– Сиди смирно. В этой стране ничего не делается без моего разрешения.
– Я приехал к Михаилу Шахашвили, – заявил Филин, сорвавшись на фальцет.
– А он тебя не примет, – усмехнулся Тутахашвили. – Ты будешь иметь дело со мной. – После серии сухих покашливаний последовало уточнение: – Вернее, это я буду иметь дело с тобой.
– Не много ли на себя берете? – спросил Разин, скрывая нарастающую панику. – В конце концов я не мальчик, чтобы меня прессовать.
– Хочешь, я докажу тебе обратное? – предложил Тутахашвили. – Прямо сейчас.
В повадках этого человека, в его покатых плечах и узкой талии, в его холодных неподвижных глазах чудилось что-то змеиное. Как будто он был сотворен не по образу и подобию Всевышнего и даже не в соответствии с теорией Дарвина, а произошел непосредственно от древних рептилий.
– Говорите, зачем вы меня позвали, и будем прощаться, – проблеял Разин, отчаянно стараясь сохранить достоинство.
– Боишься меня? – поинтересовался Тутахашвили, делая короткие затяжки, после каждой из которых улыбка на его тонких губах расширялась, миллиметр за миллиметром. – Правильно делаешь, что боишься, – заявил он, не дождавшись ответа. – Это удел всех, кто вступает на тропу предательства и измены.
– Ни на какую тропу я не вступал, – возразил Филин самым решительным тоном, на который был способен. – И прекратите действовать мне на нервы. Я вам не преступник и не шпион, чтобы обращаться со мной подобным образом.
Минуту-другую Тутахашвили молча покуривал, струйки дыма исчезали, втянутые его ноздрями. Казалось, это действовало на него успокаивающе. В жесте, которым он затушил папиросу, было что-то наигранное, театральное, но траурная форма постоянно напоминала: если это и представление, то никак не комическое.
– Американцы помогли мне выяснить, кто ты такой и откуда явился, – сказал, покашливая, Тутахашвили. – Ты с Лубянки, верно? Фамилия Разин. Зачитывать вслух твое личное дело не буду, оно мне неинтересно. А вот истинную причину твоего визита в Тбилиси я бы узнать не прочь. Назовешь ее добровольно или предпочитаешь, чтобы тебе помогли?
– Я прибыл встретиться с господином Шахашвили! – пискнул Филин, ужасаясь тому, каким тоненьким, каким слабым и дрожащим сделался его голос. – Меня уполномочили большие люди… От моего визита зависит политический расклад в Европе…
– От тебя уже ничего не зависит, засранец, – отрезал Тутахашвили. – Это ты зависишь. Ты мой, засранец. С потрохами.
Презрительно усмехнувшись, он перевел взгляд на шофера и что-то произнес по-грузински. Тяжелый «ЗИЛ» тронулся с места и покатил куда-то, постепенно набирая скорость. Со своего места Разин видел, как поворачиваются головы автомобилистов и прохожих при виде приметного черного автомобиля. Ему вдруг вспомнилась библейская сказка про Иону, проглоченного морским чудищем. Филин хорошо представлял себе, что должен был испытывать Иона, увлекаемый на дно океана. Примерно так же чувствовал себя он сам. Ни на помощь позвать, ни освободиться, ни очнуться подальше от этого кошмара.
«Конец, – печально и торжественно пело в голове. – Конец, конец…»
Миновав ворота, автомобиль остановился во внутреннем дворе Национальной жандармерии, представлявшем собой каменный колодец с единственной проходной. Он был заполнен терпеливо ожидавшими своей участи людьми. Женщины держались отдельно, сбившись в настороженную стайку. Юноши и мужчины помоложе прохаживались туда-сюда, не слишком удачно изображая независимость. Те, кто постарше, сидели на корточках или прямо на земле. Разин, которого толчками и окриками погнали в здание, невольно вспомнил лубянскую тюрьму, посещаемую им время от времени по долгу службы. Но он еще ни разу не подвергался аресту и не находился по другую сторону решетки.
Что ж, от тюрьмы и сумы не зарекайся, как говорят на Руси. Выходит, эта поговорка и в Грузии действует?
Разин оглянулся, пытаясь сообразить, куда подевался Черный Полковник, и сориентироваться на местности. Наградив Филина подзатыльником, жандармы погнали его по длинному коридору вдоль бесконечной людской очереди, заставили чуть ли не бегом спуститься по лестнице, затем втолкнули в пустое подвальное помещение. Единственным украшением комнаты был плакат, изображавший маниакально оскалившегося Шахашвили с перепуганной девочкой на руках. Что означала надпись под фотографией, Разин не сумел бы понять, даже если бы владел грузинским языком. У него раскалывалась голова. Он покорно опустился на стул и обмяк, уронив руки между колен. Жандармы встали по обе стороны от него.
