«… а прокурор Федин — первый рэкетир и мафиозник», — неожиданно возник перед глазами Евгения вахтер Битник.
Навстречу прошла женщина с кавказской овчаркой на поводке. Мысли Евгения мгновенно переключились на Валерию и Шерифа; тоска по этим родным существам нахлынула с такой неожиданной силой, что и Кравцов, и наверняка не имевшая на самом деле места слежка, да и само убийство, за которое он ухватился как за спасение от этой неизбывной тоски и чувства вины за предательский свой отъезд, показались ничтожными, и Евгений в который уже раз был вынужден признать, что ни за пьянку, ни за работу, ни за искусственно воздвигаемые на пути барьеры не спрятаться, дальше Приморска не убежать.
— Яичницу есть будете? — спросила хозяйка, едва он появился в гостинице.
— А картошечки «в мундире» слабо отварить?
На ее лице отразилось удивление.
— Ладно. Отварю.
— Что-то у вас в городе милиции многовато, Мария Трофимовна? Может, у них тут всероссийский слет по борьбе с собственными недостатками?
— Как обычно, — отвечала хозяйка, составляя на раздаточный столик посуду. — Свободная зона.
— Разве зона может быть свободной?..
Красное солнце нижним краем уже коснулось спокойного моря. За стеной объявился сосед — скрипнула кровать, послышались шаги. Работала радиоточка. «В 1994 году были внесены изменения в Уголовный кодекс Российской Федерации, направленные на расширение понятия террористического акта. До этого в Уголовном кодексе сущность террористического акта понималась только как убийство государственного или общественного деятеля или представителя власти по политическим мотивам…» — монотонно просвещал слушателей голос.
Евгений достал из сумки охотничий нож с широким полированным лезвием, нарезал хлеб и колбасу. Потом откупорил бутылку «Смирновской», предназначавшуюся Битнику, наполнил пробку.
— За вас, ребята, — произнес он шепотом, подразумевая Валерию и Шерифа, и выпил.
Шум моря действовал успокаивающе. Ни о чем плохом думать не хотелось.
«Статья 213-я, принятая в качестве дополнения в Уголовный кодекс, значительно расширяет толкование террористического акта…»
«И охота ему слушать всякую дребедень!» — подумал Евгений о соседе и прилег в ожидании картошки.
Алевтину Васильевну он нашел на поселковом кладбище у могилы сына. Она сидела на опрокинутом ведре и смотрела на размокшую под дождем фотокарточку, наскоро прикрепленную к деревянной тумбе. Венков уже не было, остался букетик бессмертников на могильном холме, да в банке стояли четыре цветка с бархатистыми лепестками и желтой сердцевинкой, названия которым Евгений не знал.
«Вот и свиделись, попутчик, — мысленно поздоровался он с Павлом, весело глядевшим с фотокарточки. — Кажется, ты меня приглашал?»
Алевтина Васильевна повернула к нему нестарое еще лицо с темными кругами под глазами и горестными складками у губ.
— Здравствуйте, Алевтина Васильевна, — негромко произнес Евгений.
Она прищурилась, словно хотела узнать в нем знакомого.
— Женя? — сказала вдруг. — Паша был бы рад видеть вас.
В первую секунду он решил, что ослышался.
— Помогите мне, пожалуйста, встать, — попросила она, протянув к нему руки. — Я сижу тут уже часа три, ноги онемели, и продрогла совсем.
Евгений подставил локоть, давая ей возможность опереться. Постояли минуты три молча. Зубы женщины дробно стучали.
— Пойдемте домой, — осторожно предложил Евгений. — Вам болеть ни к чему.
— И то правда, Женя, — вздохнула она. — Некому будет лекарства подать.
Он взял ее под руку, и они медленно побрели по песчаной аллейке к рыбацкому поселку.
— Откуда вы меня знаете, Алевтина Васильевна? — все еще не веря услышанному из ее уст имени, спросил Евгений.
— Ну как же, Паша показывал мне фильм о своей поездке во Францию. А там в конце — вы с ним. Кажется, в Измайловском парке. — Она грустно улыбнулась: — Пьяненькие оба.
В отношении Павла слово «пьяненькие», может быть, и было применимо. Что же касается Евгения, то он, видимо, заложил за воротник основательно: небольшая видеокамера, не то купленная Павлом в Париже, не то подаренная кем-то, только сейчас всплыла в его памяти. Они мотались по Москве, и Евгений сам снимал Павла возле университета и на вокзале, кажется… Как же она называлась-то?.. Как?.. Не придал этому значения, не все ли равно?.. Как-то на С… Компактная, красивая камера размером с книгу… «Суп…» Да, забыл!..
