машине, другие не увидят красной звезды, но узнают очертания. А мы успеем проскочить!
Подозвав солдат во главе с ефрейтором, Сосновский принялся отдавать приказы. Немцы переглянулись, дождались жеста Боэра, подтверждающего, что следует подчиняться майору, и стали слушать его план. То, что для гестаповца казалось страшным и невыполнимым, для обычных солдат с передовой было делом заурядным. К тому же нападение для русских будет неожиданным, русских меньше, чем нападавших. Так что никаких проблем. Зато выигрыш очень уж соблазнителен. Не натирать ноги, а ехать под защитой брони к передовой.
Стемнело. Ефрейтор вместе с Сосновским и еще одним солдатом тихо подошли к дому и прислушались. В доме было тихо. Боэр с другими солдатами остановились возле бронетранспортера и заглянули в кузов. Так и есть, собранное трофейное оружие, но не очень много.
– Нам нужны патроны, а их почти нет здесь, – сокрушенно заметил один из солдат. – Лучше все это выбросить, чтобы мотор не перегружать. Каждая лишняя сотня килограммов будет нам мешать.
Боэр с сожалением посмотрел на два пулемета MG без пулеметных лент и легкий миномет sGrW 34 без боеприпасов. Жаль бросать, но пустое оружие и правда будет только мешать. Гестаповец обернулся к дому и увидел, что майор с солдатами приготовили гранаты и уже откручивали колпачки на рукоятках. Затем три гранаты почти одновременно полетели в проломы в стене дома, в пустое окно. Вспышки, грохот! Одна стена с шумом осыпалась внутрь, заваливая все внутри изуродованными бревнами и шлаком. Подбежавший Сосновский улыбнулся и развел руками.
– Ну, вот и весь бой! Вы просто не знаете, какой эффект бывает от разрыва гранаты в замкнутом пространстве. А наши бравые солдаты знают!
Но «бравые солдаты», как и сам оберштурмфюрер, не знали, что русских в доме в это время уже не было. Они укрылись за развалинами в стороне и ждали, когда полетят гранаты. Капитан и трое солдат войск НКВД улыбнулись, когда группа немцев поспешно полезла в бронетранспортер и стала выбрасывать из него оружейный хлам. Взревел двигатель, и машина пошла по полю к лесу, постепенно набирая скорость.
Иван Боткевич стал командиром разведвзвода в отряде давно, почти год назад. Командир отряда, назначая его, строго говорил:
– Ты, Иван, боец лихой, бесстрашный. С выдумкой ты боец, умеешь головой думать! Глаз у тебя быстрый, немчуру знаешь как облупленную. Но в этом и твоя беда, Иван.
– Какая ж беда, Матвей Захарович? – рассмеялся Боткевич, расправив широченные плечи. – Кабы беда была, так я бы за все время столько фрицев не побил бы. А так скоро на целое кладбище уже наберется!
– А в том твоя беда, паря, – терпеливо продолжил объяснять командир отряда, бывший парторг районной МТС, – что уверенность в тебе перешла в самоуверенность. А это знаешь что такое? Это когда ты не только себя считаешь умнее и храбрее других, ты еще и других считаешь глупее себя. А это уже твоя ошибка в квадрате, как говорится в школьной арифметике! А враг, Иван, умен, хитер! В нем подлости и коварства побольше, чем у других. Нельзя недооценивать врага. Бояться я не призываю, но недооценивать нельзя. Поэтому помни, командир разведвзвода: тебе жизни бойцов доверены. И не только жизни бойцов твоего взвода, но и бойцов всего отряда. Ты приносишь сведения, ты оцениваешь силы врага. На основании твоих сведений мы тут и операции планируем. И никак нельзя нам с тобой ошибиться.
– Так когда я вас подводил, Матвей Захарович? – расплылся в довольной улыбке Иван, видимо заранее зная ответ, что никогда еще он командира отряда не подводил. Но реакция командира была иной.
– А вот и подводил, Ваня. Бесшабашностью своей, удаль хотел показать, а до конца не продумал. Оно, может, и ничего в этот раз, а могло бы и худым делом обернуться. Тут ведь раз на раз не приходится. Знаешь, как в том детском стишке про мышонка, который разыгрался и осторожность потерял? Подпрыгнул раз – и мошка, подпрыгнул два – и… кошка! Ты вон, когда ту легковую машину прикатил в отряд, много думал?
– Так как раз и думал, что мы на той машине под видом немцев можем кое-что провернуть дельное и полезное! – тут же начал ерепениться Боткевич, но командир осадил его движением руки.
– Мысль дельная, не поспоришь. А только ты ее с дороги прямиком к нам по траве. И следы от колес остались на несколько верст. Просто иди по следам машины – и в аккурат к нам попадешь. А машина-то не простая, офицерская иль генеральская. А как фрицы захотят разобраться, что там на дороге приключилось? То ли наши штурмовики покуражились и разнесли колонну, то ли партизаны. А тут им и подсказочка, следы им Ваня Боткевич приготовил.
– Так поднялась же трава, на другой день и поднялась, – опустив голову, промямлил разведчик, уже понимая больше, чем сказал командир отряда.
– Поднялась, – вздохнул командир. – Где поднялась, а где стебли и поломались, подсохла травка. А кое-где на влажной землице и следок от колеса остался. А еще маслице из двигателя подкапывало. Где ж в полевых условиях машину обиходить. Война, она и для немцев война. Это вам не в городе, там каждый раз гаечку не подтянешь, прокладочку не поменяешь после ленивого сытного завтрака за чашечкой кофею. Если по следу никто не пришел к нам, почитай, что повезло. Но вдругорядь уже и не повезет. Заруби себе это, Ваня, на своем курносом веснушчатом носу, а то девки любить не будут.
И сейчас, лежа в придорожных кустах около проселка, которым гитлеровцы частенько пользовались, Боткевич тот разговор вспоминал со стыдом и досадой. И, как назло, целый месяц не везло его взводу. Что ни разведка – все результат негодный. Много фрицев, много техники, а не подступиться никак, подходов нет. Можно, конечно, и напасть, но тогда пол-отряда положишь, а пользы – шиш да маленько. Иван понимал, что его командиру и бойцов сберечь надо, и немца бить надо. А кому польза, если за один бой отряд угробишь? Кто дальше фрицев бить будет за линией фронта, кто их лишать будет вольготной жизни в своих же тылах? Нет, прав командир, думать надо, сто раз надо думать, прежде чем принимать решение. Мысль хорошая, да стыдная уж очень. Коситься стали в отряде на разведвзвод. Ничего не могут разведать, толку от них…
За спиной раздался шелест ветвей и тяжелое запаленное дыхание. Боткевич повернулся на звук, а затем недовольно переглянулся с партизаном Павло – бойцом вдумчивым, обстоятельным. Хоть он всего лишь на пять лет
