— Ты эттто, наууучннн… это, ну, научный сотрудник, возв-вращайся в-в институт. Баб-бки будешь им-меть и в-в-вс… это, ну, путем, это, все буд-дет.
Шокированный таким предложением, Ник струхнул, и его приняли обратно в НИИ на вышестоящую должность. Когда Николай Владиславович понял, что ничего особенного ему делать не придется, кроме периодических краж документов различных синхрофазотронов и результатов лабораторных исследований с радием и ураном с последующей передачей их людям Арцеулова, он струхнул и выразил тому сомнение в своей дееспособности. А уже через час после телефонного разговора он с расквашенным носом сидел на табурете в своей кухне и соглашался со всеми предложениями призера европейских чемпионатов.
Арцеулов был прав насчет того, что «б-бабки пос-сы… это, ну, посыпятся, как с-с неба». Они действительно посыпались, но не с неба, а из кармана Арцеулова. Причем в конвертируемой валюте. Когда же «гласность», в том виде, в котором ее носили на транспарантах, стали слегка придушивать, «перестройка» перестроилась и снова развалилась, а в НИИ наступила демократия и безработица, всемогущий Арцеулов, уже президент Ассоциации профессионального бокса в городе, предложил Нику внезапно опустевшее место директора завода буровой техники. С прежним беда какая-то произошла. Сейчас уже немногие в городе помнят, что его «нечаянно» застрелили, всадив три пули в голову.
Николай Владиславович в буровой технике понимал столько же, сколько Никита Хрущев понимал в импрессионизме, но «пидарасами» инженеров-буровиков не называл. Он вообще молчал и сидел в кабинете как манекен. Потом все понял. Мощности завода использовались городскими «романтиками ножа и топора» под склады экспроприированного у «буржуев» имущества — текстиля, запчастей, импортной одежды. Гаражи — под место разбора угнанных и незаконно вывезенных из-за рубежа автомобилей. Криминальное Эльдорадо расширялось, цвело «зеленью» и грозило сроком. Чувствуя, что скоро всему этому придет конец, Николай Владиславович начал свою игру. Первым этапом ответвления от арцеуловского братства стало знакомство с Марком Михайловичем. На свою беду, Арцеулов познакомил Ника с этим воротилой и хранителем самого священного — вкладов организации на непредвиденные нужды. В словарях Даля и Ожегова нет определения понятию «общак», но Ник, имеющий два высших образования и степень кандидата технических наук, дал ему свое определение. Общак — это не что иное, как МВФ. «Междугородний (не путать с «Международным») валютный фонд», которым организация распоряжается по своему усмотрению. У каждого криминального сообщества существуют подобные фонды. Роль Камдесю в городе, где тогда еще трудился опер Антон Копаев, играл Марк Михайлович. На процесс привыкания друг к другу и выявление сильных и слабых сторон Марку Михайловичу и Николаю Владиславовичу потребовалось полгода. Первая сделка принесла каждому по тридцать тысяч долларов. Ничего особенного. Марк Михайлович «взял взаймы», а проще — «скрысил» из общака сто тысяч долларов, а Николай Владиславович сумму провернул в банке через счета завода. Взятая сумма вернулась в МВФ, а маржу М.М. и Н.В. «покололи» 50х50. Причем каждый был уверен в том, что «вставил» ближнему. М.М. сказал Н.В., что нужно заплатить десять процентов за молчание «положенцу» (которого расстреляли при «разборке» за два дня до этого), а Н.В. сказал М.М., что придется «слить» десять тонн «зеленых» директору банка. И при честном дележе, и при обмане друг друга они бы поимели ровно столько, сколько поимели, но так они спали спокойнее, и вода казалась слаще. Вот так они и «работали». Если бы Арцеулов или кто-нибудь из братвы узнал о том, как временами используется воровской НЗ, то стоять бы М.М. и Н.В. на дне реки ногами в тазике, залитом бетоном. Но до сих пор тайное оставалось тайным.
