— Это вы к чему? — не смог я увязать деятельность Майвина с банком «Шин хин».
— А это я к тому, сенсеюшка, что бюро «Шериф» в лице единственного его представителя скорее накроет бутлегерское судно-матку с шин-хинским золотом, чем наступит на хвост Анатолию Ильичу Майвину, даже если он у него очень длинный.
Одна шутка — это шутка, во второй есть доля колючей правды, а три — это уже откровенное издевательство. Но я не обидчивый, к тому же все мое внимание было приковано к строчке, пронумерованной цифрой 2: ЯМКОВЕЦКИЙ Б.Е. — 14.
— Что это такое? — ткнул я пальцем в экран.
— Знакомая фамилия?
— Четырнадцать — это что?
— Коэффициент долевого участия.
— Стоп, Артур Николаевич! Что-то я не пойму. Контрольный пакет акций — это сколько? Пятьдесят один процент?
— Ну-у, ты хватил! Это теоретически пятьдесят один, а на практике достаточно двадцати-тридцати.
— Хорошо! Здесь написано: Майвин — шестнадцать, следующий в первом списке — Ямковецкий — четырнадцать. Как раз тридцать. У всех остальных — меньше десяти… от восьми до трех, так?
— Это список совета акционеров, все вместе они и были держателями пакета.
— Были?
Новожилов пощелкал каким-то рычажком, как бы отлистывая страницы назад. Над списком предприятий стояла дата: август 1993 года.
— Старые сведения, от времени основания акционерной компании.
— А потом?
Он снова пролистал данные — теперь вперед.
— А вот последние.
— Назад! В девяносто третий. Сентябрь.
Он нашел. Ни Ямковецкого, ни процентов уже не было. С ним исчезли еще пять фамилий, список сократился.
— А куда же он девался?
— Умер. Добровольно вышел из состава. Забрал свое дело и пропил. Перевел на секретный счет в какой-нибудь другой банк. Основал свое дело… что еще?
— А отдельно на Ямковецкого у вас ничего нет? — я снова почувствовал превращение в собаку, но на сей раз — гончую. У меня даже обоняние обострилось.
Он вздохнул, вынул дискету, вставил файл-каталог, мгновенно нашел все, что там было на букву Я: «Яблоко», Явлинский, Яхрома, Янтарная комната, Япончик, Яшма… Ямковецкого не было.
— Если хочешь, мы соберем для тебя всю необходимую информацию.
Я решил, что Майвин эти расходы оплачивать не станет, и отказался.
— А за пополнение вашего архива что-нибудь причитается?
— У нас достаточно своих детективов, старик. Должны же они как-то отрабатывать зарплату.
Я выписал адреса офиса Майвина в 4-м Голутвинском переулке, банка «Риэлтер-Глобус» на Подбельского и, показав Новожилову точку пан-гуань-шу, поспешил откланяться.
Версия, основанная на новых данных — о том, что Майвин засадил своего делового партнера, совладельца фирмы «Земля» Ямковецкого в тюрьму, а сам решил дернуть за границу с его дочерью, предварительно перебросив туда капитал, — была настолько убедительной и очевидной, что я сразу решил от нее отказаться.
Распогодилось. Мокрая мостовая на солнце блестела, как нищая куртизанка. Я свернул с проспекта Мира на Сельскохозяйственную. Отсюда до Медведкова, где прошла моя юность и где жила сейчас моя родная сестра, было рукой подать. Там всегда пахло пирогами, на балконе стояла кадка с квашеной капустой, а новый мой зять Зиновий держал в морозилке бутылку водки «Пингвин», изготовленной на основе воды из арктического льда. Завязавшему алкашу пить категорически возбранялось, и только когда приходил я, можно было накапать в стакан капель пятьсот в качестве успокаивающего. Так что в бывшем моем доме меня всегда ждали. Годовалую племянницу Аленку я видел пять раз, Мишку определили в музыкальную школу играть на скрипке и купили круглые очки, чтобы лучше различал ноты. Еще с ними жил одинокий попугай Прохор, умевший подавать команду «Смирно!» и утверждавший, что «Все коты — сволочи!». Они да Валерия с Шерифом — вот и вся моя родня, а между тем виделись мы все реже и реже, и все меньше находилось тем для разговоров за столом, и праздников становилось все меньше. Виной тому было время — то, в которое мы живем и которого всегда не хватает.
