За столом они сидели до самого вечера, ели, пили понемногу, пели. Ольга знала много песен от матери, Сашка подпевал ей. Влад с удивлением заметил, что друг изменился за годы семейной жизни и что вот таким — поющим, улыбающимся, ласкающим дочь и глядящим на жену влюбленными глазами — он его совсем не знает. Суровый молчун, казалось, лишенный каких бы то ни было эмоций, сегодня предстал перед ним отцом и мужем и выглядел старшим, хотя были они одногодками. Здесь, за столом, трудно было даже представить Сашку Земцова сотрудником отдела личной безопасности, стреляющим с тридцати метров в копеечку, способным противостоять пятерым в рукопашном бою.
— Уехать хочу! — сказал вдруг Сашка, когда допели про ямщика. — Куда-нибудь в теплые края, где пальмы и баобабы. Грязно здесь. Раньше не замечал, а теперь давит что-то. Дым этот… ну и все такое прочее.
— Там хорошо, где нас нет, — легкомысленно заметил Влад, не разделяя его тоски. — Я все время езжу и все время возвращаюсь. В Москве, в Киеве, в Минске был — один черт!
— В Киеве баобабов нет, — улыбнулась Ольга. — А он хочет гуда, где баобабы — пунктик у него новый появился. В прошлом году дельфины были.
Женька совала конфету медведю, сидевшему тут же, за столом, на пятом стуле. Резко зазвонил телефон. Ольга поднялась было, но муж опередил:
— Сиди, я возьму там, в спальне.
Он вышел, притворил за собой дверь.
— Влад, а тебе эта жизнь не надоела? — наливая чай из самовара, вдруг спросила Ольга.
— А разве есть другая? — засмеялся Влад. — Одна ведь она у нас.
— Я серьезно.
Возникла пауза, смех Влада в ответ на серьезно заданный вопрос прозвучал нелепо.
— Если ты о работе, так я привык. Делать я ни черта не умею, учиться поздно, а платят мне хорошо. Что еще надо-то?.. А если о семье, так… Ты ведь замуж за меня не пошла? И другие не хотят.
— Тю! А ты меня звал, что ли?
— Я не успел. Саня меня опередил ровно на пять минут. Он меня всегда опережал. Раньше на три месяца родился, раньше демобилизовался; мне место в охране Кожуха предлагали — он его занял, пока я думал.
— Что ж ты такой задумчивый, Влад?
Из спальни вышел Сашка, успевший облачиться в костюм.
— Ты куда это? — удивилась Ольга.
— К баобабам. Надоели вы мне, — попытался он отшутиться.
— Папа! Я с тобой! — звонко сказала Женька.
— Туда, куда я направляюсь, медведей не пускают. Не оставишь же ты его одного?
— Надолго? — спросил Влад.
— Не задавай дурацких вопросов.
— Один раз в полгода собрались, и то не дают посидеть спокойно! — возмутилась Ольга. — Чья смена-то сегодня? Твоя, что ли?
— Ладно, не начинай, Оля. Какая там, к черту, смена! Не у станка.
За окошком послышался шум подъехавшего автомобиля, шофер посигналил.
— Шеф дежурку прислал. Понадобилось съездить куда-то, на ночь глядя.
— Небось к Полине своей, — сердито предположила Ольга. — А ты будешь свечку держать.
— Может, и так, — сдержанно ответил Сашка, поцеловал дочь и вышел.
Нехорошее, тягостное молчание заполнило комнату. Вскоре мотор дежурного «РАФа» заглох вдалеке.
— Что есть муж, что нет, — вздохнула Ольга. — Ни дня, ни ночи. Выбрал работу — чье-то тело своим прикрывать. Может, он дороже этого Кожухова в сто раз!
В голосе ее угадывались нотки обреченности, никогда прежде таких разговоров она не вела.
— Кто его знает, Оля, кто дороже, а кто дешевле. У кого деньги, тот и дороже, — вслух подумал Влад и посмотрел на часы.
Было половина восьмого.
К дому Панича на набережной Серебрянки подкатила фисташковая «Ауди — 100».
Водителя Кожухов с собой не взял, телохранителя Крапивина попросил остаться с семьей — не столько из-за опасения за нее, сколько из недоверия к бывшему сотруднику оперотдела УФСБ. Чем меньше людей знает о его связи с Паничем, тем лучше. С Земцовым Кожухов чувствовал себя спокойнее, хотя Губарь, передававший просьбу Панича о встрече, велел никого с собой не брать.
Земцова блокировали сразу, как только он вышел из машины: люди старика проворно обыскали его, забрали «ПМ» и детектор прослушивающих устройств.
— Покури в машине, — приказал Монгол.
Спорить было бесполезно, Кожухов взглядом показал на «Ауди».
…Прошло пять тягостных минут, прежде чем хозяин вышел навстречу гостю.
— Здравствуй, Толя, — запахнув махровый халат, протянул жесткую ладонь, — давно не навещал меня. Не обижаешься, что потревожил?
