– Не совсем понял, – сказал Илья Ильич.
– Когда я только пришел в органы, мой тогдашний шеф в первый же день моей работы рассказал одну поучительную историю. Пригород. Вечер, но еще довольно светло. По улице идет милиционер. Вдруг – крик, и от дома бежит окровавленная женщина. А за ней – крупный мужчина, тоже залитый кровью, но с ножом в руке. Большой такой нож. И с лезвия у него капает кровь. Милиционер очень подробно все рассмотрел – расстояние небольшое и еще довольно светло. И мужчина с ножом уже почти догнал окровавленную женщину.
Над машиной снова грохнуло.
– Ранняя в этом году гроза, – сказал Гринчук.
– И что дальше? – спросил Илья Ильич.
– После грозы?
– После ножа с кровью.
– А! Милиционер достал табельное оружие, прицелился и выстрелил. Удачно так, мужику прямо в голову. Спас женщине жизнь. Потом оказалось, что кабанчика они резали, мужчина тот и женщина. Женщина держала, а мужик резал. Только нож скользнул, кабанчик вырвался и побежал. За ним женщина, за ней – мужчина. А милиционер кабанчика не заметил.
И полыхнула, наконец, молния. Ярко вспыхнули все капельки на стеклах «джипа». И сразу за молнией громыхнуло. Истерически заголосили включившиеся сигнализации стоявших вдоль дороги машин.
– Кабанчика потом дорезали, мента оправдали, но мужику это уже было все равно.
– Как я понял, – сказал Илья Ильич, – в Приморск вы ехать не собираетесь.
Гринчук развел руками.
– Вот, собственно, об этом меня и просил отец Варфоломей, – удовлетворенно произнес Илья Ильич. – Разрешите откланяться.
Не подавая руки, Илья Ильич вышел из машины.
Гром пророкотал снова, но уже издалека.
– Иллюзия, – сказал Гринчук и включил дворники. – Иллюзия. И почему я в них не верю?
Дождь застал город врасплох. Да еще гроза, такая ранняя, что другую такую никто из горожан припомнить не смог. Могло показаться, что какая-то громадная уборщица там, наверху, поливает город из шланга, не прекращая раздраженного бормотания.
И в лучших традициях уборщиц общественных мест, эта небесная не обращает внимания на прохожих, поливает всех, не взирая на модельную обувь или модную одежду. Вас много, а я одна.
Машины ехали медленно, осторожно раздвигая капотами завесу из воды. Люди, застигнутые на улице, первые две минуты пытались бежать, перепрыгивая лужи, а потом смирялись с неизбежным. Вода была везде – сверху, снизу и сбоку, от проезжавших машин.
Наверное, если бы вдруг из мокрого сумрака посреди дороги выдвинулась бы громада крейсера, это никого бы не удивило.
Гринчук, естественно, мог загнать машину в подземный гараж, но делать этого не стал. Вместо этого он остановил «джип» напротив своего дома и набрал на мобильнике номер Полковника.
– Слушаю! – сказал Полковник.
– Нам нужно поговорить, – сказал Гринчук.
– Поднимайтесь, – предложил Полковник.
Гринчук промолчал.
– Вы не хотите заходить? – спросил Полковник.
– Я вас жду в машине напротив дома, – сказал Гринчук.
Теперь паузу сделал Полковник.
Он смотрел в окно. Правильнее было сказать – на окно, потому что по стеклам текло так, что ничего кроме этой самой текущей по стеклу воды рассмотреть было нельзя.
– Я жду, – сказал Гринчук и выключил телефон.
Снова включил рацию. На милицейской волне дежурными голосами сообщали о совершенно дежурных вещах.
Люди заняты делами, один Гринчук занят черт знает чем! Он слушает жуткие рассказки в исполнении некоего Ильи Ильича, который на самом деле не является ни каким Ильей Ильичем.
Однако, каков отец Варфоломей! Такие связи! Одни звонок – и явно очень занятой человек прибывает на рандеву с каким-то подполковником Гринчуком. И весело так выбалтывает ему жуткие тайны про самоубийства и исчезновения. И счастливый удаляется, получив от Гринчука заверения в том, что лично Гринчук в это дело не полезет.
Руки, правда, при этом не подает.
Распахнулась дверца и на переднее сидение сел Полковник. Зонт застрял в двери, и Полковник несколько секунд дергал его, разбрызгивая по салону холодную воду.
– Сидение намочите, – сказал Гринчук.
– Вы Фрейда читали? – осведомился Полковник, справившись, наконец с зонтом и закрыв дверцу машины.
– Это про Эдипов комплекс?
– Это про то, что не имея возможности убить меня, вы осуществляете это свое подсознательное желание, замочив меня при помощи дождя.
