— Хватит, хватит, — кивнул Максим. — Теперь вот что, Валерий Валериевич. Эту пленку необходимо проявить как можно быстрее. И фотографии напечатать тоже нужно быстро. Время поджимает.
— Как можно быстрее? — Панкратов снял телевик и задумчиво принялся отсоединять камеру от штатива. — Дня через три устроит?
Проскурин повернулся и посмотрел на него как на сумасшедшего.
Максим торопливо пояснил:
— Валерий Валериевич, снимки необходимо сделать к утру.
— К утру? Да вы что? Даже если всю ночь горбатиться, и то пленка не успеет просохнуть, Это ж «Кодак», ребят.
— Заплатим тебе, и за срочность заплатим. Бросай все, — ввязался в разговор Проскурин. — Понял? Все задвинь, иначе я тебе такие неприятности устрою, всю жизнь будешь отмываться. И все свое дерьмо на тебя повешу. Да еще ребят из УВД попрошу, они помогут, соберут все «висяки». Лес отправишься валить лет на пятнадцать. Понял? Давай, действуй.
— Максим Леонидович, товарищ полковник, — Панкратов повернулся к Максиму, но тот молчал. — А если… — начал было Панкратов, вновь оборачиваясь к Проскурину.
Но тот жестко смотрел на него:
— Ты — профессионал. И если вдруг выяснится, что фотографии не получились или что ты случайно пленку засветил, я не поверю. А не поверив, оторву твою педерастическую головенку вместе с хреном, понял? Я тебе клянусь. Вон Максим знает: если я что-нибудь сказал, так и будет.
Максим кивнул, давая понять, что да, действительно, этот человек слов на ветер не бросает. Панкратов побледнел.
— Вот всегда так, — буркнул он себе под нос. — Работаешь, стараешься, и вместо благодарности…
— Будет тебе благодарность, мастер, — понижая голос, страшным злым шепотом выдохнул ему в самое лицо Проскурин. — Будет. Давай вали, делай снимки. Максим, отвези его и покарауль в квартире, пока он тебе негативы и фотографии готовые не вынесет.
— А ты?
— А я здесь останусь. Посмотрю, может быть, наши пернатые друзья объявятся. — Он подмигнул Максиму.
Тот кивнул:
— Хорошо. Что дальше?
— Дальше так. В восемь утра я жду тебя возле третьей горбольницы. Надо будет за Алексеем присмотреть, а заодно и в библиотеку съездить, в газетах порыться. Может, Ипатов правду сказал и что-нибудь новенькое выплывет.
— Лады, — Максим пожал ему руку. — Смотри, осторожней здесь. Близко не подползай. Заметят, все дело провалишь.
— Ладно. В восемь, — кивнул Проскурин, поворачиваясь к ним спиной и глядя на завод.
В восемь утра зеленая «шестерка» притормозила на углу третьей горбольницы. Черная «Волга» стояла у главных ворот. Максим прогуливался по тротуару, поглядывая то на часы, то по сторонам. Проскурин заехал во двор, запер машину, вышел на улицу и огляделся. Своих давешних плечистых приятелей он не заметил, однако то, что Максим поставил машину так открыто, вызвало раздражение. С недосыпу он был злым и нервным.
— Так, ты должен взять себя в руки, — пробормотал Проскурин себе под нос. — Возьми себя в руки немедленно. В конце концов, полковник тоже всю ночь не спал.
Он двинулся к воротам, подняв воротник пальто.
Заметив Проскурина, Максим остановился — но хватило сообразительности, рукой махать не стал, все-таки не приятеля с курорта встречает — и уселся на переднее сиденье «Волги».
Проскурин, поравнявшись с машиной, вдруг резко распахнул заднюю дверцу и нырнул внутрь, на ходу бросив водителю:
— Трогай давай, командир. Поехали.
— Куда? — Солдат повернулся к Максиму. — Что делаем-то, товарищ полковник?
— Поезжай.
Машина резво взяла с места. Проскурин несколько секунд смотрел в заднее стекло, но не заметил ничего подозрительного. Скорее всего плечистые убийцы капитана Сулимо окончательно потеряли его. Ненадолго, конечно, но и то хорошо. Какое-то время он сможет действовать вполне свободно. Отчего же тогда взбесились в нем дурные чертики тревожного предчувствия?
Как-то все уж больно открыто: и грузились эти ребята безбоязненно, и освещали все, будто у них там праздник какой, иллюминацию устроили. Он не мог сказать, в чем конкретно заключалась странность, но чувствовал: она есть, есть, витает где-то совсем рядом.
Максим повернулся к майору:
— Ну как? Что у тебя?
— У меня-то? У меня такое… Скажу — не поверишь. Часикам к пяти хлопчики с танками разобрались и начали грузить, как думаешь, что?