— Дела, Дмитрий Константинович, уже у прокурора, — серьезно ответил Кожухов. — А навестить вас я собирался давно, да ваши люди…
— Мне передавали. Только вот не вовремя, понимаешь. Приболел я. Климат. И уехать сейчас не могу. Ты извини, что я в халате, у меня на пояснице целое сооружение из грелок и компрессов. Садись, потолкуем.
К фарисейству старика Кожухов так и не смог привыкнуть, но понимал, что следует принимать как откровение, а что — как ловушку, прикрытую шутливой интонацией. Но всякий раз во время свидания с Паничем Кожухов сжимался, как боксер перед атакой противника, мозг и сердце его начинали работать в скоростном режиме.
— Ты отправил металл на «базу»? — спросил Панич, хотя прекрасно знал, что Кожухов этого сделать не мог.
— Вы сказали, что поедете в Москву и уладите вопрос с правительственной комиссией. На время ее работы вся продукция горнообогатительного комбината под контролем, склады опечатаны, отпуск заказчикам приостановлен, — выпалил Кожухов, опасаясь, что старик не даст ему договорить. И тут же пожаловался: — Меня обложили со всех сторон. Партнеры отзывают счета из банка, комиссия проверяет все контракты. Утром прибыл следователь Генпрокуратуры, допрашивал Губаря. Завтра собирается беседовать со мной. Нужно что-то делать! Я не в состоянии объяснить, куда ушли двести тридцать тысяч тонн металла! Они запрашивают факсы всех получателей — Клайпеду, Гамбург, на нас…
— Хватит! — заиграл Панич желваками на скулах. — Что ты ноешь, как беременная баба, которая никак не разродится? Мало я тебе концов дал в руки? Или не знаешь, за какие ниточки дергать?.. Ты хозяин «Цветмета», директор, у тебя деньги — ты что, не в состоянии решить проблему с какой-то вонючей комиссией? Узнай их оклады, умножь на сто и действуй! О чем следователь спрашивал Губаря?
— Двадцать второго на белорусской границе произошел инцидент. В результате разборки между преступными группировками…
Панич вдруг захохотал, запрокинул голову и захлопал в ладоши:
— Ай, Толя, ну, молодца!.. По лексикону вижу, с кем ты в последнее время общаешься! Скоро сам заговоришь как прокурор!
Кожухов грустно улыбнулся:
— Скоро я заговорю как подследственный, — сказал он упавшим голосом.
Панич резко оборвал смех и четко проговорил:
— А вот за это ты не переживай. Под следствием оказаться мы тебе не позволим.
Его слова можно было истолковать как обещание помощи, если бы не сжатые губы и ледяной взгляд: это была угроза. Кожухов собрался с мыслями.
— Дмитрий Константинович, — заговорил, как только почувствовал, что к нему вернулся дар речи, — днем мне показали стопку жалоб и заявлений акционеров, недовольных моим избранием. В них говорится об угрозах какой-то шпаны, о подкупе директоров предприятий, о нарушении устава акционерного общества…
— А зачем же ты шпану с угрозами посылал? — сузив глаза, грозно спросил Панич. — Я?.. А директоров подкупал зачем?
— ?!!
— Так какого черта ты опасаешься? Какое тебе дело до инсинуаций вокруг твоего честного имени, Кожухов?
— Но документы на продажу металла прибалтам подписывал я! А на сопровождение — Губарь!
Панич болезненно поморщился, почесал поясницу.
— Вот с прибалтами, брат, разбирайся сам — я в эти игры не играю. Прибалты твои, «база» моя. Так, кажется, мы договаривались? На «базу» металл по себестоимости, заказчикам — по договоренности. Надо было рассчитать цены, чтобы разница покрыла недостающие тонны.
Из сказанного Кожухов понял одно: помощи от Панича не будет. Попросту его сдавали. Не исключено, на его место уже была кандидатура, согласованная с покровителями старика в Москве. Был и другой вариант: Паничу стало известно, что попытки спасти положение обречены, и он, Кожухов, больше не представлял интереса.
— Вместо меня придет другой, — решил он пойти в наступление. — Хорошо, если он согласится сесть с вами за стол переговоров.
В комнату, толкая перед собой столик на колесиках, вошел улыбающийся китаец.
— Дорогой мой, — махнул рукой Панич, — если вместо тебя придет другой, то он сочтет за честь сесть со мной за стол переговоров. Ты меня понял? — Снисходительная интонация сменилась железными нотками: — Ты понял меня, я тебя спрашиваю?!
—Да.
Пока китаец расставлял посуду, Панич вымерял маленькими шажками расстояние от окна до двери, очевидно, таким образом успокаивая себя. Кожухов увидел, что чайная чашка поставлена только перед хозяином; китаец плеснул в нее черной дымящейся жидкости из заварного чайника и все с той же, словно приклеенной, улыбкой удалился.
