Наверху опять что-то упало и покатилось по полу. Женщина замерла в кресле, сжав тонкие пальцы в кулаки.
— Идемте, — наконец опомнилась она. — Только учтите, вы сами меня об этом просили.
Мы прошли по темному коридору и стали подниматься по скрипучей лестнице.
— Лампочка перегорела, — раздраженно сказала Нина, — теперь только на втором этаже можно включить. Как подниметесь — сразу направо.
На верхних ступеньках я увидел, что дверь в одну из комнат на втором этаже чуть приоткрыта, а через щель в коридор льется сиреневатый мягкий свет. Дверь колебалась, попискивая в петлях, словно раздумывая. — захлопнуться или нет. Я дотронулся до плеча женщины, знаками попросив остановиться. А сам на цыпочках стал подходить ближе.
Вдруг, перед самым моим носом, дверь захлопнулась, и будто вибрация прошла по всему дому.
Нина щелкнула выключателем.
— Что за чертовщина? — спросил я, когда зажегся свет.
— Сквозняк, — сдержанно сказала женщина. Через дымовые трубы.
— А разве такое бывает? — я улыбнулся. — Вот не подумал бы…
Осмотрел обе комнаты на этаже. Одна, угловая, была почти пустая — старенький диван, большое старинное зеркало и два стула.
— Для гостей, — пояснила Нина. — У нас часто кто-нибудь ночует. Дом большой, а с жильем не у всех…
В кабинете хозяина дома на полу валялся стаканчик для карандашей, а сами карандаши разлетелись во все стороны. Один из них выглядывал из-под кресла.
— Наверное, когда пыль вытирала, — наморщила лоб Нина, поставила на самый краешек.
— Неустойчивое равновесие, — кивнул я.
Она собрала карандаши, и мы вышли в коридор. Тут я заметил странную деталь — все двери были с врезными замками.
— Раньше что — коммуналка? — спросил.
— Нет, — она махнула рукой. — Жила сумасшедшая тетка. На заре ее туманной юности тут произошла какая-то кошмарная история — не знаю подробностей. Что-то связанное то ли с удушением, то ли с отравлением. Короче, тетка к старости, а было ей уже лет девяносто, сдвинулась по фазе. И утверждала — тот, давнишний покойник только ждет своего часа, чтобы объявиться. — Нина рассказывала со вкусом. — Наверное, тетка прожила не безгрешно. Вот и врезала замки — чтобы оттянуть неизбежную встречу. Кстати, оставила она сей мир довольно странным для ее возраста образом — но это уже другая сказка. Старый дом без легенд — все равно что неделя без выходных. Слава богу, завтра суббота…
— А это что? — я подошел к маленькой, в пол человеческого роста, двери и подергал за ручку.
Дверца была заперта.
Нина пожала плечами:
— Кладовка. Всякий хлам. Не помню, где ключ… Хотите взглянуть?
— Нет, не стоит.
— Пора ложиться спать, я вас замучила. — Нина устало помассировала виски. — Постелю вам в угловой комнате.
* * *
В угловой комнате было два окна. Я завел часы и откинулся на подушку. Сквозь стекла в комнату лился призрачный лунный свет. Серебристая дорожка пересекала комнату и отражалась от большого старинного зеркала.
Я лежал и слушал, как шумит сад.
Несмотря на усталость, сон накатывал на меня вол нами, и большую часть времени я провел в каком-то забытьи. По овалу двигались вперемежку люди и звери. Каждое мгновенье кто-то вырывался из толпы и исчезал в розовом мареве, которое окружало нас. Это ритуал, понимал я, и пытался остановиться. Но толкали в спину, и я продолжал бежать в безумном хороводе. Наконец пелена лопнула, и я оказался на краю лестницы. На ступеньках сидела женщина, почти девочка, спрятав лицо под черным капюшоном. Я попытался обойти ее, но она встрепенулась и откинула капюшон. Ее глаза оказались совсем близко. Неестественно близко. Блеклые старушечьи глаза, разделенные породистой тонкой переносицей. Из черных складок одежды выскользнула худая белая рука и загородила мне дорогу. Я шагнул ей навстречу, прошел сквозь нее и всплыл из кошмара, чтобы увидеть лунную дорожку на полу.
Потом мне приснилось, что по дому кто-то ходит. Шаги проскрипели мимо моей двери, замерли в конце коридора, снова послышались в одной из комнат…
Мне казалось, сейчас что-то произойдет… Но шаги стали возвращаться, и тут я услышал, как стучат ветви в стены дома, и понял, что не сплю.
Кто-то бродил по мрачному затихшему дому.
Я лежал тихо-тихо и слушал.
Шаги приближались.
Вот они скрипнули в конце коридора, возле лестницы. Шаги были осторожные. Я тихо встал, подкрался к двери.
Сердце стучит где-то возле самого горла.
Еще мгновение — и я окажусь с этим неизвестным лицом к лицу. Подошвы шаркнули у самого порога.
Я рванул ручку на себя…
Дверь была заперта.
0 дальнейшем у меня довольно сбивчивые воспоминания. Я что-то крикнул, снова и снова дернул дверь, потом, разбежавшись, изо всех сил двинул ее плечом. Дверь выстояла. Я снова разбежался… Наверное, с третьей попытки я бы разнес ее в щепки. Я задыхался от ярости. Неожиданное дверь поддалась, и я вывалился в коридор, чуть не сбив с ног Нину.
Она была бледная и испуганная.
— Что случилось? — тихо спросила она.
— Что случилось?! — меня трясло от злости. — Это вас надо спросить. Какого лешего вы заперли дверь?
— Я не закрывала, — она побледнела еще сильнее.
— Как же, мне все приснилось! Ведь он же ходил по всему дому…
— Кто ходил? — она вздрогнула.
— Откуда я знаю. Вы что, сами не слышали?
Она промолчала, отступив на шаг от меня.
— Ну и ночка, — не унимался я, — лучше уж среди подопытных крыс…
Я стоял босиком на полу и почувствовал, как мерзнут ноги.
— И опять эти сквозняки… — пробормотал я.
— Открыто окно… — прошептала Нина, не поднимая глаз, — в кабинете у Бессонова…
— Так закройте же. Насморка мне только не хватало.
— Не могу… боюсь.
— Черт знает что…
Я нашел под кроватью свои туфли и, надев их на босу ногу, прошел в кабинет хозяина. На улице здорово похолодало, и я, ежась от холода, подошел к распахнутому окну. За окном было молочно-бело от густого предутреннего тумана, я высунулся, чтобы рассмотреть хотя бы ветви яблонь у дома. Они едва проглядывались серыми скорченными тенями.
— Что там? — тревожно спросила Нина.
— Ничего интересного. Сыро только, как в погребе.
Я взялся рукой за шпингалет и начал закрывать окно. Но так и замер, с поднятой рукой и выпученными глазами…
Где-то совсем рядом, из скрытого густой пеленой тумана сада, возник глухой, тоскливый, леденящий душу вой. Он наполнил собою весь дом, пропитал, казалось, насквозь все тело щемящей болью.
И оборвался так же внезапно, как и возник.
Я наконец нашел в себе силы и захлопнул окно. Потом обернулся к Нине.
Она сидела на диване, уронив голову на скрещенные руки. Сидела тихо, неподвижно.
— Бродячая собака, — сказал я, — их много развелось в последнее время.
Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.
— Это не бродячая, — сказала она глухо. — Это не собака.
— Глупости… Вам надо принять снотворное и уснуть.
Она замотала головой.
— Я уже приняла. Две таблетки…
Ее стала бить мелкая дрожь. Я присел рядом на диван и обнял ее за плечи.
— Успокойтесь. Утром все выясним…
Она снова отрицательно покачала головой и прижалась к моему плечу. В коридоре тикали старые напольные часы, поскрипывали перекрытия, в дымоходе завывал ветер.
Так мы и сидели, как два подростка, обнявшись и укрывая друг друга от холода и всяческих напастей, которые роились в нашем возбужденном воображении. Я и не заметил, как побелело окно и туман стал рассеиваться. Нина уже спала, положив голову мне на плечо и изредка жалобно всхлипывая во сне. Тогда ресницы ее вздрагивали, и она еще крепче обхватывала мою руку…
Когда на стекле появился первый блик солнечного луча, я осторожно встал, чтобы не разбудить спящую женщину, и подошел к окну. Я отворил его и смотрел, как пожар рассвета заливает бездонное небо и пустынную улочку, старый яблоневый сад и далекую березовую рощу, как отражается он в золотых куполах церквушки, что стоит на пригорке у реки.
Воздух после дождя холодный и влажный. Он пахнет свежестью осеннего утра. Березовая роща набегает на косогор янтарным прибоем, и ветер шелестит за моей спиной белыми тюлевыми занавесками. Город только просыпается, и над его красными крышами повисает на мгновение крик утренней электрички.
А здесь, на окраине, где-то заиграло радио, захрипел в утреннем кашле курильщика сосед слева, стукнула рама в доме напротив, и зазвенела поздняя пчела у сиреневых астр под окном.
В эти мгновения хочется верить, что душа бессмертна.
Я затворяю окно и, прихватив из своей комнаты полотенце, иду в душевую. Включаю холодную воду и проклинаю себя за решение начинать каждый день с этой пытки. Сердце подпрыгивает и обрывается, внутренности судорожно сжимаются. Я постанываю, подставляя тело под упругие ледяные струи, но креплюсь. И понимаю, что перед остальным человечеством у меня есть небольшое преимущество. Я заранее знаю, что когда-нибудь умру в ванной от холода.
