Выгоден Янчевскому такой вариант? Еще как выгоден! Ни копейки не вкладывая, становится он полноправным хомуталинским компаньоном. Неофициальным, конечно: для таких случаев фирму на подставное лицо принято открывать. Но и это еще не все: если Петр Владимирович опять в депутаты пролезет от правящей партии, в ближайшие пять лет будет Янчевский себя ощущать в управлении предельно комфортно. Это если в депутаты. А если Москва нашего Хомуталина губернатором назначит?
Тут перед Владимиром Ивановичем вообще головокружительные перспективы открываются…
– …Ладно, Петр Владимирович, к проценту, мне причитающемуся, потом вернемся, – говорит чекист. – Я ведь с тобой о другом побеседовать хотел…
– О чем же?
– Скажи, пожалуйста… Тебе власть нравится?
Не ожидал Хомуталин такого поворота беседы. Думал – лишь о деньгах разговор предстоит. Ан вот оно что… И при чем тут власть?
– О чем это ты? – бизнесмен удивляется.
– О власти. Мне вот власть нравится, честно признаюсь. А тебе?
Улыбнулся Петр Владимирович.
– Деньги лучше.
– А деньги и власть, когда они вместе, – еще лучше. Тут из Москвы весточка пришла: возможно, представят тебя на губернатора. И я тоже думаю, что лучшей кандидатуры не сыскать. От меня мно-огое зависит. Минута на размышление. Да или нет?
– М-м-м… – Хомуталин мычит. – Да как же ты, Вова, можешь?!
– Просто даже. Тебя интересует – «как»? Могу рассказать.
Тягостно за столиком сделалось. Напряженно. Дровишки в камине уже не по-домашнему уютно трещат, а зловеще так, как дома горящие на Залинии. И хотя тепло в зале, даже жарко, ежится Петр Владимирович, будто его на мороз нагишом выставили.
– Дорогой Петр Владимирович, – цедит Янчевский надменно, могуществом своим наслаждаясь, и на лице его прорезается неизгладимая печать будущего генеральства, – у меня на тебя центнер компромата. Каждый твой шаг мной зафиксирован и к делу подшит. Начиная с джинсиков-баксиков, которыми ты с Мишей Супруном в восьмидесятых фарцевал. И заканчивая террористическим актом в Залинейном районе…
Выслушал чекиста Хомуталин, себе коньяку налил. И ответил на удивление ровно:
– Ну, допустим… Допустим, утопишь ты меня. Допустим, даже посадишь… Хотя это вот вряд ли – откуплюсь. Кому хуже сделаешь? Только себе. Во-первых, все, что ты в меня вкладывал, пойдет коту под хвост. В каком качестве я тебе нужен? А во-вторых, в той же следственной части задам я твоим коллегам один интересный вопросик: почему это товарищ Янчевский, зная обо всех моих преступлениях, молчал столько лет? Не потому ли, что рассчитывал меня всю жизнь компроматом шантажировать? Правдоподобно? Весьма.
Осекся Владимир Иванович – явно не ожидал, что у Хомуталина такой вот ответ заготовлен. Не откажешь бизнесмену в логике.
Ну, сука… Все предусмотрел.
Тут, конечно, спросить уместно: а почему это Хомуталин к губернаторству не стремится? Тысячи людей черту душу бы за такое продали! А потому Петр Владимирович и не стремится, что хорошо понимает: будет он тряпичной куклой в руках чекиста. Будет вынужден идти на подлоги, фальсификации и казнокрадство по его приказу. А в случае чего – спрос потом не с Янчевского, а с него, областного начальника. Владимир Иванович в отставку пойдет и бунгало на Багамах купит с двумя мулатками-шоколадками, а сам Петр Владимирович остаток дней в тюрьме проведет. Вон и «либерализация» какая-то началась, и «модернизация», черт бы их подрал…
Интересна такая перспектива для Хомуталина? То-то.
Разлил Янчевский остаток коньяка по бокалам и, неожиданно улыбнувшись, сказал:
– Ладно, Петя… Не будем ссориться. Что поделать – зависим мы друг от друга. А насчет губарнаторства – подумай. Я со своей стороны для тебя все сделаю. Даже если и не выберут тебя – ничего страшного. Как говорил мой коллега Лаврентий Павлович Берия – «попытка не пытка».
Наклонил Петр Владимирович голову в знак согласия, но на всякий случай неуверенность свою высказал: у меня, мол, такого серьезного опыта работы нет, чтобы целой областью править…
Власть, мол, не только удовольствие, но и огромная ответственность.
Согласился товарищ подполковник.
– Правильно говоришь. Мягковат ты для власти. Власть в России, как распутная девка, только тех любит, кто ее лапает, тискает да насилует. А ты ее все ублажить пытаешься…
– Так зачем же ты мне эту власть предлагаешь? Коли я ее лапать да тискать не умею…
– А тебе это без надобности. Другие люди для этого есть.
