— Не надо, — с отвращением сказал он и поднялся.
— Встань вон туда — он показал в угол комнаты.
— Вы наказываете меня? — спросила она тоном маленькой девочки.
— Да, — усмехнулся он.— Встань лицом к стеке и слегка нагнись.
— Ах, я чувствую, что сейчас мне будет так хорошо, — игриво засмеялась она, подходя к стене и опираясь на нее двумя руками.
— Побольше выпяти назад свое сокровище, — сказал Драмгул, расстегивая ремень.
— Вот так? — прогнулась в спине и поиграла бедрами Розалина.
— Да так! — сказал он и со всего размаха больно ударил ее пряжкой незаметно вытащенного из поясных лямок ремня.
Она вскрикнула и обернулась. Ненависть вспыхнула в ее глазах. Навернулись слезы.
— Повернись обратно к стене, — медленно сказал Драмгул.
«А ведь Палач прав, — подумал он. — Сейчас я испытываю к ней почти что нежность».
— Ты... ты..., — задыхалась она от слез.
— Молчать, шлюха, — сказал он. — Если не будешь повиноваться, я раскручу тебя на двадцать лет. Ты выйдешь старухой из моего заведения, и тогда тобой побрезгуют даже бродяги, которые ночуют под мостом.
Глотая слезы, она снова повернулась к стене.
Он стал ее сечь, с наслаждением разглядывая все новые и новые красные полосы на ее худеньком теле.
«Жалко, что нельзя до крови, — подумал он. — Да и нечем. А хотя нет, вон, можно и...»
Он посмотрел на торшер, бросил свой ремень, подошел и оборвал провод. Медные острые концы выступили из разорванной пластмассовой оплетки. Розалина с ужасом смотрела, как он наматывает другой конец провода на кисть правой руки.
— Тебе осталось потерпеть еще чуть-чуть, — улыбаясь, проговорил он. — Я чуть-чуть пущу тебе кровку и успокоюсь, ну не дрожи же так. Многие говорят, что в боли есть свое наслаждение.
— Нет! Нет! — закричала она и бросилась к двери. Драмгул грубо схватил ее за руку и швырнул на кровать. Потом он стал сечь медным проводом это беззащитное обнаженное, вздрагивающее под каждым его ударом узкое, скорчившееся тело. Наконец, когда тоненькие струйки крови стали уже пересекаться, образуя широкие полосы, он отбросил провод и, быстро раздевшись, набросился на окровавленную девушку и через несколько минут отвалился от нее, как насосавшийся клоп, обессиленно и сладострастно мыча.
Приняв душ и одевшись, он достал из бокового кармана двести долларов и бросил их на ковер.
— Это тебе на примочки, — сказал он. — И смотри, не вздумай проболтаться кому.
Он хотел было уже выйти, но вдруг снова оглянулся на лежащую с застывшим выражением ужаса на лице Розалину.
— Простыни сними и вынеси так, чтобы никто не видел, и выброси их. Я заплачу.
Розалина, казалось, не слышала его слов.
— Я ясно говорю или нет?! — спросил он.
— Да, — тихо сказала ока, покачав головой. Спускаясь по лестнице, он напевал, чувствуя себя в настроении и даже слегка помолодевшим.
— Как хорошо, как свеже вы выглядите, — сказала ему улыбаясь, хозяйка.
— Мерси, — ответил, также улыбаясь, он.
— Как там Розалина? Она продемонстрировала что-нибудь новенькое?
— М-да, — сказал он. — Пусть даже сегодня отдохнет. Он достал портмоне и вынул еще одну стодолларовую бумажку.
— Это вам за сочувствие к Розалине и за белье, — сказал он, внимательно поглядев в двоящиеся от лживости хозяйкины глаза.
Она молча поклонилась и подала ему пальто. Через час он снова был в своем кабинете и принимал вечерний рапорт капитана Майснера.
32.
И вот желанный день настал. Отремонтированный и покрашенный «форд» как новенький стоял посреди маневровой площадки гаража. А вся четверка — Фрэнк, Здоровяк, Джон и Даллас сидели за импровизированным столиком из двух пустых бочек, покрытых куском плексигласа, на котором была разложена нехитрая тюремная снедь. Даллас, пользуясь своими многочисленными связями, достал даже несколько бутылок вина и пару — виски. Порезав сыр, колбасу и хлеб, они разделили спиртное по стаканчикам. Даллас взял на себя роль тамады. Он поднялся и, засмеявшись своим скользким развязным смехом, сказал:
— Я предлагаю старинный тюремный тост.
— Давай, давай, — засмеялся и, подбадривая его, Джон.
— Молчи, — сказал Здоровяк. Фрэнк молча улыбался.
— Когда мы трезвые, — начал Даллас, — мы работаем, думаем и беспокоимся, а когда мы пьяные, мы играем в карты, веселимся и развлекаемся. Но когда придет наш черед, я надеюсь, нас положат в гроб жопой кверху, чтобы начальник тюрьмы смог наконец нас поцеловать.
