– Никогда не думал, – вставил Фитцджеральд, – что буду чувствовать себя так неуверенно, думая о конце войны.
– "Чаще всего люди погибают на войне оттого, что не пытаются избежать смерти или попадают в безвыходное положение", – процитировал я.
Фитцджеральд обернулся и посмотрел на меня. Его лицо казалось пятном в темноте. Я поспешно уточнил:
– "Искусство войны", автор – древний китайский воин по имени By Чжи. Советую почитать. Он изложил все, что можно сказать по данному вопросу, за четыреста лет до нашей эры.
– Мне жаль, но я не могу это принять, – сказал майор вежливо. – Солдат умирает не только в силу обстоятельств, но и из-за собственной неспособности найти выход.
Вероятно, это было бы правильно на классной доске в Вест-Пойнтском военном училище, где он проходил офицерскую подготовку. Я мог привести, ему и другие выдержки из By Чжи, но в этом не было надобности.
Когда мы остановились, острова совсем не было видно; впрочем, иного мы и не ждали; когда подали шлюпку к борту, я чувствовал себя удивительно бодрым благодаря кружке чая с добсоновским ромом.
Спуститься в шлюпку мне помогли курсант Варли и старослужащий матрос Доусон. Они ждали меня на ее борту. Добсон посмотрел на часы.
– Ну, сэр, ни пуха ни пера и всего наилучшего...
Мы пожали руки, и он официально отдал честь.
– Удачи вам, полковник, – сказал Фитцджеральд, выступая из темноты.
Сказал он это довольно сухо, но его рукопожатие было крепким. Мне все же было далеко не радостно. Что-то чувствовалось не то, какая-то кошка пробежала между нами. Отношения не сложились с самого начала. Он начал неверно, я отозвался не лучше, с того и пошло-поехало. Увы, на ходу дела не исправишь, и я, махнув через борт, очутился в шлюпке.
* * *
Ночная высадка с моря на берег, занятый противником, – задача не из легких. Удобные для высадки участки всегда заминированы, а на другие и так лучше не соваться – понятно почему. Скрытная высадка со шлюпки значительно уменьшала риск, особенно если рисковали опытные люди. Шлюпки были выкрашены специальной краской, и заметить их на воде было почти невозможно даже с близкого расстояния.
Приближаясь к берегу, я отчетливо слышал шум прибоя, и вот остров предстал перед глазами. Видно было, как волны разбиваются об утесы и в воздух взлетают мерцающие облака белых брызг.
Я сверил направление по компасу и тронул Варли за плечо:
– Так держать на подходе. Потом я сориентируюсь получше.
Нас уже подхватило течение; слышно было, как хлюпает вода, ударяясь о корпус шлюпки. Показались скалы, выступившие зубчатой грядой над белой от пены поверхностью. Шлюпка, как призрак, плавно скользнула между ними не более чем в двух ярдах от стены утеса.
Здесь приходилось надеяться только на слух. Какая бы чертова уйма времени ни миновала – остается такое, что проникает в тебя навсегда и сопровождает всю жизнь, не отпускает и не забывается.
Отчетливо слышалось гулкое стенание, рожденный ветром звук пустого отверстия у подножия «Чертовой лестницы». Я снова тронул Варли за плечо, указав ему направление.
Мы могли дрейфовать внутри замкнутого пространства только пригнувшись. Варли и Доусон придержали шлюпку, а я, включив фонарь, поднялся в рост. Запахи соленой воды, морских водорослей и ила наполняли воздух вместе с запахом разлагающегося птичьего помета. Выступ, который я присмотрел, находился в двух футах над моей головой. Варли взял фонарь, и я взобрался на выступ. Он передал мне фонарь, а потом одноместную надувную резиновую лодку, аккуратно сложенную, – на случай, если на шлюпке нельзя будет подойти.
– Удачи вам, сэр, – сказал он, улыбнувшись. – Обратно придем вовремя, обещаю вам.
Легкий поскрипывающий звук, всплеск весел – и они ушли. Я остался один и все же не совсем один. Снова дома – впервые за пять долгих лет.
Я нашел подходящее углубление достаточно высоко над отметкой верхнего уровня прилива, затолкал туда резиновую лодку и стал осматриваться. Выщербленный колодец над моей головой уходил вверх и вправо, исчезая в кромешной темноте. Примерно футах в пятидесяти надо мной он изменял направление, резко уходил влево и шел дальше вверх, зигзагом поднимаясь на триста футов, до выходного отверстия в расщелине скалы, чуть пониже вершины утеса.
