Все-таки мы с Литовцем неплохо сработались. В том смысле, что хватило полувнятного объяснения относительно конечной цели путешествия. Ян вел Леню в строго определенном направлении, очевидно, уже выбрав для себя наиболее тихое и безлюдное место. Никаких лишних наводящих вопросов. И я мог быть спокойным — место действительно будет тихим и безлюдным. Да и Ян, похоже, тоже не нервничал, точно зная, что рано или поздно я присоединюсь к мальчишнику. Казалось бы, немудрящая операция, а тоже требует командного мышления.
Мне оставалось лишь нагнать их. Что оказалось несложным — не смотря на строгость направления, которую пытался выдержать Литовец, Леня регулярно норовил начать двигаться зигзагами, изображая крайнюю степень невменяемости. Напарник время от времени корректировал его курс ощутимыми тычками, но это помогало слабо.
Поведение пленника мне не понравилось. Я прибавил ходу и, поравнявшись с ними, заглянул ему в лицо. И понял, что был прав в своих подозрениях — Леня приходил в себя. У него уже не дрожали губы и даже тупость в глазах подрассосалась. Это настораживало. А ну, как решит, что пришла пора дать деру? Нас, конечно, двое против него одного, и мы были свежее морально и крепче физически, но его страх и природный снег заметно равняли шансы.
Я попытался побыстрее определить уголок поукромнее, где можно будет составить разговор, не опасаясь, что какой-нибудь случайный прохожий заглянет туда на предмет отлить. Но парк действительно был пуст. Никто никуда не спешил по тропинкам заснеженных аллей. Даже придурки, которые по вечерам рвали шапки с прохожих, отсутствовали — потому что рвать было нечего и не с кого. Так что любой уголок в парке можно было считать укромным. И я, не мудрствуя лукаво, свернул в ближайшую боковую аллею, которая через десяток метров закончилась круглой площадкой с тремя скамейками и одним голым мальчиком из гранита. Дождался Литовца с нашим двуногим трофеем и, схватив трофей за отвороты тулупчика, прижал спиной к дереву.
— Вот мы и на месте, Леня. Ты знаешь, что это за место?
— Да, — устало, голосом системы «отстаньте от меня, чего вам всем нужно?», проговорил он. — Это парк культуры.
Точно — пришел в себя. Причем окончательно. Полчаса назад подобного тона не было и в помине. Если какой-то страх в нем еще и гнездился, то Леня умело рассовал его по самым дальним уголкам своей души. И даже, возможно, состряпал какой-то план действий на будущее. Нужно было срочно что-то предпринять, пока он не начал претворять этот план в жизнь.
— Нет, Леня. Ошибаешься. Это алтарь правды. Мы с Яном сюда каждый вечер кого-нибудь привозим. И в жертву приносим. Это у нас культ такой. Злая секта правдолюбов. Задаем вопрос, и если человек отвечает неправильно, то мы его сразу — чик, и все. Ты мне веришь?
Пленник посмотрел на меня, как на идиота. Конечно, он мне не верил. Он был вовсе не дурак, хотя с виду и на гения не тянул. Но явно умнее бомбилы, что нас сюда доставил. К тому же восстановил работоспособность соображалки. Так что верить в предложенную ахинею у него резону не было. Пришлось Яну спешить мне на выручку:
— Ты не смотри, что тут горы трупов нет. Мы их с собой забираем, чтобы нас милиция не вычислила.
— Да и не было никаких трупов, — признался я. — Мы только сегодня решили этот культ основать. Вот тебя увидели — и решили. Ты же не против быть нашим первенцем?
— Первенец — это когда родят, — поправил Ян.
— Ну и что? А у нас обратный процесс. Короче, Леня, постанова такова: мы сейчас будем задавать тебе вопросы, а ты на них отвечать. Если ответ правильный, мы ставим зарубку на дереве. Если нет — на тебе. Я понимаю, что тебя правила игры могут не устраивать. Но твое мнение никого не интересует. Ян, ты ножик приготовил?
— Ножик? — Литовец не сразу сообразил, о чем речь, но, будучи человеком неглупым, быстро догадался и кивнул с важным видом: — Конечно, приготовил. А что это за жертвоприношение без ножика?
— Тогда вопрос первый. Где Четыре Глаза?
— Какие четыре глаза? — Леню эта долгая прелюдия не только не напугала, но даже из колеи не выбила. Пупком клянусь — он продолжал мысленно мусолить грязные планы освобождения.
— Мишок, он наших кликух не знает, — сообразил Ян. — Для него четыре глаза — это Шива с циклопом водку пьют. Ты ему на пальцах объясни.
А я и без него уже понял, что аудитория нам нынче попалась не самая энциклопедически подкованная, и что ей — ну, то есть, натурально, ему — придется все разжевывать и в рот вкладывать. А потом под дых бить, чтобы проглатывалось без задержек. И еще я понял, что Лене нужно немедленно испортить настроение, а то как-то сильно он расслабился. Отпустил мысли на волю и думает о чем угодно, только не о том, чтобы честно и откровенно отвечать на вопросы. Поэтому я взял холодную мочку его уха и сдавил ее. Леня поморщился.
