Глава восьмая
Какое-то время мы смотрим друг на друга и молчим. Я, конечно, слегка удивлен, потому что Алексей Теплов еще в прошлом году ходил первым штурманом на рефрижераторе и не собирался бросать то место. Он, по всей видимости, поражен еще больше — как это Андрей Маскаев, уже не первый год торчащий на береговой работе, вдруг оказывается во время рейса в камбузе толкача, да еще в таком странном, мягко говоря, виде. Однако он задает мне совсем не тот вопрос, которого я могу ожидать:
— Слышь, мужик, ты кто такой, а?
— Не узнаешь, что ли?
— Нет, конечно… И как ты здесь оказался?
— Леха, как я здесь оказался — про это лучше не спрашивай.
— А откуда ты меня-то знаешь?
— Да я же Андрей, Андрей Маскаев… Господи Боже, Леха, мы же с тобой в одной группе три года учились…
— Андрей?.. Нет, не может быть. Я же тебя узнать не могу. Нет, ты шутишь, наверное; это не ты.
— Да как это — не я? Помнишь, как мы с тобой на «румынке» практику проходили? А как на защите вместе отдувались? Ты что, за полгода забыл, как я выгляжу?
Алексей молчит, глядя на меня с ужасом.
Я, проведя рукой по лицу, нащупываю жесткую бороду. Ну конечно, сразу меня можно и не узнать… Алексей протягивает мне руку, извлекает из щели и говорит:
— Пошли-ка ко мне. Там и поговорим.
При этом он старается смотреть куда угодно, только не на меня. Я говорю:
— Леха, нельзя, чтобы меня здесь увидели. Я вне закона сейчас. Если тебя кто спросит…
— Кто спросит? Кто спросит, тот сам и ответит.
— Так ты кем здесь работаешь? Штурманом? Первым?
— Ага, первым. После Бога… Так что никого не бойся, пошли. Меня долго уговаривать не приходится. Я думаю о каюте — о т е п л о й и с у х о й к а ю т е, и мне становится на все наплевать. Мы выходим из камбуза и идем по коридору. Ноги у меня подкашиваются, я спотыкаюсь и с трудом удерживаю равновесие.
— Ну и ну, — бормочет Алексей и грубовато хватает мой локоть. — Шагай, шагай. Сдается мне, сейчас ты расскажешь весьма занимательную историю.
— Очень занимательную, — соглашаюсь я.
Наконец мы приходим в каюту. Алексей запирает дверь изнутри, садится в широкое мягкое кресло. Я намереваюсь сесть в такое же, но Алексей качает головой:
— Ты хотя бы посмотрел на себя вначале.
Прохожу в смежный отсек, где находится душевая и прочее оборудование — неплохо живут капитаны, черт возьми! — и смотрю в зеркало. Н-да. Неудивительно, что Леха меня сразу не узнал. Я себя тоже сейчас не узнаю. Вместо лица вижу череп, обтянутый заросшей неопрятными волосами кожей. Передо мной, скорее всего, беглый каторжник, причем в последней стадии истощения.
Слышу сзади шаги. Это Алексей.
— Ну как, хорош? — спрашивает он. — Вот что. Возьми вот это. — Он протягивает мне тренировочный костюм и комплект белья. — Лезь в душ и переодевайся. У меня сейчас заканчивается вахта, и потом мы с тобой потолкуем. Лады?
Я киваю в знак согласия — неужели я могу сказать «нет»?.. Алексей уходит и закрывает дверь каюты снаружи. На ключ. Я снимаю с себя отдающий плесенью костюм и включаю воду, поминая Алексея и того, кто поставил его сюда капитаном, самыми лучшими словами, которые еще могу с трудом вспомнить.
* * *— Есть хочешь, наверное? — спросил Алексей.
— Хочу. Но не сейчас. Я не жрал дня четыре, а то и пять. И недавно чуток перехватил… Дай лучше сигарету.
Алексей бросил пачку на столик. Мы, сидя в мягких, теплых и сухих креслах, закуриваем. Атмосфера комнаты пропитана табачным дымом, но мне от этого кажется, что здесь еще теплее. Алексей, щуря красные от хронической бессонницы глаза, переваривает все услышанное. Мне тоже хочется спать. Я до этого никогда не предполагал, что бывает такая свирепая усталость. Но голова, как ни странно, довольно ясная. Наверное, из меня уже вышла вся эта отрава — я насчитал на руках не так уж много точек от инъекций. Но все-таки наркотик был термоядерный.
— Короче, Андрюх, — сказал Алексей, — я понял, что к чему. Когда Климов увидел тебя возле контейнера, то запаниковал. И сразу же кому-то позвонил. Может, Сошникову, может, кому-нибудь еще. Ну, а они приняли свои меры. Видно, в доме хи-хи были у них друзья, за тобой приехала дурбригада, а там ты и попал в лапы этому Ландбергу… Кстати, я про него читал в какой— то газете. Сомнительное прошлое у этого эскулапа. Не зря же его больницу прозвали «Сорбонной». Там в старое доброе время сплошь диссидентов держали — всяких ученых, писателей, юристов… Теперь, похоже, у него другие заказчики.