— Я хотела дать вам телеграмму, но адреса не нашла.
В верхушках сосен шумел ветер, с моря долетали грустные гудки теплоходов.
Сутеево начиналось почти сразу за кладбищенской оградой. Полсотни домов прилепилось к самому берегу, обустроенном рыболовецкой артелью: перевернутые, похожие на больших моллюсков, выброшенных на берег штормом, шаланды; навес с прошлогодними обрывками снастей; ржавая, наполовину вытащенная из воды баржа.
— А я эту кассету не видел, — нарушил Евгений затянувшееся молчание.
— Какую?
— Ту, где мы с Павлом.
— Ах да. Жаль. Я просила следователя отдать ее мне.
— И что же?
— Он сказал, что кассеты в списке изъятых вещей нет.
— Вот как?
Она безнадежно махнула рукой:
— Господь с ними со всеми. Мне ничего не нужно.
— Зло должно быть наказано, Алевтина Васильевна.
— Паша не был мстительным.
— Не из мести. Если они уверуют в свою безнаказанность завтра рядом с Павлом ляжет другой.
— Думаете, там об этом не знают?
— Там об этом просто не думают.
Двор Козловых был основательно запущен. Оба строения — дом да сарай с пристроенной когда-то верандой — нуждались в капитальном ремонте. Хозяйка наклонилась, достала из-под резинового коврика ключ, оставлять который уже было не для кого, разве чтобы не носить с собою и ненароком не потерять.
— Они мне надоели своими дурацкими вопросами, — доверительно сказала она Евгению. — Рылись в вещах Павла, которые я храню с его детских лет. Как будто не его, а он убил кого-то.
— Что хоть искали-то?
— Ничего конкретного.
Они вошли в дом. Евгений помог ей снять пальто, повесил свою куртку на гвоздь в прихожей и прошел в комнату.
Фотографии выпускных классов разных лет, развешанные на стенах, красноречиво говорили о профессии хозяйки. Уголок большого портрета Павла рядом с замершими часами отсекала траурная ленточка. Оба подоконника были заставлены горшками с геранью, алоэ, кактусами и прочей растительностью. Занавески на окнах, скатерть на столе, накрахмаленные салфетки на допотопном телевизоре «Электрон» и этажерке пахли свежестью, чистотой, но уюта не создавали — в доме чувствовалась пустота.
— Мойте руки, Женя, — громко сказала Алевтина Васильевна из кухни, наливая воду в чайник. — Раковина в сенях.
«Искали здесь, искали в общежитии… Что?.. Рукописи?.. Кассету?.. Фотопленку?.. Письма?.. Устанавливали «жучки»?..»
Евгений вернулся в комнату, помог накрыть хозяйке на стол. Все происходило как-то само по себе, по единожды и повсеместно заведенному обычаю. Он поймал себя на странном ощущении, будто уже бывал в этом доме.
— Вы, наверное, проголодались в дороге? — спросила Алевтина Васильевна. — А у меня холодильник почти пустой. Правда, есть чай краснодарский, из старых запасов, и варенье. Ах да, еще немного сыра, я сделаю бутерброды.
— Я сыт, спасибо. Вот горячий чай — это кстати, — Евгений не сразу сообразил, о какой дороге она говорит, а сообразив, не стал уточнять, что приехал три дня назад.
Она заметно устала, ходила, шаркая стоптанными тапочками по некрашеным половицам.
— Алевтина Васильевна, — спросил он, открывая, по ее настоянию, банку с вареньем, — Павел никак не был связан с коммерцией?
— Боже упаси, Женя, что вы! Коммерция и Павел — это стихи и проза.
— Он был непьющим, интеллигентным человеком, не играл в карты, не претендовал на чужих жен. В своих публикациях смело высказывался о положении дел в городе и области, нелицеприятно по отношению к губернатору, так?
— Да.
— Допустим, отдельные его соображения не претендовали на истину в последней инстанции и даже чем-то мешали курсу, который взяла новая администрация. Но ведь за это не убивают?.. Тем более Павел был на виду, и если бы убийство заказал кто-то из тех, кто фигурировал в его статьях, это было бы слишком очевидным. По логике, его должны были охранять, а не убивать, Правда?
Она опустилась на стул и молча смотрела на него, словно он открыл ей глаза на нечто такое, до чего она сама никогда бы не додумалась.
— Значит, из всех возможных мотивов убийства остается три, — продолжал Евгений, — либо Павел стал свидетелем какого-то преступления, либо он стал носителем какой-то информации, способной разоблачить организаторов этого убийства. Третье — шерше ля фам, правильно?