— Слушай на меня, ты, шлимазл. Ты, вообще, помнишь, кто я такой?
— Ну да! Я уже говорил! — взвизгнул он. Явные подвижки в нужном направлении.
— Замечательно. Теперь — очень внимательно, потому что нам нужна только правда. Очень правдивая взаправдашняя правда. Ты помнишь, что я был вчера не один?
— Да!
— Ян, ставь на дереве пару зарубок. Этот хуцпан на два вопроса правильно ответил. — Литовец пару раз чиркнул чем-то по дереву, и я продолжил. — Так вот. Гражданина, который был со мной, мы называем Четыре Глаза. Где он, падла?!
— Я не знаю! — Леня вытаращил глаза и стал похож на поросенка, переевшего забродивших отрубей.
— А если подумать?
— Я не знаю!
Ян резко взмахнул рукой, и, к моему удивлению, на щеке у пленника заалела полоса длиной сантиметров в пять. Сам пострадавший, кстати, удивился этому не меньше меня. Спорю — сейчас он почти готов был поверить в версию о злой секте правдолюбов, расчленяющей тех, кто говорит неправду. Настолько готов, что даже на визг от усердия перешел:
— Да не знаю я! Говорю же — не знаю!
Рука Литовца снова метнулась было к его рожице, но я перехватил ее.
— Ладно, Литовец. Я ему поверил. Он же всего лишь шестерка в клубе. Ему человеков похищать резону нету. Зато он может знать того, кто это сделал. Правда, Леня?
— Чего? — вздрогнул тот. Слез в его голосе еще не было, а вот сопли уже присутствовали.
— Понимаю. Головой отупел. Давай начнем сначала. Что там случилось вчера? Что за хипеш устроил наш дружбан?
Леня как-то сразу насупился, раздул щеки, мгновенно высох глазами и носом, и угрюмо проговорил:
— Да борзеть ваш очкарик начал…
Договорить я ему не дал. Вернее, даже не я, а моя рука, у которой, как оказалось, самоконтроля было даже меньше, чем у меня. Она распсиховалась и погрузилась в Лёнин живот аж по самое запястье. Тот согнулся, что-то булькнул, а я, чтобы хоть как-то оправдать невоздержанность конечности, объяснил:
— А вот так говорить не надо. Наш корешок хоть и без вести пропавший, но все еще горячо любимый нами человек. Так что называй его как мы — Четыре Глаза. А лучше вообще местоимениями обойдись.
Ян взял пленника за ворот и резко выпрямил. Тому было очень трудно стоять ровно, но он героически держался, потому что не хотел повторять в живот.
— Рассказывай, — спокойно предложил Литовец.
— Он… Он жену Ломанова кадрить начал, хозяина нашего, — в голосе Лени снова присутствовало. Если не паника или ужас, то страх — точно. — За жопу лапал, целоваться лез. Ему и объяснили, что так нельзя.
В этом был весь Четыре Глаза. После пары стопок водки его развозило, как нефтяное пятно по поверхности океана — пленкой толщиной до молекулы. Пришел в ресторан, накатил водки — и какая разница, кого кадрить? То ли приблудную шлюху у стойки, то ли законную супругу владельца заведения. Ну, приглянулась баба — чего не полапать? И не важно, что ее муж — весьма авторитетная в криминальных кругах личность, что до уровня ресторатора он поднялся только для того, чтобы братве было, где коротать долгие зимние вечера и ночи (типа, и сам не в накладе, и братва благодарна). Да и, опять же, бабки на законном основании отмыть можно.
— Подробности можно? — попросил я.
— А чего подробности? Отвели его в сторону, немного помяли. И отпустили с миром. А ты зря в разборки влез.
— С миром, говоришь, отпустили? Кабы с миром, то я и влезать не стал бы. И чтобы да — так ведь нет. Так что ты, мил человек, не говори мне, что я делаю зря, а что — не очень, — я задумчиво почесал левый сосок. Действие было не самое умное, потому что через зимнюю куртку результат почти не ощущался. Только я этого не заметил, пребывая в состоянии некоторой подвешенности — допрос пленника желаемых результатов не приносил и вообще пока не оправдывал вложенных в это предприятие усилий. Внезапно вспомнился недавний разговор в машине и реакция Лени на случайно оброненное словцо, и я решил испробовать крайние меры. И сказал: — Если ты такими претензиями в меня кидаться начнешь, то я и осерчать могу. Я человек неуравновешенный. А если осерчаю, то начну делать разные мерзкие пакости. Например, прибью чью-нибудь пипиську к дереву. Если хочешь, можешь с трех попыток отгадать, чья это будет пиписька.