Я, бывало, забирался туда мальчишкой четырнадцати лет; это было что-то вроде ритуала островитянина, цель которого – убедиться, что ты можешь одолеть страх. Незабываемое ощущение.
Потом я два раза проходил по тому же маршруту. Один раз – чтобы произвести впечатление на Симону (а это нужно было по многим причинам), и в последний раз – чтобы доказать что-то себе самому.
Теперь особенность заключалась в том, что большую часть времени я должен был взбираться в темноте, но другого выхода не было. Я посвятил фонарем вверх, попытался вспомнить, что там на пути. Потом положил фонарь в карман и стал взбираться.
Истины ради надо сказать, что на сей раз я боялся высоты куда меньше. Много было выступов, за которые можно ухватиться рукой или поставить на них ногу; больше всего выручала непроглядная темнота, которая не позволяла видеть, что там внизу, и это скорее помогало, нежели мешало.
Я уверенно взбирался, не переводя дыхания в течение десяти или пятнадцати минут. Гулкие удары прибоя становились все тише, и наконец я остался совсем один. Основной подъем я преодолел довольно легко, безо всяких замираний сердца – не то что в детстве, когда душа уходила в пятки; объяснение простое: теперь я был старше, опытнее и физически сильнее.
Последние полсотни футов оказались самыми трудными, поскольку колодец становился вертикальным и в некоторых местах можно было продвигаться вверх, только отыскав три точки опоры и медленно нащупывая четвертую рукой или ногой.
Снова стал ощущаться холодный воздух; дождь струился в колодец, разбиваясь на мелкие брызги; когда я взглянул вверх, была видна полоска неба, светлевшая в темноте, да мерцание звезд. Я остановился, переводя дух, затем дюйм за дюймом прокарабкался последний участок без остановки. Еще мгновение – и руки ухватились за край выходного отверстия. Я выбрался наружу.
Я примостился на небольшом выступе и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы насладиться чистым, свежим воздухом. Ко мне вернулось забытое ощущение невероятной бездны, в темноте, в которую можно падать бесконечно. В ста ярдах внизу пена прибоя казалась бледным белым пятном, а над головой мерцали звезды, проступая сквозь просветы на облачном небе.
Теперь, когда я находился на опасной земле, где могло случиться все, что угодно, я вытащил из кармана маузер и прицепил его за пружинную защелку сзади на поясном ремне. Затем я двинулся по слегка покатой скалистой расщелине к вершине утеса, остановился у края и запустил руки в серый торфяник. От его запаха у меня защекотало в ноздрях, повеяло чем-то приятным и знакомым с детства. Запахи, между прочим, способны воскрешать в памяти былое сильнее, чем что-либо другое.
Я поднялся на ноги и стал всматриваться в темноту. Затем сделал шаг вперед – и задел головой натянутую колючую проволоку. Тотчас же справа и слева загремели жестянки, подавая сигнал тревоги.
* * *
Первое, что пришло на ум: Джо Сент-Мартин предал меня. Или же проволочные заграждения в этом месте были установлены в течение последних трех недель, что казалось маловероятным. Вспомнив его последние слова, я понял, что он преднамеренно послал меня на смерть.
Толстый бушлат спас меня от порезов, но все же я крепко зацепился за колючки. Пока я отдирал их, одну за другой, услышал, как скрипнула дверь, на мгновение показалась полоска света, и затем дверь хлопнула, закрывшись.
Послышалась немецкая речь. Мне – крышка.
– Кто идет? Стоять! Кто такой?
Я наконец отцепился от проволоки и метнулся обратно к краю проема, слыша, как гремят жестянки, но было уже поздно. Луч фонаря выхватил меня из темноты, и я быстро поднял руки вверх, не дожидаясь автоматной очереди.
– Ради Бога, не стреляйте! Я – рыбак! Простой рыбак!
Я выкрикнул это сдавленным от страха голосом, что было не так уж трудно, на французском языке с сильным бретанским акцентом.
Луч фонаря продолжал бить мне в лицо, но в ответ вместо выстрелов я услышал голос. На ломаном французском меня спросили, кто я такой. Я сказал: рыбак из Прент дю Шато на побережье Бретани. Мотор моей лодки отказал, я беспомощно дрейфовал по течению почти шесть часов, пока меня не выбросило на скалы к подножию утесов.
Должно быть, мои слова показались убедительными, к тому же и одет я был соответственно. Они стали обсуждать ситуацию на немецком языке, и по их речи я понял, что имею дело с обычными солдатами в карауле. Им показалось подозрительным, как это мне удалось взобраться на утес с той стороны проволочного заграждения – ведь это было совершенно невозможно.