Все дружно захохотали. Здоровяк хлопнул Далласа по заднице, так что виски из его стаканчика чуть не выплеснулось на стол. Они чокнулись и выпили. Потом налили еще.
— Я тоже хочу сказать, — поднялся Здоровяк. — Когда я откинул брезент и показал эту штуку, — он показал через плечо большим пальцем на автомобиль. — Фрэнку, то не думал, что моя крошка ему так понравится. Я даже, помню, сказал ему: дохлый номер, Фрэнк. Потому что никто, кто бы за нее не брался, не мог починить. А Фрэнк смог. Давайте выпьем за Фрэнка!
— За Фрэнка! — поднял стаканчик Джон.
Даллас закричал: — Ура Фрэнку!
Леоне скромно улыбался. Они снова чокнулись и снова выпили.
Драмгул сидел перед экраном в кресле, грея в изнеженных пальцах свой неизменный коньяк. За его спиной с рюмкой побольше, наполненной виски, стоял Палач. По тому, как улыбался Фрэнк и как смотрели на него остальные, начальник тюрьмы и Палач догадались, что все пьют за Фрэнка. Усмехаясь, Драмгул тоже поднес рюмку к губам.
— За твой проигрыш, Леоне, — произнес он. — За твои страдания, за твои грядущие муки, за твои унижения, за твое разочарование в этой жизни.
— За твою смерть, — добавил Палач. Они выпили.
— Интересно, хватит ли им спиртного, чтобы начать? — спросил Драмгул.
— Вместо двух бутылок вина, им подложили две бутылки виски.
— Надеюсь, того самого?
— Да, того самого, — ухмыльнулся Палач.
— Отлично, — Драмгул снова пригубил рюмку. — Важно, чтобы они все его попробовали.
— Насколько я вижу, — Палач прищурился и слегка нагнулся к экрану, пока они все пьют именно из той бутылки.
— Все же ужасная дрянь, — сказал, поморщившись, Фрэнк и поставил стаканчик на плексиглас.
— Зато мы пьем за твое здоровье, — снова хохотнул Даллас.
— Да, такое ощущение, что туда что-то подмешали, — сказал, усмехаясь, Джон.
— Да бросьте вы, — сказал Даллас, — это лучшее виски, какое здесь можно купить за три доллара.
— Просто ты отвык от спиртного, мой мальчик, — сказал, обращаясь к Джону, Здоровяк, он откинулся на потертую матерчатую спинку алюминиевого шезлонга и закурил гаванскую сигару. — А ты занюхай свое пойло дымком и все будет о'кей.
— Да мы уже и без дымка все под кайфом, — вдруг засмеялся Джон.
— Ага, забрало, — сказал Здоровяк, выпуская дым. — Хорошо пить тем, кто мало весит. Им меньше надо.
— Это только в тюрьме, — захохотал Даллас, — где выпивки немного и она редка. А на воле, где ее залейся, лучше уж долго пить и много, по крайней мере удовольствие можно растянуть.
Фрэнк взял новую бутылку и разлил еще.
— Давайте за нас, за то, что мы не сдаемся. За то, что придет час, когда мы вот также чокнемся на воле.
Они снова чокнулись и снова выпили.
— Я вот, — сказал Даллас, — когда мы с Фрэнком в «Олби» сидели, разбавитель пил для лаков и то ничего. Помнишь, Фрэнк?
— Я не пил и потому не помню.
— Мы в этот разбавитель соли набухали и активированного угля, ух и весело же потом было.
— Это «как в России», называется, — сказал Здоровяк. Даллас обернулся к нему:
— Почему «как в России»?
— Да у меня был один русский знакомый, он оттуда, от коммунистов сбежал. Давно это было, правда, лет пятнадцать назад. Вот он рассказывал, что у них там водка дешевая, зато очереди — не подойдешь, и потому быстро кончается. Вот они и пьют там все подряд. У них даже поговорка есть: «Пей все, что горит. Е... все, что шевелится».
Они дружно расхохотались и распечатали еще пару бутылок.
— Да, девочек нам здесь очень не хватает, — вздохнул Здоровяк.
— Счас бы, эх, поставить кому, — крякнул Даллас, разливая еще.
Они выпили.
— Э-э-э, эта, эт-та, — вдруг сказал Здоровяк. — Вы т-тут, н-не пейт-те. Я сейчас.
— Ты по большому что ли или по маленькому? — спросил его, слегка покачиваясь на табуретке, Джон.
— Вид-дишь, как-о-ой я бо-ольшо-ой? — ответил Здоровяк, поднимаясь из-за стола.
— Значит, по большому, — кивнул головой Джон. Здоровяк вышел.
— Эк его разобрало, — усмехнулся Фрэнк.
— А еще м-масс-са говорит, — промычал Даллас. — Хорошо тем, у кого масс-сы мало.
