Минут через десять ко мне подходит Гоша. Вместе с ним — мужчина лет сорока пяти с блестящей, словно отполированной лысиной, в черном, забрызганном краской халате.
— Тут такое дело, — Гоша кивает на спутника, — нужного механика уже нет. На выходные уехал на рыбалку, вернется в понедельник. Согласитесь подождать? Заодно, я договорился, вам профилактику сделают. В качестве компенсации за потерянное время. Вы ведь не местный, как я понял? — спрашивает он.
— Да, приехал к приятелю.
— Значит, подождете?
— Раз другого выхода нет…
Лысоголовый всем своим видом показывает, что другого выхода действительно нет.
— Скажите, откуда я могу позвонить?
— Там, справа на стене, телефон, — он машет в сторону открытой двери.
Седьмой час. У меня мало надежд застать Эдгара на работе. Но три долгих гудка, и он снимает трубку.
— Привет, — говорю я, — хочу свалиться тебе на голову.
— Слушай, — Эдгар немного растягивает гласные, — я совсем недавно тебя вспоминал. Это хорошо, что ты приехал.
— Собираюсь погостить до понедельника. Найдешь мне приют?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаю. Где ты находишься?
Я объяснил.
— Слушай, тогда садись на пятый автобус. Через три остановки буду тебя ждать. Еще успеем выпить по чашечке кофе…
На прощанье Гоша сигналит, снова вспугнув чьи-то быстрые крылья, и говорит:
— Если заскучаете, приходите на стадион. Теннисные корты, тренажеры, сауна. Охрану я предупрежу, скажите им — Георгий Васнецов пригласил. Я — помощник мэра по спорту и туризму.
Выхожу через ржавые ворота и на мгновение останавливаюсь. Город обволакивал меня, как полуденный сон. Он приникал к земле здесь, на окраине, повторяя своими улицами изгибы оврагов, таившихся под зарослями серой крапивы, и где-то там, ближе к центру, вставал на четвереньки блочными многоэтажками. Кривая улица карабкалась на пригорок, а на углу стояла обезглавленная церковь красного кирпича, с заколоченными фанерой окнами и безысходной вывеской: «Склад».
К краснокирпичной стене прилепилась покосившаяся палатка, в которой торговали сигаретами и всякой ерундой.
* * *
В автобусе нещадно наступали на ноги и просили прокомпостировать талоны.
Город вливался в меня своими голосами.
— Он, говорит, артист, а сам всю жизнь в клубе, на баяне…
— Разве датская колбаса — это колбаса? А окорок? Где вы раньше видели окорок без жира?
— Да куда ты со своей сумкой прешь? Не на митинге…
— Доктор, объясняю, это не грыжа. Откуда ей взяться, грыже-то…
— Вы, гражданин, локти при себе держите… Что значит, вам моя грудь мешает? Никому не мешает, одному ему…
— Говорят, на фабрике зарплату хозяйственным мылом выдают… Теперь будут мылом закусывать, без всякого предварительного застирывания…
Город возвращался с работы по домам, квартирам, коммуналкам, койкам в общежитиях, чтобы затаиться до утра. Он обволакивал меня и сам оставался бесстрастным…
* * *
Через четверть часа мы уже сидели под продуваемым ветром полосатым тентом летнего кафе. Еще только смеркалось и сквозь поредевшие узоры деревьев проглядывал раскаленный шар заходящего солнца.
Эдгар был таким же, как пять лет назад, когда провожал меня в аэропорту Шереметьево. Мы рассчитывали скоро встретиться вновь. Но незаметно прошло слишком много лет…
В оправдание могу сказать — я всегда помнил об Эде…
— За границу больше не ездишь? — Эдгар прикуривает сигарету. У него дурная манера постоянно держать сигарету в уголке рта. От этого один глаз всегда щурится, и лицо приобретает брезгливое выражение.
— Нет. Медкомиссию не прошел.
— Понятно… А я всегда, как кино про шпионов смотрю, тебя вспоминаю.
— В кино все выглядит по-другому.
— Конечно. Это я так, к слову. А чем теперь занимаешься?
— Работаю в журнале…
Сумерки продолжают наступать на город, улицы постепенно пустеют. Я рассказываю историю с аварией, и когда дохожу до того места, что машина будет готова только в понедельник, Эдгар перебивает:
— Подожди. Еще кофе, пожалуйста, — обращается он к официанту.
— Мы уже закрываем, — невозмутимо отвечает официант.
— Пойдем ко мне? — предлагает Эдгар. — Я имею в виду лабораторию. Там, заодно, подумаем, где тебе сегодня ночевать. Я ведь сам после развода в общежитии…
— Хорошо. В лабораторию, так в лабораторию.
