Я усмехнулся. Не выйдет у Макареца так запросто отправить меня на вольные хлеба. Пока я на больничном, уволить меня никто не имеет права. Вот выйду — и доработаю свои две недели. Попью кровушки. Испуганный медик, сам того не подозревая, сделал мне небольшой, но приятный добрячок.
Доктор вернулся с большим целлофановым пакетом черного цвета.
— Вот твои вещи.
Я встал, взял пакет и протянул ему руку:
— Если найду твою Веру, думаю, на свадьбу ты меня пригласишь.
— О чем разговор! — он вдруг широко улыбнулся и крепко, словно тисками, сжал мою ладонь.
— Я все-таки больной, — сказал я и поморщился. Доктор смутился, а я, воспользовавшись моментом, вышел. Веру я, конечно, попробую найти, но только если поиски окажутся в рамках моих собственных интересов. Специально ради нее я надрываться не собирался. А вот обнадежить грустного медика нужно было. Да и заиметь в тылу собственный лазарет в его лице тоже неплохо. Кто знает, вдруг пригодится.
Пока добирался — опять на частнике — до таксопарка, просмотрел, что было в пакете. Мои и даже не мои, перепачканные в крови и чужих мозгах шмотки. В отдельном свертке — бумажник и документы. Я достал сверток и сунул его в карман куртки. Большой пакет, выбравшись у таксопарка, бросил в урну. И пошел в гараж.
Я рассчитывал, что в это время здесь никого, кроме механиков и Макареца, не будет. Такой расклад был бы мне на руку, поскольку давал возможной перекинуться с дражайшим завгаром парой ласковых. Может даже на кулаках. Но я не учел одного. А именно — угодив в памятную аварию, я лишил рабочего места не только себя, но и Яна. И теперь Литовец сидел на краю смотровой ямы, свесив туда ноги, курил, не обращая никакого внимания на вездесущее сексотское око Макареца, и болтал с Вахибом. Вахиб возился под какой-то машиной — очевидно, заменой моей погибшей «Волге» — и что-то бурчал в ответ. О чем они общались — бог весть, но я решил, что в любом случае не стоит прерывать этой беседы. Тем более, что в гараже со мной решили не разговаривать. А потому направился прямиком к рабочему столу Макареца.
Но меня, как ни странно, окликнули. Еще более странно, что окликнувшим оказался Литовец. Синяки на его лице не прошли, просто из синих и красных они стали изжелта-зелеными, от чего физиономия стала походить на бред культового режиссера, задумавшего снять фильм об инопланетянах.
— Мишок! — крикнул Ян. — Постой-ка.
Я обернулся. Он встал и направился ко мне. Я попытался угадать, что ему нужно. Вряд ли он сейчас затеет драку — да я бы и не стал с ним драться, друг ведь. Хоть он и считал, что это уже не так. Еще более сомнительно, что Ян сделает вид, будто того утреннего разговора в моей квартире не было. Так что в догадках относительно темы предстоящей беседы я потерялся.
— Ну что, Мишок, и ты попал под их пресс? — сказал Ян и широко улыбнулся. Его это обстоятельство, похоже, радовало. — Я же тебе говорил.
Я взглянул ему в глаза, и вдруг что-то щелкнуло в моей груди, голова высоко задралась, зубы стиснулись, и слова ответа с трудом продрались сквозь них:
— Но ведь я не ставил машину под окно, правда?
— Успел, значит, и ты отведать из общего котла, — добавил Литовец, правда, уже не так уверенно.
— А я эту мацу на всех уже десять лет кушаю, натурально, — буркнул я уже своим обычным тоном, развернулся и направился в закуток, где находился столик Макареца, оставив Яна стоять с видом лошади, у которой из-под носа сперли фураж.
Ничего. Кусочек жизненного опыта мне не повредит. Зато я понял, как злы и несправедливы могут быть даже твои друзья — люди, которых ты, по большому счету, считал лучшими из ныне живущих. Злы и несправедливы — особенно если они чего-то не понимают или не знают. И мне предстояло суметь простить их. И, пожалуй, я смогу это сделать. С обидными словами будет просто — на них можно не обращать внимания. Ну, вырвалось по злобе, с кем не бывает. Сложнее со словами несправедливыми — они ранят куда сильнее, и раны эти трудно заживают. Но и с этой проблемой мне предстоит справиться. Тем более что я сам спровоцировал ситуацию.
Конечно, можно было подойти сейчас к Яну, засунуть в рот сигарету и, ненавязчиво выпуская дым в провонявшуюся бензином атмосферу гаража, рассказать ему, в чем, собственно, дело. Тогда он вскочит на ноги, выхватит шашку и начнет ею махать, и мы вместе отправимся карать зло. Но я по-прежнему не хотел никого впутывать в это дело. Почему — сам не знаю.
