– Если это игра, то игра для героев, – сказал он. – По-другому я не могу ее воспринимать.
– Это похоже на неудачную строку диалога из какого-нибудь американского фильма производства компании «Двадцатый век», где морские пехотинцы с болтающимися ремешками касок идут на смерть за демократов.
Отвечая, он казался растерянным.
– Не понимаю. Профессор говорил мне о, вас, о том, что вы совершили. Он сказал, что вы – лучший из всех, кого он знает.
– Лучший из кого? – переспросил я. – Остальные либо в концентрационном лагере, либо погибли. Большинство погибли.
– Но вы-то не погибли, вот что я имею в виду. Вы были там дольше и уцелели.
– И вы полагаете, что это – показатель ценности? – рассмеялся я. – Хотите, я расскажу, как выжил? Научился убивать надежно и экономно, машинально, без малейшего колебания. Действуя так, я спасал свою жизнь много раз.
– Это по мне.
– С другой стороны, – добавил я, – я дважды убил по ошибке... людей, которые были на нашей стороне.
Он пристально смотрел на меня сквозь темень ночи, и тусклый свет, лившийся от ходовой рубки, смутно отражался в его глазах.
– Я не мог рисковать, понимаете?
Нас окатил фонтан брызг, когда катер рассек длинную волну, и Фитцджеральд сказал каменным голосом:
– Что ж, наверное, вы вынуждены были это сделать.
– Вы правы, так и было. Никаких фанфар, никаких знамен, развевающихся в дыму сражения. – Я не смог сдержать улыбки. – Извините, дурная привычка говорить таким языком. Когда-то я мечтал стать поэтом.
Казалось, он меня не слышал.
– Он еще говорил, что вы отвлекли на себя три тысячи отборных эсэсовских войск в Вогезах всего лишь с горсткой из двухсот партизан и сдерживали их в течение восьми дней.
– Это верно, – сказал я. – А он не забыл рассказать, что у нас и женщины были в горах? После той стычки я спрятался в яме и, сжав зубы, наблюдал, как одиннадцать эсэсовцев схватили одну из них и насиловали по очереди. Она была еще жива, когда они ушли.
– И что же сделали вы?
– Пристрелил ее, майор Фитцджеральд. Я сделал то, что сделал бы ради любого бессловесного животного, корчащегося в муках агонии, заживо растерзанного и умершего прежде смерти.
Он повернулся и побрел прочь. Ничего удивительного: для него война и в самом деле была доблестным занятием. Десантно-диверсионные операции местного значения, ночные вылазки; иногда – рукопашный бой при встрече с противником лицом к лицу, выстрелы в темноте, трескотня пистолета-пулемета Томпсона. Как я узнал спустя много времени, он и его люди успешно проникали в удерживаемые, противником гавани под покровом темноты на своих лодках, устанавливали мины-присоски и уходили незамеченными.
Во время высадки в Нормандии Фитцджеральд занимался опасным, но малозаметным делом: за трое суток до начала операции он и его люди высадились с линкора «Омаха» и проделывали проходы в минных полях. Он никогда не принимал участия в больших боях, не видел, как опустошается страна армиями, которые в ней воюют, никогда не видел женщин и детей в опасности. И все же он был храбрый человек. Храбрый, но, как я тогда решил, глуповатый. Я вернулся в ходовую рубку; появился Добсон.
– Включаю глушитель, сэр.
Это означало, что мы находимся приблизительно в тридцати милях от пункта назначения. На удалении в пятнадцать миль от цели основные моторы отключатся, и мы будем двигаться в тишине на вспомогательных. За полмили я должен буду перейти в шлюпку и проделать на ней остаток пути.
Добсон взглянул на часы и сказал:
– Пора на заключительный инструктаж, сэр. Мы с майором Фитцджеральдом договорились провести его в офицерской кают-компании. Пойдемте вниз?
* * *
– Операция «Гранд-Пьер» состоит из двух последовательных этапов, – сказал я. – Задача номер один – моя: высадиться на берег и добыть разведывательную информацию. Задача номер два – ваша: прорваться в бухту Шарлоттстауна и заминировать все суда, которые там попадутся.
Они сгрудились вокруг стола, на котором была разложена карта. Их лица, как и у Фитцджеральда, были осмуглены маскировочным кремом и совершенно непроницаемы. За пять последних лет я так часто проводил подобные инструктажи, что отвык думать о мыслях и чувствах участников – то, что все они или некоторые из них должны были погибнуть еще до наступления утра, было всего лишь суровой реальностью военного времени.
