"Иногда увлекшись, он мог погонять в футбол с рабочими. На время игры он превращался просто в Сашу и ничуть не удивлялся, когда слышал: «Санек, пас! Вперед играй! Ну, куда ты лепишь, мазила?!»
Такое тесное общение позволяло ему всегда быть в курсе заводских дел; видеть жизнь комбината изнутри. И ведь, что самое интересное: никто из его товарищей по команде или соперников не пытался придти запросто к нему в кабинет и попросить что-нибудь для себя. Похлопать, так сказать, по плечу: «Саш, помоги!» И Белов считал это очень важным. Хорошим признаком — люди стали обретать чувство собственного достоинства; гордость за свою работу и общее дело. Значит, все шло как надо.
Белов сидел за стоком в своем директорском кабинете и пытался расправиться с одной проблемой. Только эту проблему ему все никак не удавалось решить. .Оттого-то и закралось в душу это гадкое, скользкое чувство, напоминающее зависть. Он не мог отпустить в отпуск одного-единственного человека; того самого, который, быть может, заслужил это больше всех. И поделать ничего с этим человеком он не мог, настолько тот был честолюбив и упрям. Ну, как ему можно что-либо приказать? Да никак. Пошлет ведь. Скажет: «Отстань, работы полно. Забот полон рот, а ты о каком-то отпуске».
Конечно, можно было действовать административными мерами. Написать приказ и завизировать его. Поставить круглую печать и сверху написать: принять к исполнению немедленно. Или — быть по сему, как писали российские самодержцы. Только это смотрелось бы по меньшей мере смешно. Наверняка Любочка, его секретарша, тихонько бы прыскала в ладошку, печатая такой приказ. Потому что написать пришлось бы примерно следующее: «Я, директор Красносибирского алюминиевого комбината, отправляю в очередной отпуск... директора комбината, Александра Белова». И размашистая подпись: все тот же Александр Белов...
Ситуация наметилась тупиковая, и Саша не знал, как из нее выбраться. Он понимал, что надо, что он созрел. Надо остановиться, оглянуться, на время прервать эту бесконечную гонку, позволить себе расслабиться, вспомнить о простых и доступных, радостях жизни. И в то же время он чувствовал, что без посторонней помощи ему не справиться. И помощь пришла. В виде обыкновенного телефонного звонка. Серии электрических импульсов, пробежавших через Атлантический океан и пол-Европы...
Белов снял трубку.
— Да, слушаю!
— Саша?
Этот голос был не просто узнаваемым. Его нельзя было забыть.
— Лайза? Ты! Как я... — у него чуть было не вырвалось «как я по тебе соскучился». Саша помолчал и добавил: — Как я давно тебя не слышал. Что у тебя нового?
— Ничего. У тебя так, подозреваю, новостей еще меньше?
— Ну почему же? Я. Мы... — Лайза на том конце провода, за много тысяч миль от Красносибирска, тяжело вздохнула: — Можешь не объяснять. Все твои новости связаны только с работой.
В общем-то крыть Белову было нечем. Оставалось только согласиться.
— Да, ты права. Знаешь, на прошлой неделе...
Лайза перебила его.
— Саша, не хочу тебя обижать... Мне, конечно, очень интересно узнать, какого цвета дым валит из труб Красносибирского алюминиевого завода, но, поверь, я позвонила не за этим. У нас ночь, три часа ночи...
Лайза замолчала, и Белов, опасаясь, что разговор сейчас оборвется, поспешил спросить:
— Ночь? Ты не спишь? Что ты видишь за окном?
В трубке послышался шорох, затем приглушенный звук шагов. «Наверное, она подходит к окну», — подумал Саша.
— Фонари... — ответила Лайза. — Уличные фонари. Знаешь, я им завидую. У них все просто. Онй знают, зачем существуют. Чтобы светить. Разгонять мрак.
«Ты тоже...» — хотел было вставить Белов, но Лайза продолжала.
— Чуть выше — небо, фиолетово-черное. Бездна звезд... И они время от времени падают на землю. Такие сверкающие и чистые, что хочется их подобрать и унести с собой. Вот что я вижу, — сказала она печально. — Почему-то у меня такое чувство, словно мне постоянно чего-то не хватает. Понимаешь? Мне казалось, что я нашла; нашла что-то такое, что может наполнить мою жизнь смыслом. А теперь я это упускаю. Точнее... Мне кажется, что мы оба это упускаем...
— Лайза, все в наших руках! — с укором сказал Саша.
— Я тебя очень... очень... — она повторяла это слово на все лады, будто не решалась двинуться дальше, освободить речь и произнести..