И я пошел к Макарецу. Он хоть и сволочь, но в данный момент у меня к нему имелось дело. Нет, не разговор на тему «А тебе привет от Камены». Для такого разговора на небольшое, по сути, пространство гаража, было многовато свидетелей.
Я же в данный момент просто хотел отдать ему справку из больницы и поинтересоваться — что мне делать дальше. В смысле работы. Пока для ее осуществления не было машины, и меня, как такового, здесь тоже не было. Я был на больничном. А вот что дальше — вопрос. Он, кстати, относился и к Яну, тут мы с ним были почти в одинаковом положении. Но Литовец и сам о себе неплохо побеспокоится. Меня больше интересовал я, что, думаю, вполне объяснимо.
Макарец сидел и что-то рисовал в большом вахтенном журнале. Какие-то закорючки, долженствующие обозначать различные буквы алфавита. Наверное, они постепенно складывались в слова, утверждать не берусь. Макарец, по моему глубокому утверждению, был глуп, как пробка, а значит, зная буквы, мог и не уметь лепить из них слова.
Я тихонько подкрался сзади и — негромко, но внушительно — опустил больничный квиток перед его носом на стол. Макарец вздрогнул от неожиданности и поднял голову.
— Не ждали? — ядовито осведомился я. — А я уже вот он.
— Привет, — настороженно сказал завгар.
— Вот справка, что я в больнице был, а не просто где-нибудь водку жрал. Больничный у меня еще на две недели. Но мне дико хочется узнать, что я буду делать, когда с него выйду.
— Поработаешь две недели и уволишься. А ты что думал?
— А у меня думалка атрофировалась. Я хотел на счет машины узнать. Будет машина?
Макарец вдруг ощетинился. Причина — неизвестна. Но результат я почувствовал на себе:
— Будет тебе машина, не переживай! На две недели я свою одолжу, не жалко. Все, свободен!
Ну, что тут скажешь?
Я испытывал невыносимые душевные терзания: какие-то голодающие борцы за полное равноправие всего между всеми взломали мое хранилище в подвале и поделились со мной моей картошкой. Не их вина, что дележка вышла нечестной — им клубни, мне — клеть, где эти клубни хранились. В общем, куда ни кинь — все клин. Нет мне в жизни счастья. Ни в личном плане, ни в производственном. Хотел сходить повоевать, так и с этим ничего путевого не вышло — на войне меня серьезно помяли, а в довесок, пока я гиб и совершал геройские подвиги, у меня сперли картошку!
Впрочем, в подвал я спустился вовсе не ради картошки. Я торопился распотрошить свой арсенал. Торопился, потому что чувствовал, что теряю непростительно много времени. А потеря времени — потеря инициативы. Чего я никак не хотел допустить. Но что делать, побороть себя не смог — по возвращении из гаража вдруг почувствовал, что свихнусь, если прямо сейчас, не откладывая ни секунды, не упаду спать — так вдруг заломило мышцы, которым я никак не давал нормально прийти в норму.
И, не долго думая, распластался на кровати, где провалялся никак не меньше пяти часов. А когда открыл глаза, за окном было уже темно, в природе опять настороженно похрустывало время охотников. И я снова почувствовал, что в груди зашевелился азарт — кого-то тропить, за кем-то гнаться, рвать чьи-то глотки, а потом жадно пожирать парное, пахнущее свежей кровью, жаркое, праведно добытое мясо. Короче говоря, во мне вдруг проснулся хищник, и его пробуждению не смогли помешать ни тупая ноющая боль в жилах, — слава Богу, значительно попритихшая, — ни то обстоятельство, что мой первый выход на охоту завершился, мягко говоря, неудачно. Зверь внутри жаждал реванша, и я не мог ему в этом отказать.
Вот почему я спустился в подвал, где и обнаружил снятую с петель дверь и опустошенную клеть. Хвала всевышнему, что кроме картошки я там ничего не хранил — имеется в виду, в открытом виде. Оружие было надежно спрятано — а точнее, закопано — в углу каморки. Скажите, какому вору придет в голову копать землю в только что обворованном помещении, даже не зная при этом, для какой, собственно, цели копать и что именно искать. Они и не стали этого делать, решив удовлетвориться картошкой. За что им мое сердечное мерси, хотя, если на чистоту, поймай я их на месте преступления — глаза повысасывал бы. Но это так, к слову.
Обильно ругаясь нехорошими словами, я поднялся обратно в свою квартиру — взять инструменты, чтобы отремонтировать выломанную дверь. Выкапывать ящик с оружием, когда любой хуцпан, которому приспичит сбегать в подвал, мог застать меня за этим занятием, не хотелось. А еще не хотелось, чтобы этот самый случайный хуцпан, опоздай он немного, увидел следы недавних раскопок, сунувшись в каморку с выломанной дверью. В общем, конспирация, конспирация и еще раз конспирация, как говорил недоброй памяти дедушка Ленин.