Они знали точно, что должно было произойти, вплоть до мельчайших подробностей. А потому я еще и еще раз прорабатывал и оговаривал детали.
Закончив излагать техническую сторону дела, я добавил несколько замечаний для верности:
– Три последних пункта, с тем чтобы все лучше оценивали ситуацию. Первое и главное: моя задача – более важная по сравнению с вашей и поэтому должна, повторяю, должна иметь приоритет. – После этих слов в глазах Гранта я заметил неприятный отблеск, но продолжал: – Второе: не может быть и речи о попытке уничтожить береговые объекты или действовать иным образом так, чтобы противник обнаружил ваше присутствие.
Фитцджеральду могло не понравиться, как я это произнес, но единственным проявлением негодования у него была мгновенная легкая гримаса.
– И последнее, – сказал я, – если что-то выйдет не так, если планы придется изменить, то все должны выполнять мои приказы.
Возникло легкое замешательство, но Фитцджеральд, чтобы подавить его в зародыше, резко вставил:
– Хорошо. Прошу разойтись по каютам и произвести окончательную проверку снаряжения. – Затем он повернулся ко мне и тихо сказал: – Вы будете их инспектировать, полковник?
– Приду через десять минут, – кивнул я.
Он вытянулся, отдавая честь, и удалился. Я подмигнул Добсону, который слегка хмурился:
– Что, крутовато, а, Добсон? Ничего. Буду признателен вам за хорошую порцию виски, а потом пойду быстро проверю напоследок этих парней.
Странно, как здорово мне удавалось говорить по-полковничьи, когда я этого хотел.
Все было как на строевом смотру. Они выстроились рядом со своими лодками по стойке «смирно», слегка сгибаясь под тяжестью снаряжения – так, как они и должны были стоять перед спуском на воду. Суровые, жесткие, умелые бойцы. Глядя на них, я вынужден был признать, что лучшей готовности нельзя было и требовать.
На каждом были водонепроницаемый жилет и брюки, на голове – вязаная шапочка коммандос, у каждого был пистолет-пулемет Томпсона, гранаты, диверсантский нож и различные предметы снаряжения, включая ремонтный пакет на случай повреждений лодки (эти пакеты выдумал какой-то мрачный юморист из штаба ВМС, плохо представлявший себе, что такое морской десант). Диверсионные мины были уложены в брезентовые сумки со специальными перегородками. В каждой лодке по одной такой сумке.
– Мне приятно, – заметил я Фитцджеральду, – что они воюют на моей стороне, майор.
Он был доволен, но старался не показать этого.
– Спасибо, сэр.
– Они знают о приказе немецкого командования?
– Знают.
– Годится, – сказал я, поворачиваясь к выстроившимся передо мной людям. – Значит, вы помните, что можете получить пулю в затылок, если вас схватят.
Я пошел к выходу; Добсон последовал за мной.
– Крепкие ребята, – заметил он. – Мне пришлось доставлять группу рейнджеров перед операцией "Д" для расчистки подступов на побережье. Никогда не видел ничего подобного, вот уж действительно – лихие парни.
– У таких людей один недостаток, – сказал я, когда мы вышли на палубу. – Как попрут, так и не остановятся, а это значит, что они обычно заходят слишком далеко. И это может привести к провалу.
Странно, что это говорил я. Видимо, у меня зрело необъяснимое предчувствие. Такого рода явление учеными отвергается. И все же я нутром чувствовал: что-то будет не так. Давала о себе знать кельтская душа, кровь предков. Стоя на мостике и вглядываясь в даль, я чуял неладное и готовился к нему.
Лишь некоторое время спустя Добсон с Фитцджеральдом нашли меня.
– Чаю хотите, сэр? – спросил Добсон, предлагая мне эмалированную кружку. – С доброй добавкой, как положено.
Боже, благослови моряков! Это же ром, поднимающий дух и приносящий чудотворное тепло. Дождь несколько усилился, и Добсон сделал глубокий вдох:
– Вот это мне нравится. За такое отдал бы все на свете.
– Чем вы занимались до войны?
– Бухгалтерским делом.
Я ощутил в душе сочувствие к нему.
– Вернетесь к прежним занятиям?
– Ни за что! – сказал он с жаром. – Завербуюсь на панамское судно простым матросом, – добавил он и простодушно рассмеялся. – Во всяком случае, я еще не дожил до конца войны, ведь правда, сэр?
– Никогда не думал, – вставил Фитцджеральд, – что буду чувствовать себя так неуверенно, думая о конце войны.
– "Чаще всего люди погибают на войне оттого, что не пытаются избежать смерти или попадают в безвыходное положение", – процитировал я.