Мы идем по сумеречным улицам, и наши шаги тонут в шорохах города. В глубине тусклого неба уже замерцали первые звезды. С реки потянул промозглый ветерок. Я поднял воротник плаща. Мы дошли до моста и остановились. Облокотились на чугунные перила, посмотрели, как под мостом проплывает баржа.
Вода чуть рябила, и на ней отражались зеленые огоньки фонарей. Мы перешли мост и стали взбираться по крутой улочке. Эдгар дымит очередной сигаретой, лицо у него сосредоточенное. Словно хочет что-то сказать и не решается.
— Вот мы и пришли, — он сворачивает к высокому дому, который будто гвоздь торчит посреди пологого провинциального городка. — Наша гордость. И кому в голову пришло построить институт здесь, а не где-нибудь в столице?
— Так ведь он же был засекреченный, вот и прятали подальше.
— Он и сейчас засекреченный, — кивает Эдгар, — только всем уже наплевать. И слава Богу. Работаем как городская больница.
Оборудование ведь такое, что и в Москве нет.
На проходной Эдгар показывает удостоверение, объясняет, что я с ним, и нас пропускают. Лаборатория Эдгара находится на седьмом этаже. Мы прошли через двери с вывеской «Биохимическое отделение», и я окунулся в запахи, присущие всем лабораториям.
Эти запахи никогда не вызывали у меня бурной радости — слишком они напоминали о стоматологическом кабинете или операционной.
Эдгар приоткрыл дверь в кабинет. Там за столом сидела по-мальчишески худенькая девушка в белом халате и печатала на машинке. Она казалась совсем молоденькой, и, если бы не злоупотребляла косметикой, я бы принял ее за подростка.
— Марина, — крикнул Эдгар, — пора начинать, вам не пришло это в голову?
— Да, да, иду, — ответила она на удивление низким голосом и улыбнулась. Улыбалась она искренне.
— Сейчас серия опытов, Эдгар обернулся ко мне. — Рабочего дня не хватает. Ты извини, я должен…
— Давай. Мне тоже интересно, чем ты занимаешься.
Эдгар вошел в лабораторию и склонился над клеткой с белыми крысами. Потом приоткрыл дверцу и ловко вытащил одну.
— Пора бы уже, — сказал он, глядя на часы. — Две минуты осталось. Тут главное — все вовремя.
Мне стало скучно. Я прошелся вдоль клеток, остановился у окна. Лежавший под нами город погрузился в темноту, лишь переливались далекие и близкие электрические огни.
— Ты ведь охотник? — спросил Эдгар.
— В некотором роде.
— Не мог бы мне крысу укокошить? Терпеть не могу сам.
— Нет уж, уволь. Я ружейный охотник.
Эдгар вздохнул.
— Давайте я, — сзади неслышно подошла та самая худая девушка, которую я видел в кабинете.
Отработанным движением она умертвила крысу, потом приколола тушку к пробковой подстилке и стала делать надрезы.
— Это еще что, — Эдгар покачал головой. — Иногда в одной серии приходится убивать не меньше сотни экземпляров.
— У тебя тут можно курить?
— Не рекомендуется. Пойдем в кабинет. Кстати, там ты сможешь сегодня переночевать. А завтра утром будет гостиница. Я договорюсь, чтобы тебя оформили, будто ты приехал в институт в командировку. Иначе сдерут втридорога, как за пятизвездочный отель.
На моем лице, наверное, было довольно ясно написано, что я об этом думаю.
— Ладно, шучу, — он злорадно ухмыльнулся. — Устроим тебя в тепле и уюте. Один приятель живет за рекой в большом собственном доме. От тетки остался. И почему другим такая роскошь?
Лаборантка на секунду подняла голову и внимательно посмотрела на нас.
— Слушай, старик, — я замялся, — а это не свинство? Ты хотя бы приятеля своего предупредил.
— Зачем? К ним в общем запросто. Дом большой.
— Ну, все-таки…
— Могу дать ключ от своей комнаты, — девушка снова посмотрела на нас, — мне ведь всю ночь дежурить.
— Марина, не узнаю, — Эдгар развел руками, — что про вас после этого подумают соседи?
— Я им объясню: помогла, мол, милому, тихому старичку.
— Дожил… — вздохнул я.
— Ничего, — глаза у нее были как у кошки, опрокинувшей банку молока, — старенький, да ладненький.
— Пожалуй, нам пора, — Эдгар потянул меня за рукав.
В коридоре на полу лежал раздавленный таракан.
— Языкатая у тебя лаборантка, — сказал я уже в лифте.
В ответ Эдгар только крякнул.
* * *
Мы снова шли по ночным улицам. Роса смочила плиты и теперь они блестели в свете фонарей. С реки поднимался туман. Над фонарями кружили ночные бабочки. У Эдгара снова появилось сосредоточенное выражение. Словно в уме подыскивает слова.
