Потом у этих феллахов отняли землю. У всех, и кто плохо работал, и кто хорошо, и кто получил землю честно, и кто получил ее нечестно. У всех – до последнего человека. Евреи придумали кибуцы – у нас они это сделали еще раньше, чем здесь, и загнали туда всех людей. А кто был против – тех убили, и таких было несколько сотен тысяч.
Потом к нам пришли фашисты. Тот самый Гитлер и тот самый «Майн Кампф», который изучают здесь. В самом начале войны наши люди кричали им, фашистам, – эй, мы такие же, как и вы, мы братья. В ответ слышали – вы нам не братья. Вы рабы. Мы победили их. Но они убили двадцать шесть миллионов наших людей.
Амани слушает. И слезы текут по ее щекам, как кристаллики льда, царапая душу. И ее душу, и мою…
– Потом… Я не знаю, когда точно это произошло – кто-то решил: хватит. Нас раз за разом бьют. Раз за разом нам плохо. Раз за разом мы страдаем, отдаем и ничего не получаем взамен. Никто не хочет идти по этому пути, кроме нас. Сколько можно – идти по этому пути? Ведь нас все меньше и меньше, нас бьют, убивают, обманывают. И мы сошли с него.
Мы начали лгать. И самим себе и всем. Мы говорили, что строим социализм, а сами мечтали о новом телевизоре. О новой машине. Мы уже не хотели справедливости. Мы хотели жить лучше, чем другие – какая же в этом справедливость. Нам не просто надо было иметь телевизор – нам надо было иметь телевизор, когда другие его не имеют. Нам не просто надо было иметь машину – нам надо было такую машину, какой нет ни у кого другого. И когда мы начали искать свои новые корни как оправдание этому – мы устыдились того, что мы дети и внуки тех нищих феллахов, которые восстали против несправедливости. Мы устыдились того, что они делали. Мы устыдились войны, которую они вели за справедливость и счастье. Мы устыдились крови, которую они проливали. Мы устыдились языка, на котором они говорили. Мы устыдились истории, которая была их историей. И мы сказали, что мы не дети феллахов. А дети шейхов, которых они тогда прогнали, чтобы создать свое государство счастья. И мы взяли и разрушили его. Все вместе.
Амани протягивает руку и накрывает ею мою:
– Бедные…
– Да.
– Вы отказались от своего народа, от его истории. Предали память отцов и дедов, отреклись от них. Бедные…
– Да, ты права. Но есть одно «но». У нас никто не убьет двадцатилетнего паренька-поэта просто потому, что он мешает борьбе, понимаешь?
…
– Это потому, что мы – потомки шейхов. А не потомки феллахов. Такова цена, Амани. Такова на самом деле цена…
Она снова молчит. И я молчу. Молчание прерывает взрыв за окном, вгоняющий осколки стекла в комнату, рвущий страшным ударом воздух. Мы падаем на пол, я обнимаю ее и прижимаю к себе…
Безумство огня сменяется истерическим воем сигналок, отблесками света на рваных простынях занавесок. Рвануло где-то совсем близко. И мощно…
– Цела?
Амани шевелится:
– Да, кажется.
– Не поднимайся, ползи…
Ползу первым. Царапаю руки осколками, но упорно ползу. Может быть всякое – от снайпера, наблюдающего за окнами, до… Нет, если бы был гранатометчик, мы бы уже просто сгорели. И это тоже была бы цена…
В спальне – все на полу, штора горит. Амани с криком бросается ее тушить.
– Ложись! – кричу по-русски. Она борется с огнем, обжигая руки и ругаясь грубо, по-мужски.
Натягиваю штаны, надеваю кое-как ботинки. Поверх рубашка, просто вдеваю руки в рукава. Рубашка, слава богу, черная, белая бы как маяк светила…
Счастье, что я не оставил автомат в машине…
– Прикроешь?
Она кивает.
Открываю дверь, выглядываю на площадку. Сначала ствол, потом я. Самое опасное – если они здесь, то накроют меня на площадке. Никого – только яркий луч мечется по стенам. Кто-то открывает дверь и тут же закрывает. Не лезть в чужие дела здесь уже хорошо научились…
Спускаюсь вниз. Амани за спиной, я слышу ее дыхание. Она не подведет – в таких ситуациях с ней лучше вообще не связываться. Порвет.
Дома здесь – почти как наши, немного получше хрущоб. Оно и понятно – одни инженеры строили. Ступенек нет, подъезд, можно сказать, на земле. Одного взгляда хватает, чтобы понять – моя машина разворочена неслабым взрывом, соседняя вовсю горит. Как, почему… Спросите что полегче, а? Всякое могло быть. Могли, например, подложить мину с таймером и неправильно выставить задержку. Могло что-то заглушить сигнал. Всякое могло быть. Факт же заключается в том, что это уже вторая бомба, подложенная мне в машину за неделю. И с этим надо что-то делать…
Решившись – снайпер может ждать, пока я выйду, караулить на соседней крыше, – я перебегаю к ряду машин, прячусь за чьим-то «Шевроле»-седаном. Прятаться за ним плохо, неудобно, не то что за внедорожником. Но это ближайшая машина к подъезду, и в меня никто не стреляет.