Так, размышляя о времени и о себе, я подкатил к гостинице «Байкал», похожей на надкушенный торт «Прага» и мавзолей Хо Ши Мина одновременно. Приобретя в киоске блок сигарет «Мор» — длинных и тонких, похожих на ржавые гвозди и бывших одно время визитной карточкой московских путан, — я вошел в незнакомый вестибюль в момент, когда из бельевой раздавались сигналы точного времени. Полдень совпадал с расчетным часом. Чемоданы, оклунки, провинциалы, облеплявшие столики для заполнения листков прибытия-убытия, очередь у окошка администратора, гудение пылесосов, корзины с отработанной постелью, пружинистый изгиб кошачьей спины на полированной стойке, запах бананов и мастики, стук грушевидных брелоков, заунывное соло тепловентилятора. В окошко — пестрая лента авто на фоне старого пивного павильона, в кадке — не то пальма, не то фикус (я их никогда не различал), ровный свет от оскольчатых серег «Каскада» под навесным потолком и полное отсутствие суеты. Будничные регалии вынужденного человечьего общежития. Все одинаковое, такое же, как в отеле «Парнас» и «Кинг Георг», в альпийских гостиницах низкого класса и швейцарских — высокого. А может, и не такое. Может быть, там вообще не было тепловентилятора и кота на прилавке: я не снимал своих розовых очков не столько из опасения быть опознанным Ямковецким, сколько желая видеть мир таким, каким нарисовал его для себя однажды раз и навсегда.
Ира стала пышкой. Пожалуй, она не утруждала себя походами в сауну и бегом по утрам. Намакияженные ее щечки еще напоминали теневую сторону яблока «Слава победителям», но не тронутая гримом шея свидетельствовала, что она была моей ровесницей. Карьере от гэбэшной «торпеды» до администратора сельскохозяйственной гостиницы могли бы позавидовать десятки тысяч ее коллег-инвалютчиц: большинство из них сходили с дистанции раньше такого возраста.
— Мадам, уже падают листья, — грустно констатировал я, подавая Ирочке «Мор» как напоминание о былом. Вытертая рукавом слеза должна была произвести на нее впечатление.
— Это у вас в Брюсселе, — просияла мадам, убирая презент в ящик стола. Взамен я получил набалдашник от трости Пантагрюэля с ключом на колечке и рельефным номером 523. — А у нас еще не падают. У нас еще бабье лето впереди.
Не думаю, что мы имели в виду одно и тоже, но я ей благодарен за сообразительность.
— Кто-то спрашивал?
— Был звонок, — вполголоса сообщила Ира. — Сегодня в десять двадцать. Женщина, по-моему, пожилая. Я ответила, что она поселилась вчера вечером, сейчас спустилась завтракать в ресторан.
— Там есть телефон?
— За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет.
— Я тебя принимаю за самую…
— Все это ты уже говорил. Что еще?
Я взял с ее прилавка ручку и бланк листка учета, написал свой телефон.
— Если кто-нибудь спросит — позвони, — сказал тихо. К окошку подошли командированные в одинаковых пиджаках букле, от которых пахло плацкартным вагоном поезда № 90 Жмеринка — Москва.
Ирина зевнула, продемонстрировав зубы мудрости, и кабина лифта вознесла меня на пятый этаж гостиничного рая.
В номере пахло вином и падшими женщинами. Разрази меня гром, если моя благодетельница не подрабатывала бандершей на двести процентов от своей официальной ставки! Старый скрипучий паркет еще не просох после уборки; две вплотную приставленные друг к другу кровати с деревянными спинками к умственной работе явно не располагали; корыто для помывки в положении «стоя» под потускневшей, никелированной сеткой душа, забрызганная зубной пастой кафельная стенка над раковиной в несмываемых ржавых подтеках яузской воды, зеркало с отломанным правым верхним уголком, лампочка под защитным плафоном толстого рифленого стекла; в крошечной прихожей — встроенный шкафчик с набором проволочных «плечиков», плешивый коврик, черные брызги гуталина на плинтусе — все, все это уже было со мной, и было не единожды: в Москве и Киеве, в Марселе и Приморске. На какое-то мгновение мне почудилось, будто время остановилось. Я словно уезжал куда-то, а потом возвращался в пункт отправления и опять уезжал, и снова возвращался, и вся моя жизнь заключалась в коротком отрезке дом — отель, независимо от того, в какой стране и в каком городе находился последний. Звонок из кармана сулил прорыв в тягостной атмосфере гостиничной засады.
— Привет, Француз, — прогнусавил Каменев и чихнул.
— Будь здоров, — я притворил дверь в прихожую и, скинув натертые мелом «а-ля Ле-Сабль д'Олонн», повалился поперек кровати: со Старым Опером лучше беседовать, глядя в белое пространство потолка. — Ты простудился?
— Для такой дедукции не надо было кончать юрфак, — проворчал поборник правопорядка.