— Самолеты, — хмыкнул Максим.
— Точно, самолеты.
— Неужели в такие же. вагоны?
— Вот именно, в вагоны. Без крыльев, или, как говорит Алексей, без плоскостей. Без передних и задних.
Максим подумал:
— И что, по высоте вошли?
— А это самое хитрое. Тут, брат, весь номер в том, что они самолеты кранами поднимали, а потом шасси убирали. Представляешь? Прямо на весу.
— А ставили как?
— Так и ставили. На специальные тележки. Есть такие среди авиационного оборудования.
— Никогда не видел, — признался Максим.
— А мне доводилось пару раз. Опустили, закрепили на тележках, а тележки к полу приколотили. Зрелище то еще, доложу тебе. Сверху стеночки с крышей опустили, и все. Вагончики как родные. Правда, видно, хвост все равно не входил, так они потолок чуть-чуть приподняли. Совсем немного, сантиметров, наверное, на тридцать. Если бы рядом настоящие вагоны не стояли, никогда бы не заметил.
— И что, к утру управились? — с любопытством поинтересовался Максим.
— Нет, когда я уходил, еще продолжали грузить. И ветку железнодорожную я нашел.
— Да? Где? — встрепенулся Максим.
— Она прямо через ворота проходит. Причем даже не одна, а две. Параллельные. Представляешь, идет какой-нибудь состав, положим, от Воркуты, подъезжая, сбрасывает скорость и спокойненько уходит на завод. И в то же время с завода на основной путь выкатывается другой — подменный. Дежурные на станции и не заметят.
— Надо же. Как мы эти ветки не обнаружили? Из-за темноты, наверное.
— Да нет, братец, не из-за темноты. Просто там рельсов нет стыковочных. Понимаешь? Они их, видимо, в самый последний момент ставят. Так что днем состав не пойдет, это точно. До вечера у нас время есть.
Максим подумал: «А ведь верно. Днем слишком оживленное движение. Для того чтобы поставить стыки, им придется менять два звена и на основных путях. Так что скорее всего ночью. Выберут удобное время, заменят два блока стрелками, загонят состав-двойник на завод, а этот, с техникой, выпустят. И все. Даже демонтировать ничего не надо. Пока кто-нибудь сообразит спросить, откуда появились стрелки — сто лет пройдет. Там уже и концов не найдешь. Часть благополучно исчезнет из документов, а значит, и понять что-либо будет невозможно. Старый состав разберут на запчасти, раскурочат и свалят грудой металлолома где-нибудь в пыльном углу — никто и внимания не обратит. А могут и снять стыки, если время позволит, и вообще ветку разобрать — нет ее и не было никогда. А что рельсы на заводе валяются, так кто их знает, откуда они. Может, какой-нибудь ярый сборщик металлолома, пионер-активист притащил, заначку сделал».
— Да, все правильно, — хмыкнул Максим. — Все так и есть. Раньше чем ночью они состав не отправят. Так что, успеем в милицию?
Проскурин подумал и покачал головой:
— Не думаю. По-моему, лучше сделать так: дождаться, пока они состав отправят, отследить, куда движется, и уж где-нибудь на узловой станции вагоны эти арестовать. Ты можешь арестовать военный груз?
— В принципе могу, — кивнул Максим.
— Ну вот. Тогда им посложнее отвертеться будет, состав-то отправлен. Бумаги на груз должны быть, ну и так далее.
— Ты, значит, категорически против подключения к делу милиции? — спросил Максим.
— Да-понимаешь, — Проскурин поскреб указательным пальцем за ухом, — сомнение меня гложет. Мы ведь не знаем точно, кто во всей этой истории завязан. Представь, если тут и милицейские «шишки» присутствуют. Как тогда? А уж если состав пошел, там от наших доблестных милиционеров уже не много будет зависеть. Опять же поезд по какому-то маршруту идет, значит, и конечный пункт назначения станет известен.
— Он и сейчас уже должен быть известен.
— Все верно, но сейчас, даже если ты этот завод накроешь, тот же Саликов возьмет и отзовет свое требование. Как тогда докажешь, что состав вообще куда-то идти должен был? Тут они могут любую чушь наплести. А раз поезд отправлен, все, бумажка есть, никуда не денешься. И подпись на ней чья-то стоит. Вот и пойдет раскруточка.
— Что ж, может быть. Хотя рисково все это, майор. Ох как рисково.
— А что мы теряем? — дернул плечом Проскурин. — Состав-то с путей никуда не денется. Не взлетит же он, крыльев у него нет, не самолет чай. И плавать поезд не может. Так что как только выйдет составчик на основную магистраль — сразу окажется в ловушке. Ничего с ним уже не сделаешь.