– Кто же, Владимир Иванович?
Окинул чекист собеседника взглядом опасным таким, зловещим. И произнес, как отрезал:
– Я.
Стоит Иван у забора, в щель смотрит, наблюдает, что во дворе «Ритуала» происходит.
А происходит вот что.
Булат Амиров, каменотесов своих пошугав для порядка, уселся в джип и прочь укатил. А ханыги, с памятником мраморным покончив, подъемником его вниз сволокли и тут же другой на помост из досок неструганых поднимают. Смотрит Зарубин и узнает, что за памятник на помосте лежит: тот самый, красный, гранитный, с могилы родительской…
Включил угреватый электродрель с насадкой. Завращался вал шлифовальный, в расплывчатый круг превращаясь. Зажурчала вода из шланга в руках патлатого. Взвизгнул бор, в красный гранит вгрызаясь.
Вот тут-то Иван и не вытерпел. Смотрит он на негодяев и ненавидит их люто, аж жжет.
Рванул с места, обежал забор – и в ворота полураскрытые бросился, на ходу обрез из-под полы доставая.
– Поубиваю, суки! – кричит.
И тут же, почти не целясь, под ноги угреватому выстрелил – и тут же фонтанчик земляной у самого ботинка ханыги брызнул.
Лишь только заметили работнички мужика, невесть откуда взявшегося, лишь только обрез увидали, лишь только выстрел услышали – инструменты под помост побросали – и к забору.
Огромный мужик, свирепый и страшный, как волкодав, с цепи сорвавшийся. И ружье у него настоящее, и стреляет он вроде бы метко… Стоят работнички у забора бетонного, зубами дробь мелкую выстукивают.
Передернул Зарубин затвор.
– Та-ак, – говорит, то на одного, то на другого обрез наводя. – Завалил бы я вас теперь обоих, да только природная доброта не позволяет. Даю вам шанс исправиться. А заодно и шанс выжить. Сейчас один из вас быстро-быстро залезет в кузов «Урала» и развернет подъемник. А другой быстро-быстро поможет загрузить это надгробье в грузовик. На все про все – десять минут. Время пошло…
И откуда только у ханыг силы взялись?
Быстро ханыги управились, быстро надгробье в грузовик погрузили. Стоят у подножки «Урала», с ноги на ногу переминаются, новых приказов ждут.
– Цемент и песок в вашей конторе есть? Газосварка, лопаты, лом, мастерки… Корыто, где раствор разводить? Доски для опалубки?
– Вон, под навесом.
– Все в кузов грузите. Сейчас на Дмитровское кладбище едем. Работка для вас есть…
Минут через десять уселся Зарубин за руль «Урала». Ханыг рядом с собой посадил.
Взревел двигатель «Урала» простуженным зверем. И, разрезая слепыми конусами фар ночную мглу, в сторону Дмитровского кладбища помчался…
Стоит огромный «Урал» посередине ночного кладбища, фарами-прожекторами меж облетевших деревьев кресты да надгробья освещает. Трудятся ханыги, Иваном в заложники взятые, в поте лица трудятся. Скрипит подъемник, на кузове установленный. Клацает мастерок о край ведерка, раствор перемешивая. Сыплет газосварка синими искрами – да такими яркими, что, окажись тут человек посторонний, всей подоплеки не знающий, наверняка подумает: небось черти хвостатые на поверхность земную вылезли, какую-то адскую электросковородку испытывают..
Установили наконец работнички памятник. Лучше прежнего теперь могила родительская: и ограда в порядок приведена, и калитка открывается-закрывается, да и стела надмогильная вроде бы кажется выше, чем раньше.
Посадил Зарубин ханыг в машину, в далекий лесок завез, а сам в город покатил. Если точнее – на Климовку. На ту самую Климовку, которую у нас чаще всего «дагестанской слободкой» называют…
Человек, на поджог решившийся, о трех вещах помнить обязан.
Во-первых, никаких свидетелей быть не должно. Ни тайных, ни явных. Заприметят прохожие человека с канистрой – советы начнут давать, спички в руки совать. А потом еще и заложат. Как пить дать.
Во-вторых, нельзя оставлять за собой никаких очевидных следов. Но все-таки лучше – оставить-таки после себя след.
Ложный только. Так поджигать надобно, чтобы владельцы объекта горящего, сразу о неисправной проводке или о взрыве газового баллона подумав, версии своей никогда не меняли.
А в-третьих, следует загодя позаботиться о путях для отступления. Плеснул керосином, спичку горящую бросил – и в кусты. Пока ветер пламя раздует, пока зарево на полнеба разгорится – поджигатель в другом конце города быть обязан!
