Только вслух я по этому поводу ничего не сказал. До поры, до времени. Узнает, возгордится, вообще на обделанной кобыле не подъедешь. Вместо этого я задал вопрос, интересовавший меня в данную минуту неизмеримо больше:
— А к кому ты обращался со своим предложением?
— А кто там у вас всеми машинами командует?
Я снова задумался. Сказано было, не сказать, чтобы расплывчато, но туманно. Таких командиров в нашем третьем таксопарке было человек пять, начиная с Макареца и заканчивая директором. Чтобы не выглядеть совсем уж идиотом, я решил уточнить, и начал сверху:
— К директору, что ли?
— Нет, не с директором. Директора не было, — он собрал брови у переносицы, явно что-то припоминая. Потом просветлел лицом: — С завгаром!
— С Макарецом? — я удивленно вытаращил глаза. Вот ведь сволочь какая! Он носил на морде траур, когда нашли труп Четырехглазого, он нацепил презрительную мину, когда таксеры и механики объявили мне бойкот, и это после того, как, получается, сам и стал причиной его гибели, а через это — бойкота в мою сторону. Эх, выбраться бы из этого долбанного во все щели молочного комбината, я бы высосал Макарецу левый глаз и выплюнул туда, где пасутся вороны. Пусть клюют. Они глаза любят.
— Тебя это удивляет? — лениво спросил Камена.
— Не то слово, — буркнул я. — Выпустил бы ты меня отсюда, я бы ему Хиросиму с Нагасаками в усеченный отрезок времени и пространства устроил.
Камена усмехнулся и неожиданно удивил меня так, что мои зубы разошлись в разные стороны и я еще долго после этого не мог грызть семечки. Он сказал:
— А я тебя выпущу.
После минуты молчания, в течение которой я с горем пополам пришел в себя и обрел способность выбирать более или менее приличные выражения, добавил:
— С одним условием.
Я облегченно выдохнул:
— Ну, я так и знал, что в этом гешефте будет какая-то хохма. Что за условие?
Камена оценивающе посмотрел на меня, потом протянул руку к столу, заваленному бумагами и побарабанил по столешнице:
— А условие вот какое. Ты возвращаешься назад и рассказываешь своим парням о выгоде сотрудничества со мной. И постараешься их убедить.
— Они могут и не согласиться, — резонно возразил я. Даже при том, что совершенно не имел в виду передавать таксистам содержание этого разговора.
— Могут, — согласился он. — Тогда ты постараешься еще раз. В конце концов, в этом есть и твой прямой интерес.
— Чтобы я понимал — и ведь да, так нет! — я сокрушенно помотал головой. — Будь добр, объясни популярнее.
— За тоном следи, — одернул меня Камена. — Я тебе не кум, не сват и не брат. Но, раз ты просишь, поясню. Твой интерес в том, что раз в месяц ты будешь иметь свои пять процентов от суммы, получаемой мной. Думаю, это будет немало — за одну-единственную услугу. Убеди своих коллег — и деньги твои.
Я прикинул. Да, действительно выходило, что сумма будет немалая. С такими доходами можно бы и не переживать за то, что меня выпирают с работы. Конечно, жизнь на них вряд ли назовешь королевской, но на хлеб с маслом хватит. Только — вот незадача — в предложение вкралось коротенькое словечко «бы». И это самое «бы» недвусмысленно заявило: ничего ты, братец, такого не сделаешь. И сам это прекрасно знаешь.
Конечно, знаю. Дело не только в том, что мне совесть не позволит. Но и в том, самое смешное, что эти мои коллеги — Генаха, Ян, Рамс, Чудо и прочие — со мной даже разговаривать не станут, я сам постарался недавно. И потом, зная их гордый нрав, с полной ответственностью, как товарищ Маяковский, могу заявить: никогда они на такую сделку не пойдут. Скорее, позабирают у своих карапузов-двоечников рогатки и луки со стрелами и, как я недавно, но в отличие от меня, всем племенем, выйдут на тропу войны. Свои кровные — дело чести.
Но не говорить же обо всем этом Камене! Да и не поймет он, я знаю. Поэтому, помявшись для приличия, я сказал совсем другое:
— Деньги хорошие. И предложение, кажется, дельное. А можно вопрос? С тем хуцпаном, который мне про тебя рассказал, ты что сделал?
— Ничего хорошего, — лаконично ответил он и заткнулся, давая понять, что это, в принципе, не мое дело и совать в него нос мне не следует.
— Можно еще вопрос, — я не сдавался. — Ты отдашь мне того урода, который моего корешка порешил?
— Нет, — еще более лаконично, чем прежде, отозвался он.
— Зря, — сказал я. — Я думал, мы подружились.
Камена вдруг взорвался. Наверное, сказалась бессонная ночь. А может, и моя наглость возымела действие. Он бабахнул кулаком по столу и, зло сощурив глаза, уставился на меня, цедя сквозь зубы:
— Послушай, большой ребенок! Я не Дед Мороз и даже не дед Мазай. Я отпускаю тебя с миром, потому что ты мне нужен. И даже даю тебе шанс хорошо подзаработать. Поэтому не выводи меня из терпения. Иди домой, потом на работу, но запомни — попробуешь обмануть меня — из-под земли достану!
Ох, сколько их было, таких рудокопов, мечтавших достать меня из-под земли! Спасибо, конечно, Камене, что отпускает меня, но если б он только знал, какую ошибку делает! И очень хорошо, что он в конце концов дал волю чувствам. То, что было у него на душе, вырвалось наружу, и я увидел его доподлинным. А бороться с человеком, зная, каков он есть на самом деле, а не напоказ, гораздо легче, чем делать то же самое вслепую.
— Хорошо, — я смиренно склонил голову. — Я буду стараться.
Хрен он, конечно, угадал. Нифига я не буду стараться. У меня были свои интересы, и они значительно отличались от интересов Камены.
Впрочем, с этим понятно. Камена мягко стлал, да спать жестковато было. Он, падла, отправил меня домой пешком. А я вам как на духу скажу — от гормолококомбината до улицы Продольной, где имел честь проживать некий Михаил Мешковский, не ближний свет. Не сказать, конечно, что туда только самолетом можно долететь, но — изрядное расстояние. Чтобы не соврать, километров около четырех. Будь я нынче, как я — двое суток назад, то отмахал бы эти километры, даже не заметив их. И да, так нет. У меня болело тело. У меня не гнулись ноги. И вообще я был, как старая больная обезьяна, так что поход к дому для меня представлялся подвигом.
Но я его совершил. Цепляясь за перила обеими руками, я с грехом пополам спустился с четвертого этажа, где заседал Камена, и Железным Дровосеком, который опять забыл дома масленку, проковылял до дежурки. Охранник все так же хмуро и безразлично окинул меня взглядом, кивнул и отвел глаза. С той точки, где я находился, кстати, можно было разобрать, что он не просто так таращится в никуда, а вполне определенно смотрит телевизор. Ночной канал. Или видео. Какое-то крутое порно. Правда, почему-то без звука. И непонятно было, чего он все время хмурился. Если ему не нравилось порно, тогда какого рожна его смотреть? А если ему самому хочется принять участие в таком шоу, то зачем сидеть здесь? Загадка, в общем.
Но заострять на этом внимание я не стал. Если сидит и смотрит — значит, ему нравится сидеть и смотреть. А страдальческое выражение на лице — не больше, чем маска. Я проковылял мимо и, оставив страдальца-извращенца страдать и извращаться, выбрался, наконец, на улицу.
Здесь было свежо и пусто. И темно — осень, все-таки, светает поздно. Даже если сейчас и утро, свет с неба не торопился извещать об этом. Впрочем, о времени я не имел ни малейшего представления. Мои биологические часы были напрочь сбиты задолго до последних событий работой в таксопарке — дневной, ночной, вечерней — и нуждались в капитальном ремонте. Только вот ремонтировать их было без толку, пока я буду продолжать вести такой беспорядочный образ жизни.
Чтобы определиться поконкретнее о состоянии дел в четвертом измерении, я посмотрел на окна стоящего напротив дома. Если и утро, то очень и очень раннее — светилось лишь несколько зашторенных квадратиков. То ли полуночники гоняли чаи на своих кухнях, то ли спортсмены и работяги начали пробуждаться к забегам и заботам нового дня. В общем, относительно того, который нынче час, я остался в прежнем неведении. Проще было спросить время у охранника в дежурке, но я справедливо сомневался, что он согласится оторваться от телевизора и посмотреть на часы. Зрелище совершенно не то. Не возбуждающее.
Так что мне ничего не оставалось, кроме как смириться с неизбежностью и стартовать в долгое путешествие под скромным названием «дорога домой».
Поначалу мелькнула мысль поймать частника, но потом я сообразил, что ничего глупее в голову прийти не могло. Потому что денег у меня не было, а расплачиваться натурой я не хотел и не собирался. А посему вздохнул и пошел пешком.
Я не ожидал, что дело окажется легким. Но и не думал, что оно будет таким сложным. Привяжите к ногам и туловищу по длинной палке с каждой стороны, и вы поймете, о чем я говорю. Меня, как пароход в бурю, кренило из стороны в сторону, бросало, будто на волнах, и вообще я чувствовал себя отвратительно.