– Это для меня слишком сложно, – покачал головой Гринчук. – Если я вас когда-нибудь решу замочить, то сделаю это своими руками. Без дождя.
– Вот спасибо! – церемонно склонил голову Полковник.
– Не за что, – Гринчук похлопал себя по карманам, словно пытаясь что-то найти.
Наконец он извлек из бокового кармана куртки диктофон и протянул его Полквонку.
– Это еще что такое? – осведомился Полковник.
– Это цифровой диктофон, – спокойно сказал Гринчук.
– Это я и сам прекрасно вижу. Зачем вы мне его суете?
– Мне кажется, вы захотите послушать записи двух моих сегодняшних разговора. Даже – трех. Одни, правда, ночной.
Гринчук нажал кнопку и положил диктофон на подлокотник сидения Полковника.
– … и мочить меня ты пока не собираешься, – сказал Мастер.
Запись была негромкая, но совершенно отчетливая. Лишь пару раз Полковник вопросительно оглядывался на Гринчука, и тот пояснял, что именно сказал Мастер или он сам.
– Интересно, – сказал Полковник, когда первая запись закончилась.
– Вы о Мастере?
– Я о диктофоне. Вы всегда ходите с ним?
– Часто, – ответил Гринчук. – Знаете – суета, сутолока, можно свободно что-то забыть. А тут – диктофон.
– Следующий раз, беседуя с вами, я предварительно вас обыщу, – желчно пообещал Полковник. – Я с вами общаюсь как с порядочным, а у вас, извините, камень за пазухой.
– Диктофон.
– Не вижу, в данном случае, особой разницы. Что там у вас еще записано?
Гринчук нажал кнопку.
– …Меня зовут Илья Ильич.
Эту запись Полковник слушал внимательно, не отвлекаясь и не комментируя. Когда запись закончилась, Полковник откинулся на спинку кресла и потер переносицу.
– У вашего знакомого священника очень интересные связи, – сказал, наконец, Полковник.
– Несколько минут назад я подумал об этом теми же самыми словами, – признался Гринчук. – А ведь как долго притворялся порядочным человеком!
Полковник не стал комментировать это заявление. Он молчал еще с минуту, сидя неподвижно. Только пальцы правой руки, не переставая, крутили пуговицу у него на плаще.
– Дальше, – потребовал через минуту Полковник.
Дальше был утренний разговор с Михаилом.
Пока шла эта запись, Полковник несколько раз удивленно оглянулся на Гринчука. Удивленно и как-то разочарованно.
– Что? – спросил Гринчук.
– Михаил знал, что вы пишете разговор?
– А зачем? Мы поговорили, выяснили подробности и позиции обеих сторон.
– По душам поговорили, – сказал Полковник. – И очень душевно.
Гринчук пожал плечами:
– Это нам, знаете ли, решать, душевно или нет.
Полковник еле заметно покачал головой.
– Я не могу вас понять, Юрий Иванович, – сказал Полковник, – иногда вы мне кажетесь очень сентиментальным человеком, а иногда…
– Меркантильной сволочью, подонком и мерзавцем, – закончил Гринчук. – И вы меня то любите безумно, то ненавидите от всей души.
– Нечто в этом роде, – согласился Полковник.
– А это потому, Полковник, что вы, как и все люди судите меня по своим интересам. Когда я с ними совпадаю – умница, Зеленый, браво! А когда нет – какой же вы мерзавец, Юрий Иванович. Стукачей среди ваших уважаемых новых дворян и их обслуги навербовал – молодец. Разговор с Михаилом записал – бесчувственное чудовище. Вы ведь на меня разочарованные взгляды бросаете потому что я не только записал наш с Михаилом разговор по душам, но и за то, что я этот разговор вам дал прослушать. А там такие трогательные есть пассажи! Вот если бы я вам просто пересказал ситуацию, сообщил бы с деловым видом, что у Миши едет крыша, что он может вести себя неадекватно – вот тогда вы с серьезным видом принялись бы это обсуждать. Вы ведь не мое поведение осуждаете, а форму, в которую оно вылилось. Нет?
– Да, Юрий Иванович. Да. Мне уже стоило привыкнуть к вашему цинизму, но каждый раз я наталкиваюсь на него и каждый раз это происходит внезапно и в новой, неожиданной форме. Вы и с женщинами своими потому не можете толком отношений сложить?
Гринчук внимательно, не моргая, посмотрел в глаза Полковника. Молча. Полковник выдержал секунд пятнадцать, а потом отвел взгляд.
– Во-первых, – ровным голосом сказал Гринчук, – я никому не советую обсуждать мою личную жизнь.
Полковнику вдруг нестерпимо, как в детстве, захотелось стать невидимым, или просто зажмуриться и зажать уши, чтобы не слышать этого голоса, чтобы эта странная и неприятная ситуация прошла как можно скорее.