– Можно!
Ко мне перебегает Амани. Черт… Все это выглядело бы гламурно, как в фильме «Мистер и миссис Смит», если бы не происходило со мной. Поверьте, когда тебе два раза за неделю подкладывают бомбу в машину, когда ты не можешь выйти на улицу, не думая о том, что на соседней крыше тебя может поджидать снайпер, – поверьте, это совсем не гламурно. Кто хочет, может попробовать.
К тому же я совсем не Брэд Питт. Амани походит на Анджелину Джоли намного больше.
– Где твоя машина?
– Там. Серый «Форд».
Как и положено сотруднику спецслужб, пусть и сильно похожих на террористическую организацию, Амани постоянно меняет машины.
– Давай за мной.
Мы бежим мимо ряда горящих машин, от которых идет такой жар, что потрескивают волосы. Амани с силой хлопает по крыше автомобиля, я останавливаюсь и прикрываю ее. Мотор заводится с полтычка, на улице уже люди, и если бы это был какой-то другой район, то наша отъезжающая машина через пятнадцать минут была бы в городском розыске. Но это Садр-сити, и все, что нам грозит, – быть линчеванными разъяренной толпой. Здорово, правда…
– Куда? – Амани ловко управляет машиной.
– Давай в Кадимию.
Кадимия – один из районов Багдада. Там у меня лежбище, о котором никто не знает. Оружие, немного денег и документы, даже на Амани. И билет с открытой датой на Баку – на самолет меня посадят, я знаю, как это сделать…
Выскакиваем на одну из безымянных улиц, и тут же нас, как бомбардировщик в ночном небе, высвечивает прожектор. Всё… Приехали.
Черт…
– Экрой ха́лекс! Экрой ха́лекс![15]
Делать нечего. Я выпихиваю из машины автомат, потом вылезаю сам, подняв руки над головой. Остается только надеяться, что ребра останутся целы…
Эти дни прошли впустую. Никто на меня так и не вышел, никто не попытался еще раз меня убить – скажу прямо, меня это не сильно расстроило. Я метался по Багдаду, делая обычную работу для иракской стороны, съездил в Тикрит – на родину Саддама. И думал о том, как заставить проявить активность противоположную сторону… Я не знаю, дружественную или враждебную. Думал-думал и, кажется, придумал. Просто позвонил из Министерства нефти, представился и записался на прием в американское посольство, сообщив свои данные и дав американцам возможность их проверить.
В посольстве попросил машину с шофером – надо все-таки действовать. Чего нет в действиях нашей разведки, так это драйва и наступательности. Рисковать никто не хочет. А мне что? Я свободный игрок.
Белый «Вольво» – с давних, еще советских времен МИД предпочитает именно эту, политически корректную марку машин – остановился у первого КП, за которым был еще один, и только потом – комплекс зданий американского посольства, подготовленный к осаде в одном из самых недружелюбных к американцам городов нашей планеты. Охраняли его конечно же контрактники. Морская пехота – только в самом посольстве. Их фирма по-другому опять называется, но, по сути, это тот же самый Блекуотер, мы, когда здесь размещались, – из «ютуба» фильмы и ролики их скачивали и смотрели как учебный материал. Опытные ребята. На меня они взглянули с интересом, по походке определив, что я человек непростой…
– Остановитесь, сэр. – Рыжий, с усами, здоровенный контрактник подошел ко мне. – Кто вы, к кому направляетесь?
Я представился. Сказал, к кому иду.
– Оставайтесь здесь, сэр.
Специально для визита я оделся очень легко – на мне были белая футболка и просторные тактические штаны. Под белой футболкой не скроешь пояс шахида.
Контрактник отошел немного, связался с кем-то по рации.
– Простите, сэр. Не могли бы вы по буквам продиктовать вашу фамилию?
Я продиктовал. В США с этим большие проблемы – это страна иммигрантов, поэтому там большие сложности с самыми разными фамилиями. Я когда записывался на прием, свою по буквам не продиктовал, забыл. Записать могли как угодно, и теперь могут быть проблемы.
Но проблем не было.
– Сэр, у вас есть с собой оружие?
– Нет.
– Сотовые телефоны? Любые электронные устройства?
– Нет.
– Поднимите руки, сэр.
Контрактник меня обыскал. Собственно говоря, обыскивать было почти нечего – в такой одежде ничего не спрячешь.