К тому времени Николай Владиславович уже был мужем матери Антона. Их знакомство состоялось сразу после увольнения Ника из НИИ и поступления на должность конкурсного управляющего заводом буровой техники. Регистрация брака состоялась через неделю после назначения на должность директора, за три недели до получения удара в челюсть от приемного сына. Всему в этой жизни Ник был рад, за исключением ядовитой занозы в виде родственника — лейтенанта Копаева. После поступления пасынка на работу в полицию Николая Владиславовича чуть не выкинули из кресла директора на улицу как собаку. Но дальновидный Арцеулов под предлогом, что раз Копаева не выгоняют из полиции за дурные родственные связи в виде отчима, почему мы должны делать это с Ником, спас директора городского завода от расправы. Арцеулов понимал, что родственник в полиции — это лучше, чем обиженный Ник на улице. Понимать-то понимал, но за месяц до «коронации» в Сочи его нежданно-негаданно «приземлило» РУБОП со всеми вытекающими отсюда последствиями. Знать бы ему раньше, что арест не состоялся бы так скоро, если бы он поменьше философствовал и не нарушил золотое правило воровского закона — никогда не заводи в святую святых мента или его родственника…
Своим арестом он поставил Марка Михайловича, а заодно с ним и Николая Владиславовича в положение людей, которым привязывают к ногам гири для сброса в Марианскую впадину. И когда чуть больше месяца назад Марк Михайлович при помощи Николая Владиславовича переводил один миллион долларов США, позаимствованный в очередной раз из общака, в офшорный азиатский банк, он даже не подозревал, какую глупость совершает. Само по себе дело неплохое — сто пятьдесят процентов сверхприбыли. Если известные Николаю Владиславовичу люди заберут героин сразу, миллион возвращается на место, полтора уходят на два счета в банки Берна. То есть идея сама по себе неплоха.
Но происходит чудовищная нелепость. Арцеулов вместо поездки на юг собирается ехать на север. И когда Боря Самокат, сплюнув косточки от апельсина прямо перед секретарем, зашел в кабинет к Николаю Владиславовичу, вместо приветствия подвигал челюстями и спросил:
— Где Пырь, епт?
— У себя, — ответил директор, потемнев лицом. — Я с ним только что по телефону разговаривал. А что случилось?
Боря, не удостоив вниманием вопрос, вытащил из кармана «Эрикссон», потыкал пальцем-сарделькой в крошечные кнопки и прислонил телефон к сломанному, напоминающему слоновье уху:
— Але. Это я. Короче, Арцеулова «маски-шоу» «слотошили» у кабака. Дело, короче, погань. «Загружают» по всем делам. Готовь бабки, понял? Все, я, короче, к адвокатам.
Николай Владиславович и Марк Михайлович одновременно поняли, что «встряли». Почти весь общак находился в Азии, вдалеке от СИЗО, где «парился» Арцеулов, а о местонахождении денег могли спросить уже через пять минут. Пять минут — срок очень маленький, если учесть, что «белый» прибывает из Таджикистана через три недели.
И вот сейчас двоих «предпринимателей» спасало только то, что Арцеулов велел «пока никаких движений не делать».
Николай Владиславович, погрузившись в кресло, немигающим взглядом смотрел на гараж с высоты восьмого этажа и медленно помешивал ложечкой кофе в чашке.
Из гаража вылетали искры от сварки и, коснувшись земли, затухали. Николай Владиславович закрыл глаза, бормоча молитву. Он просил Бога позволить беспрепятственно доехать машине с грузом помидоров до города, чтобы быстро спихнуть этот трижды проклятый, спрятанный в азиатских томатах порошок, и о том, чтобы Арцеулов не дал команду «запускать» в ход деньги, которых не было…
Перцу казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Прижимая одним локтем к телу пистолет, вторым — пакет, он сидел на девятом этаже одного из домов и размышлял, что делать дальше.
Окончание вчерашнего дня говорило о том, что вся последующая жизнь незаметно стала заключаться в постоянном бегстве. И чем дальше, тем хуже. Его ловит полиция из района, его ловит отдел розыска преступников, находящихся в федеральном розыске. Теперь выясняется, что его старается сжить со свету еще какой-то странный тип. Не из частных ли детективов, которых нанял меховой салон? Если так, совсем худо дело…
Пытаясь удалиться от центра города, он выехал на машине на окраину и в сумерках влетел во двор частного дома. Вылетел в огород и полчаса кружил среди подсолнухов. Когда ему удалось выбраться на дорогу, стрелки на часах показывали, что минуло одиннадцать часов вечера. Сориентировавшись в обстановке, он оставил машину за квартал и пешком, стараясь держаться неосвещенной стороны улиц, добрался до кафе, где работал старый кореш Моня. Он познакомился с ним, находясь в одной камере следственного изолятора. Известие о том, что они из одного города и даже проживают в соседних районах, предопределило их дальнейшие отношения. В тюрьме всегда ищешь близкую по духу или по месту жительства душу. Перец и Ленчик Сугатов по прозвищу Моня сошлись очень быстро. После освобождения их дружба угасла, однако забывать друг друга они не торопились. Изредка созванивались и обменивались новостями. В отличие от Перченкова, выход на свободу воспринявшего лишь как временное явление, Сугатов решил действовать более осторожно. Устроившись барменом в кафе «Искра», он занимался мелкими темными делишками и открыто в криминале не участвовал. Правда, иногда в подвале его кафе, с его же ведома, братва пару раз пытала должников, но это не в счет. Моня не пытал никого.