Ножки стула, на котором сидел Филин, намертво крепились к полу, словно вот-вот должна была начаться качка или землетрясение. Словно у Разина остались силы для того, чтобы схватить стул и наброситься на своих мучителей.
В низкой комнате было сыро и прохладно. Напротив Филина стоял письменный деревянный стол с покореженной столешницей. Было слышно, как за полуприкрытой дверью журчит вода. Разину это отчего-то не понравилось. Ему определенно не нравилось место, в котором он очутился.
– Чего полковник от меня добивается, парни? – заискивающе спросил он. – Попугать решил? Так я пуганый.
– Нэт, – возразил один из жандармов. – Ты эсчо нэпуганый. Ты не знаэшь, что такое настоящий страх.
Разин мысленно с этим утверждением не согласился.
– Но в чем я провинился? – промямлил он, словно это могло как-то облегчить его участь.
– Ты сам нам расскажешь, в чем провинился, – пообещал жандарм.
– А если ни в чем?
– Тогда придумаешь.
Переглянувшись, жандармы обменялись многозначительными усмешками.
Несколько секунд спустя вошел Тутахашвили. То, что он скалился в довольной, чуть ли не доброжелательной улыбке, ничего не меняло. Он явился сюда не для того, чтобы рассыпаться в любезностях или извиняться перед незаконно задержанным Разиным. Он пришел, чтобы завершить начатое. Добить арестованного. Морально или физически.
Для начала Тутахашвили со всеми удобствами расположился за столом напротив Разина и принялся изучать его паспорт, оставленный жандармами.
– Фальшивый, – произнес он, – пощупывая усики. – Уже за одно это тебя можно упрятать в тюрьму лет на десять. Я, как начальник жандармерии, могу сделать это хоть сейчас. Не будет волокиты ни с прокуратурой, ни с судебными разбирательствами. – Тутахашвили выдвинул ящик стола и заглянул туда, что-то выискивая. – Со шпионами и провокаторами у нас разговор короткий.
– Повторяю, – заговорил Филин, – меня вызвал в Грузию ваш президент. По договоренности с бывшим украинским президентом. Я не провокатор, не заговорщик и не шпион. Я один из тех, кто делает большую политику.
– А я, – заявил Тутахашвили, – один из тех, кто сбивает спесь с таких, как ты.
В его руке появился резной молоток из полированного дерева.
За мгновение до того, как молоток обрушился на крышку стола, Разин вспомнил, где впервые увидел Черного Полковника. Это случилось в тот день, когда по телевизору без конца передавали репортажи о революционном перевороте в Грузии. В здание грузинского парламента ворвалась толпа осатаневших людей, буквально на руках внесших туда самопровозглашенного президента. Самые пьяные или обкурившиеся анаши полезли на возвышение, где сидели перетрусившие парламентарии. Когда те начали спасаться бегством, один из нападавших завладел молотком спикера и с пеной у рта принялся крушить им все, что попадалось на глаза. Это и был нынешний шеф тбилисской жандармерии Сосо Тутахашвили. И теперь, перекосившись от ярости, он точно так же колотил трофейным молотком по столу, злобно выкрикивая:
– Этим молотком я раскроил уже четырнадцать черепов. Собственноручно. А знаешь, как хрустят человеческие пальцы, когда по ним лупишь со всей силы? А ребра? А коленные чашечки?
В похолодевших висках Разина застучали молоточки, отбивающие все убыстряющийся и убыстряющийся тревожный ритм. В животе заурчало, а в груди образовалась сосущая пустота, словно при падении в пропасть. Разин разлепил губы, но не сумел выдавить из себя ни звука. А Черный Полковник, наблюдающий за ним, действительно был весь черный, превратившись в смутный силуэт на фоне бетонной стены.
– Выкладывай, – велел Сосо Тутахашвили, – поигрывая молотком, как игрок в крикет. – Зачем тебя в действительности прислали? О чем у тебя уговор с Мищенко? Почему вы решили втянуть в свою аферу нашего уважаемого президента?
Филин услышал собственный голос, тараторящий сумбурные фразы:
– Скажу, я все скажу! Уберите молоток! Давайте поговорим по-хорошему… Мне нечего скрывать. Я к вам с открытой душой… Я к вам с лучшими намерениями…
Не дослушав эту бессвязную болтовню, Тутахашвили коротко осведомился:
