Нет, брат не был безумен, каким-то образом он овладел загадочным орудием — уникальной уликой! — за что его убили. Кровь на мертвой голове. Девичьи длинные волосы намокли в крови, голова медика в луже крови. нет, он не бредил, он говорил не об этом! Если Павел невиновен, он не видел мертвых в момент убийства или сразу после него, не призрак же он, в самом деле, проходящий сквозь стены. Так иронически назвал следователь убийцу Подземельного. — Петр Романович, как в трансе, вновь услышал тот предсмертный крик и голос — о д н о в р е м е н н о! — и содрогнулся. — Но сбежать с места преступления было невозможно! — вымолвил вслух, пытаясь успокоиться. — Запертые двери и окна, масса свидетелей, не считая нас с Полем. Или мальчишка, сатанист доморощенный, проделал какой-то фокус. Но я с ним не расставался ни на секунду и лично — первый! — проверил все запоры. Медик кричал, бормотал в предсмертии. Ага, наедине с бесом. — Петр Романович натужно расхохотался. — А что? Известны случаи, когда человеком физически овладевает существо иной, демонской природы и могучий молитвой монах «отчитывает». И дух тьмы покидает. Все! Оставь бредни и галлюцинации. Кровь на мертвой голове на тротуаре в Копьевском переулке — вот исходный текст, требующий расшифровки, таинственный намек на орудие убийства. Думай! — но мысли его разлетались, как рой мошек. — Кстати, есть такая бабочка — «мертвая голова» — единственное насекомое, обладающее своеобразным голосом. Тьфу ты, черт! (Он опять вздрогнул и двинулся к дворовому тоннелю.) Дался мне этот голос. и при чем тут бабочка? Да, на спинке у нее просматривается человеческий череп — вот и название «мертвая голова». Убийца убивал черепом — эпизод из фантастического триллера. Да разве мое предположение — брат нашел в Копьевском орудие убийства и собирался предъявить его мне — не менее фантастично?..»
Уже в тоннеле он услышал шаги за спиной, обернулся, обреченно ожидая Поля — его догнал Ангелевич.
- Доброе утро! — приветствовал бывший философ бывшего аналитика.
— У меня к вам есть вопросы, Валерий Витальевич. Когда вас можно навестить?
- Спрашивайте.
- Тогда присядем?
- К длительной беседе я не расположен.
Тем не менее они сели на лавку возле кустов, за которыми когда-то прятался бедный брат. Ангелевич закурил сигарету, протянув Петру Романовичу массивный портсигар, тот отказался. («Превращаюсь в побирушку!») Сизый дымок потянулся к сизому небу, голый яйцевидный череп словно улыбался в дворовой полутьме, придавая сюрреалистический привкус разговору двух мужчин, тайно связанных одной женщиной (то есть Петр Романович надеялся, что для собеседника сегодняшняя ночь с Ланой — тайна).
- Вам, наверное, известно, что меня обвиняют.
- Известно, — обрубил шоумен словом и жестом вступительную речь; Петр Романович вспомнил, что сосед его отличается немногословием.
- За неделю я должен выявить убийцу. По моим предположениям, Подземельный и Павел раскусили его и погибли.
- Убийцу той проститутки?
- Да, Маргариты. Вы были с ней знакомы?
- Нет.
- Накануне дядиного юбилея она должна была придти в наш дом к семи часам.
- Я запомнил те события.
- Буду говорить прямо, Валерий Витальевич. Вы поднимались к дяде часов в девять вечера.
- Но не застал, он был в больнице у вашего отца.
- Да, да. — Как всегда (а сейчас в особенности) упоминание об отце отозвалось болезненно. — На площадке вы столкнулись со своей женой.
- Которая выходила от вас, — подтвердил Ангелевич бесстрастно. — Эту Маргариту я вообще не видел — до того момента в пятницу, как она появилась в нашем дворе.
- По какому поводу вы приходили к дяде?
- Мне не нужен повод, мы друзья.
«Чего я добиваюсь? — спросил себя
Петр Романович. — Лана рассказала про их объяснение после прерванного праздника — не мог он быть одновременно с нею и с проституткой. — и поймал острый, «аналитический», так сказать, взгляд собеседника. — А если объяснение с женой состоялось после убийства?..»
- По роду своей деятельности вы хорошо знаете женщин этого типа.
- У меня не публичный дом.
- Ну, конечно, у вас пляшут святые.
- Не впадайте в фальшивый пафос, вы не святой Иосиф, которого невозможно соблазнить.
- Я перед вами очень виноват, Валерий Витальевич. Но разница между вашим «Китежем» и борделем настолько минимальна.
Аналитик перебил:
- Если грязные деньги идут на благие цели, они очищаются.
- Типично протестантская этика, в данном пункте совпадающая с иезуитской: цель оправдывает средства.
- Нормальная диалектика, которую вы должны были изучать в университете. Впрочем, я не намерен вести с вами философские дискуссии.
- Только скажите: в чем заключается ваша «благая цель»?
- Не скажу. Прощайте.
- Еще несколько вопросов, пожалуйста! Когда на семейном юбилее у Поля начался приступ — помните? — вы сразу спустились к себе?
- Да.
- А Игорь? Вы ведь ушли вместе?
- Нет. Он задержался в прихожей с Ипполитом Матвеевичем.
- О чем они говорили?
- Не подслушивал.
- Валерий Витальевич, вопрос деликатный, но важный для меня.
- Смелее.
- Вы вернулись с застолья расстроенный, объяснились с женой.
Ангелевич перебил презрительно:
- Трусливые взгляды, которые вы бросали на меня, подтвердили мои подозрения: не Платоном вы занимались накануне, а прелюбодейством — определение в вашем духе, правда?
- В библейском. Но почему, скажите, вы не расстались с Ланой сразу, а выжидали месяц?
- Когда созрело решение. Я не привык действовать сгоряча.
- Какие отношения у вас были с Подземельным?
- Добрососедские, — бросил Ангелевич иронически. — Не смертоубийственные.
- Вы у него никогда не лечились? — уныло задал Петр Романович совсем уж прозрачный вопрос, чувствуя, что абсолютную неуязвимость аналитика ему не прошибить.
- Лечился.
- От чего?
- От кашля, — Ангелевич откровенно усмехался. — Понятно, что вас интересуют болезни потаенные, неприличные — такими не страдал.
- Вы в свой «Китеж» пешком ходите?
- Как правило. Машина в гараже при клубе. Неэффективные у вас ходы: алиби на пятницу и субботу подтвердил мой персонал. — Шоумен вдруг поднялся. — Надеюсь, теперь все?
- Пока все.
- Предупреждаю: не приставайте к вашей соседке, это может вам дорого обойтись.
- Верно. Денег на дорогих шлюх у меня нет.
- А на дешевых?
- Ни на каких.
- Горе-христианин не преминет бросить камень, недаром ваше имя Петр[3].
- Или станет содержать притон.
- В отличие от вас я не претендую на религиозность.
Он лежал в высокой, засыхающей от зноя траве за монастырскими стенами: прошли женщины в пестро- белых платочках — кончилась обедня; встречное движение — в условные ворота прошествовали мужики; застучали топоры. Потом показался давешний монах-настоятель в полном облачении. «Батюшка!» — воззвал с земли Петр Романович. — «Если можете, подождите, — ответствовал монах, не удивившись. — Я иду к тяжелобольному». И наконец — на что он так надеялся — появилась Тоня с корзинкой, он нагнал ее, и они уединились в овраге у ручья под благодатной тенью плакучих ив.
- С днем Ангела тебя, Петя!
- Господи, сегодня же двенадцатое!
- Да, Петр и Павел. Пост кончился, я за яичками иду в деревню.
- Я тебя задерживаю?
- Что ты! Твое дело важнее.
- Тонечка, расскажи мне о Маргарите. Она была твоей подругой?
- Ну. да. Из пьющей семьи, жуткое детство.
- О-о, разумеется! — простонал философ. — Соня Мармеладова, в отличие от этих тварей, образ целиком литературный — абстрактный символ жертвенности.
- Петр, я была у них после похорон, и на девятый день приходила, и на сороковины. Ее продала мать, когда Маргарите было четырнадцать.
- Она тебе рассказала?
- Нет, что ты! Они пьяные каялись. Маргарита, видимо, пыталась вырваться из петли, поступила в институт, сняла комнату. Она постоянно твердила: главное — полная независимость.
- Какая может быть независимость у проститутки! — отмахнулся Петр. — Это смешно.
- Страшно. Все-таки по-своему она любила твоего брата.
- Он лежит в морге, она погубила нашу семью.
- Нет, я что хочу сказать, — заторопилась Тоня, отвернувшись; он заметил слезы на глазах, — судмедэсперт установил, что болезнь ужасно запущена — понимаешь? — она специально не лечилась.
- Что за маразм?
- Мне кажется, она была одержима местью.
- К кому?
- К мужчинам. Но ведь до Павлика не дотронулась.
- Каской-то монстр в женском обличье. Да на что она рассчитывала, собираясь венчаться?
- Думаю, до этого дело не дошло бы. Так, красивая мечта, болезненная раздвоенность. Помню, как она купила фату с белыми розочками и все смотрелась в зеркало.