— Так почему он меня выпустил? Это самое непонятное в этой истории.
— Очень просто. Ты пропал. Тебя ищут. Танька беспокоится, мать из Казани вот-вот приедет. Из «Сорбонны» сейчас можно выйти. Это тебе не застойные годы. А ты выходишь и начинаешь всех разоблачать. Сначала тебе не верят — мало ли, может, ты и вправду псих? Но ты устраиваешь независимую экспертизу, тебя объявляют совершенно нормальным, а тем временем какой-нибудь энергичный прокурор всю ихнюю шайку-лейку уже почти накрыл и ждет тебя, чтобы с твоей помощью добить их окончательно… Они же это понимают… Но догадываются, что, возможно, выкачали из тебя не всю информацию — а вдруг ты еще что-то знаешь? Убивать тебя вроде пока не стоит, а время дорого. А тут, может, комиссия какая из Минздрава собирается нагрянуть, может, еще что. И Ландберг вводит тебе сильный амфетамин, выталкивает из «Сорбонны» взашей, но под присмотром — куда ты пойдешь. И ты идешь к Танечке домой, правильно?.. Пока охи да ахи, пока ты ей что и успеешь рассказать, тебя начинает скручивать в узел. Ты вопишь несусветный вздор, бьешься башкой об стенку, а тут раз — и приехали. Звонок в дверь — двое с носилками. «Здравствуйте, из больницы сбежал пациент, задушил дежурного врача и загрыз собаку». Что Танька сможет сделать? Ничего. Тебя сажают в чумовоз и везут, но уже не в «Сорбонну», а на девяностый километр, в каталажку для особо буйных. Знаешь такое местечко?.. Это — могила. Оттуда ты уже не выберешься. Никогда. И никому уже не сможешь навредить. Потому-то они и не стали сдавать тебя в органы, а выбрали вот такой сложный путь. Они только в одном промахнулись — не знали, что ты не понаслышке знаком с наркотической ломкой и не станешь поэтому возвращаться домой… Ну, ты понял?
Да, теперь я понял. Понял все, и если я до сих пор жив и на свободе, то лишь благодаря невероятному стечению обстоятельств.
— Кстати о прокурорах, — вдруг сказал Алексей. — У меня есть один родственник, дальний, правда, но очень хороший человек. Думаю, тебе стоит обратиться к нему. По-моему, он единственный в городе прокурор, которого еще не купили. Фамилия — Лоскутов…
— Как?! Лоскутов?
Черт, надо же, какое невезение! Я ведь действительно знаю, и даже очень хорошо, этого прокурора…
— А что? — спросил Алексей.
— Понятия не имел, что мы с тобой были родственниками.
— А ты не гонишь?
— Лоскутов — мой бывший тесть…
— Вот как?! Ну, тогда тем более…
— Я же говорю — бывший… Я плачу алименты. На развод подала Валька, его дочь. Якобы я пью и плохой семьянин… Иван Сергеевич до сих пор считает, что я алкаш и целые дни торчу в пивных…
— Ну и дела, — пробормотал Алексей. — Не знаю даже, что и посоветовать тогда тебе… Ну ладно, а мне-то что с тобой делать? Здесь, на пароходе, я тебя могу возить хоть до окончания навигации. А дальше что?
— Дрянь мое дело, — сказал я, про себя поражаясь своему спокойствию. — Дороги домой у меня нет. Если я вернусь — либо убьют, либо посадят. Не знаю… Хоть за кордон дуй… Генку-то убили… Я теперь в этом на все сто уверен… — Сказав это, я подумал, что поступил правильно, решив не открывать Алексею того, что сказал мне Саша Иванов насчет плутониевых бомб. Похоже, знание всех подробностей этого дела предельно опасно.
— Да, Лех, — вспомнил я. — Я ведь говорил, что обращался к Саше Иванову. Наверное, стоит связаться с ним еще раз — вдруг сумеет помочь?
— Тьфу ты, — помрачнел Алексей. — Совсем забыл. Не поможет тебе Саша.
— А что так?
— Прикрыли же его газету. Больше месяца уже, как об этом написали. А самого Иванова арестовали, и грозит ему отсидка.
— Господи! За что?
— Якобы за неуплату налогов. А после ареста еще и хату кто-то обчистил… Где же я это читал?.. Вот!.. — Алексей покопался в тумбочке и бросил мне на колени «Вечерку» трехнедельной почти давности.
Я взял газету и нашел заметку. Буквы прыгали и сливались, но смысл был понятен. Все кончено. И здесь тупик.
— Не знаю, Леха, — сказал я, закрыв глаза рукой. — Не знаю, что делать. — Отчаяние начало заполнять меня, и мне стало очень плохо и очень страшно. — Не знаю, что дальше. Подожди, старик, до утра. Завтра решу.
— Уже сегодня. — Алексей шумно зевнул и покосился в иллюминатор, за которым уже давно начало светлеть.
