Один за другим замолкла трескотня с вышек: боезапас у автоматчиков не безграничный. Зато началась пальба с той стороны казармы, что примыкала к зоне. Вопли обороняющихся и бунтующих слились в единый рёв. Истерично драли глотку овчарки в питомнике – не понимая, что творится вокруг. Промелькнуло: надо бы их выпустить, натренированные брать людей в арестантской робе, они могут здорово пособить солдатам. Но туда же не добраться, бли-ин!..
Алексей опять вытер пот с правой щеки, посмотрел на ладонь.
Не пот, кровь. Откуда?! Вспомнился осколок стекла в актовом зале, задевший щёку. Он нервно хихикнул: так что с боевым крещеньицем вас, Алексей Аркадьевич…
Отдельные выстрелы доносились и со стороны автопарка, потом раздался звук работающего мотора. «Вахтовка», – по звуку определил Карташ. Значит, кто-то решил рвать когти подобру-поздорову И это правильно, как говорил первый и последний Президент СССР… Теперь их не остановить. Как цунами, уголовники вот-вот вырвутся на свободу, разольются всепожирающей волной, уничтожая на своём пути всё, что шевелится и не шевелится, рванут… Куда они рванут? В посёлок, в Парму, ясный хрен! Сколь хорошо ни был бы организован прорыв, основную массу организаторам не сдержать, не направить. Урки ломанутся туда, где выпивка, женщины, табак, чай, жратва… Во что превратится Парма, трудно себе даже представить… Но кто организовал, зачем?! Ведь говорили о примире…
В сгустившейся ночной мгле с грохотом рухнули и внешние ворота «шлюза» – рёв толпы стал значительно слышнее, словно сделали погромче звук в телевизоре.
Вот и всё. Кранты.
Первого беглого он увидел, уже срываясь с места и бросаясь к крыльцу, за которым пряталась Маша, а увидев, на миг замер, не в силах двинуться. Метрах в десяти от Карташа из сумерек на открытое место выскочил караульный, без оружия, сильно припадая на левую ногу, бросился бежать, в немом крике разевая рот. Очередь скосила его через пять шагов.
Следом показался зэк, первая, бля, ласточка, длинный, худой и седой, как узник концлагеря, приставил дуло «калаша» к затылку подстреленного и дал ещё одну короткую очередь.
Мозги брызнули в разные стороны. А потом, кривя губы, принялся остервенело лупить прикладом по голове безвольного, как кукла, охранника.
Алексей узнал его.
Этого не могло быть. Но так было.
Со звериной жестокостью караульного прикончил не кто иной, как Лупень, тихий стукачок, бывший вэвэшник и нынешний полосатик…
За мгновенье в голове Карташа пронёсся вихрь мыслей: значит, врал, значит, он с ними заодно, никакого примирения и не должно было быть, блеф… да нет, я же в людях разбираюсь, если б Лупень знал о готовящемся кипеже, он бы сказал, не мог не сказать…
Тогда что происходит?..
Когда Лупень стал разворачиваться, когда увидел Алексея, когда их глаза встретились – взгляд беглеца в робе был туманным, не сфокусированным, словно он был под кайфом, он и не узнавал Карташа – когда ствол «калаша» стал медленно, как в замедленной съёмке, подниматься, старлей сбросил с себя оцепенение и дважды нажал на курок «Макарова». Не сказать, чтобы Лупень держал автомат очень уж умело, но на таком расстоянии не промажет и ребёнок.
Звуки «макаровских» выстрелов совершенно потерялись в творящейся вокруг какофонии.
Зэка отшвырнуло, бросило на спину, он упал в пыль, смешно засучил ногами и затих: пули угодили туда, куда Алексей и целился – в левую сторону груди.
И подобная бойня сейчас по всему лагерю, по всему… Да что же тут происходит?!
Тело ещё не замерло посреди дороги, а Карташ уже грубо – не до церемоний – выдёргивал Машу из её укрытия, толкал в сторону распахнутой двери клуба, в голове щёлкало, как горошины в пустую миску: в клуб они сунуться не должны, нечего им там делать, пошуршат на кухне, в санчасти, ни хрена не найдут и двинутся к Парме, так что есть шанс уцелеть, есть, бляха-муха…
Сноп ярчайшего света на миг ослепил, пригвоздил к месту. На повышенных оборотах взревел мотор, и из-за угла выскочил «хозяев» уазик, на повороте его занесло, чуть не опрокинуло, но водитель с управлением справился.
Гриневский!.. Нет, не Гриневский – ангел-хранитель на сияющей колеснице!
Карташ бросился ему наперерез, размахивая пистолетом. Вдоль борта «козла» неровной цепочкой тянулись следы от автоматных пуль…
Таксист резко затормозил, распахнул дверцу.
– Сюда, начальник, живо, твою маму!..