— Лайза, я тебя тоже! — воскликнул Белов. — Я приеду! Слышишь?
— Слышу, — сказала Лайза: в ее голосе звучала грусть. — Я это слышала от тебя и раньше...
— Нет, милая, я точно приеду Скоро буду. Что ты скажешь о небольшом отпуске? Ну скажем, две недели? Мне очень хочется увидеть Большой Каньон Колорадо. И гейзеры в Иеллоустонском заповеднике. И Голливуд, и Диснейленд в Орландо, и еще много-много всего. Но только я хочу, чтобы ты была вместе со мной.
— Ты серьезно? — недоверчиво спросила Лайза.
— Абсолютно. Всегда!
— Ты... Приедешь?
— Как только утрясу с визой. Что скажешь?
— Скажу, что это было бы прекрасно.
— Ну вот и чудесно; Я позвоню тебе из Москвы, перед самым вылетом. Ты встретишь меня в Нью-Йорке?
— Где угодно, Саша. Хоть на краю земли.
Белов рассмеялся.
— А разве Нью-Йорк — это не край земли?
— Нет. Вот Красносибирск — это да. Самый край. Дальше только Камчатка.
— Лучик мой, все в мире относительно, — возразил Белов. — Это зависит, откуда смотреть.
— Я хочу, чтобы мы смотрели на все вместе.
— Так и будет! А пока — ложись спать. Очень жаль, что не имею возможности укрыть тебя одеялом и поцеловать перед сном, но поверь мне, очень скоро я это сделаю..
— Тогда мы не будем тратить время на сон, — сказала Лайза, и Белов мгновенно представил ее в этот момент: лукавая улыбка тронула пухлые губы, у наружных уголков глаз появились сеточки таких милых морщинок...
— Согласен. Спи, родная, — нежно сказал он.
— Сплю, — ответила Лайза и положила трубку.
Саша встрепенулся и рывком поднялся с удобного
вращающегося стула. Одна мысль преследовала его постоянно. Но раньше она была где-то позади, на задворках сознания, а теперь, когда Лайза произнесла это вслух... «Мне кажется, мы что-то упускаем...»
— Мне тоже так кажется, — тихо сказал Белов и позвал Любочку.
Люба почему-то не среагировала. Он вышел из кабинета в приемную. Миниатюрная секретарша стояла у окна и поливала цветы. Услышав голос шефа, она поставила лейку на подоконник и смешно вытянула тонкую и очень длинную шею. На языке жестов и поз это означало высшую степень готовности к исполнению обязанностей.
— Садись за компьютер, пиши приказ, — сказал Белов.
Любочка заняла свое место за клавиатурой и размяла пальцы рук, словно пианистка перёд концертом.
— Слушаю, Александр Николаевич, — сказала она, преданно глядя на Белова.
— Пиши. Настоящим приказываю.... Написала? Считать директора Красносибирского алюминиевого завода в отпуске сроком на две недели... На время его отсутствия обязанность директора возложить... — он додиктовал текст до конца. —Причина? Он очень соскучился и хочет немедленно видеть любимую женщину!
— Это писать обязательно? — совершенно серьезно спросила Любочка.
Белов пожал плечами.
— В общем-то нет. Главное, не забывать об этом.
— Хорошо. Я распечатаю и положу вам на стол, — сказала секретарша.
Ее хрупкие тонкие пальчики мелькали над клавиатурой, выбивая веселую дробь. Он вернулся в кабинет.
Едва дверь за Беловым закрылась, Любочка поджала губки:
— Чудит шеф! Так бы сразу и сказал, что на переговоры едет. Любимая женщина! — передразнила она его вполголоса. — Сам женат на своей работе, какая еще женщина, да еще и любимая? Откуда ей взяться?
Дверь кабинета снова приоткрылась, и Белов, наполовину из нее высунувшись, сказал:
— И кстати, Любочка! Закажи мне билет до Москвы. Я улетаю.
— Конечно, Александр Николаевич! Каким классом полетите?
— Любым! Лишь бы поскорее!
Белову улыбнулся своим мыслям и снова исчез за дверью. Секретарша достала из принтера распечатанный приказ (естественно, она использовала стандартную форму), поставила круглую печать и завизировала документ в списке входящих. Дело оставалось за подписью Белова, и она не сомневалась, что он ее поставит. С радостью.
— А может, и впрямь решил отдохнуть? — сказала Любочка вслух. — В конце концов сколько можно работать? Ведь он не железный! — Помолчала и добавила про себя: — И даже не алюминиевый.