Как мешок с картошкой выдернув Машу из дверей, Алексей одним прыжком пересёк расстояние до машины, толчком бросил дочурку на переднее сиденье, рванул заднюю дверцу…
Автоматная очередь раздалась вслед, когда уазик уже летел вперёд, прочь от разверзшегося на месте лагеря ада, заднее стекло разлетелось вдребезги, усыпав пассажиров осколками, но они уже ушли, ушли!
Таксист вырубил свет – правильно, не фиг подсвечивать мишень, – и дорога впереди исчезла. Они мчались сквозь абсолютный мрак.
На колдобине машину подбросило, Алексей крепко приложился темечком о крышу, едва не прикусив язык, – и рёв двигателя вдруг усилился до грохота работающего компрессора. Сорвало к такой-то матери глушитель. Ну и хрен с ним, – дотянем до леса, решили друзья…
– К лесу давай, к лесу! – заорал Карташ, вытряхивая стеклянное крошево из волос.
– Застрянем же! – не оборачиваясь, попытался перекричать мотор Таксист.
– Бля, к дороге на лесосеку, кретин! Вон туда! До лесосеки доедем, а там пешедралом в лес! За нами не попрутся, смысла им нет за нами переться!
– Папа! Там же папа остался!.. – Маша схватилась за ручку дверцы, но Карташ мигом перехватил её, зарычал, надсаживая глотку:
– Дура, покрошат! У нас из оружия один пистолет! А у них автоматы!
– А потом что?! – от волнения Гриневский пустил петуха.
– А потом и думать будем!..
Таксист приглушённо выматерился, до побелевших костяшек на пальцах сжимая штурвал, наклонившись вперёд и вглядываясь в невидимую дорогу, будто та была заминирована.
Машина ворвалась в лес, и звук работающего на предельных оборотах мотора стал вовсе уж оглушительным. Гриневский снова врубил дальний свет, и замелькали калейдоскопом деревья, кусты, поваленные стволы, пни… По сравнению с дорогой возле зоны эта казалась проспектом какого-нибудь Тухачевского или улицей Карла Маркса в Шантарске, право слово…
– Тише, Гриня, уже можно тише, – посоветовал Карташ.
Гриневский послушно сбавил скорость.
Алексей мельком оглянулся назад, в беспросветную тьму за кормой – никого – и откинулся на спинку. Только сейчас он понял, что по-прежнему стискивает скользкую от пота рукоять «Макарова», и попытался разжать сведённые судорогой пальцы. Пальцы не слушались. Спокойнее, спокойнее, надо взять себя в руки, ушли ведь, уже ушли, краснокожие не догонят…
Горло вдруг сжал спазм, и Карташ с некоторым ужасом понял, что ещё немного, ещё чуть-чуть – и расхохочется в голос, будет ржать, как гиена, до полного изнеможения, до донышка… поэтому он со всей силы вонзил ногти левой руки в запястье правой. Боль пришла не сразу, словно правая рука онемела, словно он её отлежал. Или отсидел, какая, к херам, разница…
Но – немного отпустило. Ледяной, вибрирующий мелкой дрожью стержень в груди начал таять. Тело расслабилось, напряг последних минут – судя по сумеркам, с начала бунта прошло не больше двадцати-двадцати пяти минут, а кажется, будто несколько лет – напряг отпустил. Ф-фу…
А ведь «хозяин», Гена-археолог, Кузьминична, Нинка, какие-никакие друзья-приятели – все остались там, в лагере и в городке, на который надвигается смерть…
Нина, бли-ин…
Гриневский вдруг затормозил резко, так, что пассажиров бросило вперёд, сам вдруг застучал кулаками по рулю, яростно, со всей дури, выплёскивая напряжение, выкрикивая бессвязные проклятья – уазик аж ходуном заходил. Потом успокоился неожиданно, как и завёлся. Пробормотал едва слышно:
– Извини начальник… Прорвало.
– Бывает, – нейтральным голосом отозвался Карташ, только сейчас смекнув, что на пару с Машей заимел зэка – считай, беглого – в качестве шофёра по ночной тайге. И сие как-то не улыбалось. Ещё полоснёт бритвой, ссыльный всё ж таки, как говорится в одном бородатом анекдоте… А с другой стороны – если б не Таксист, поглумились бы над ними возле зоны, это уж к гадалке не ходи…
Он сказал примирительно:
– Давай вперёд помаленьку, лады? Гнать только вот не надо.
Гриневский выжал сцепление и тронулся.
Алексея вдруг неукротимо потянуло в сон. По эту сторону яви его удержало лишь осознание того, что сон, настоящий сон, ночной кошмар остался там, позади. И возвращаться в него ох как не хотелось…
Глава вторая.
Трое плюс пистолет
27 июля 200* года, 23.16.
Воспевать ночную езду по тайге взялись бы разве самые отпетые романтики – из тех, что если и выбираются из столиц, то не далее чем на дачные участки, где, сидя на веранде с видом на жидкий, истоптанный грибниками лесок, прихлёбывают чаёк напополам с коньячком и сочиняют сердцещипательные песенки о палатках, геологах, кострах, о туманах и о запахах тайги. В общем, про то, что «нам не страшен дождик хмурый».
