Дорога то ныряла в распадки, то взбиралась вверх, и из машины было видно огромное бескрайнее зеленое море с волнами сопок. Душистый ветер задувал в открытую форточку пассажирской дверки, неся запахи лесных трав, болотной прелости и хвои.
Звук выстрела, на который отец Василий и не обратил бы внимания, был едва слышен. И то благодаря тому, что ветер дул как раз с той стороны, где стреляли.
– Вон он! – неожиданно крикнул Николай и стал тыкать пальцем куда-то вперед и в сторону.
– Кто? – не понял священник.
– Да медведь же! Вон распадком кинулся. Кто-то его гоняет там. Браконьеры, тудыт их! Лицензии на медведей в этом году еще не выдавали, это я точно знаю. Не иначе городские безобразничают, начальство какое-нибудь. Никого не боятся!
Внутри у священника что-то сжалось от предчувствия. Он повернулся к водителю и спросил:
– Ты точно видел, что это медведь?
– А то кто же? – пожал парень плечами. – Кому еще с перепугу так шеметом по кустам кидаться? А что?
Неожиданно Николай нахмурил лоб и, пригибая голову к рулю, стал осматриваться вокруг.
– Вообще-то тут медведей отродясь не было, – задумчиво проговорил он. – Тут до нашего села километров сорок-пятьдесят, да и дороги они боятся. Это я еще с детства помню, как охотники рассказывали. Наши когда на медведя собирались, то вон туда, аж за Медведку, ходили, на север. Там на перекатах медведь любит рыбу ловить.
– Стой, Коля, – велел священник и прикрикнул, когда водитель удивленно посмотрел на него, но лишь притормозил машину. – Остановись, я сказал!
Николай послушно нажал на тормоз и притер машину к придорожным кустам.
– Глуши мотор, Коля, и слушай меня, – велел отец Василий. – Это был не медведь. Я не охотник и вырос не в тайге, но это был точно не медведь. Вспомни, как медведь бегает! А то, что в кусты после выстрела бросилось, было весом в три раза меньше и гораздо юрче. Я бы сказал, что это олень, но оленям в такой чащобе делать нечего. Забрести туда мог только человек. Сейчас ты меня высадишь и полетишь в село к нашим милиционерам. Если их нет, то к Прокопенко. Запомни место, где меня высадил. Отсюда пусть и начнут прочесывать. Охотники тропы лучше знают, они подскажут.
– А вы что же, за ним, что ли? – удивился Николай. – Да пусть себе бродит. Что мы, охотинспекция? Приедем, сообщим, что тут браконьер.
– Да не браконьер это, Коля! В том все и дело, что не браконьер.
– А кто? Этот? Которого милиция ищет и вы с Белоусовым пытались взять?
– Он, Коля, он. Не задерживай меня. Мне и так метров двести по тайге пилить, чтобы на то место выйти, а он ведь уйдет.
– Давайте я с вами! – загорелся водитель.
– А кто помощь приведет и место покажет? – остановил Николая священник. – А если с нами что случится с обоими? Слушай, что тебе говорят, и дуй домой! За помощью!
Николай от напряжения с трудом сглотнул пересохшим горлом и молча кивнул. Священник ободряюще хлопнул парня по плечу и выскочил на дорогу.
– Погодите, отец Василий! – крикнул из кабины водитель. – У меня тут сапоги ваши все еще лежат. С последнего дождя. Переобуйтесь, куда вы в ботиночках?
Благодарно посмотрев на Николая, отец Василий присел на подножку и стал снимать ботинки. Николай открыл багажник и вытащил резиновые сапоги с заткнутыми в голенища портянками, которые священник надевал пару дней назад, когда сутками лил дождь. Натягивая сапоги, отец Василий обрадовался, что стал в последнее время носить под рясой обычные джинсы. Это не было особенным нарушением церковных уставов и правил, просто это было не принято. Но в условиях жизни в сибирском селе было очень удобно, когда два-три раза в неделю приходилось влазить в сапоги да подворачивать рясу, чтобы не пачкать в грязи ее полы. Щеголять голыми ногами было еще более неприличным, чем носить под рясой мирскую одежду.
Потопав ногами в сапогах по земле, проверяя, как намотаны портянки, отец Василий застегнул свою черную куртку из смесовой ткани, которую носил в прохладную погоду поверх рясы, и махнул рукой водителю:
– Давай проваливай!
– Может, монтировку хоть возьмете? – попросил Николай.
– Давай проваливай! Время идет!
Николай кивнул и прыгнул в кабину. Рыкнув мотором, «уазик» вывернул на щебенку и помчался в сторону Верхнеленского. Все, пути назад не было, теперь нужно было выполнять намеченное. Чичера нужно выгонять из тайги и брать, срочно. Оказывается, пострадал еще один охотник. Хорошо еще, что жив остался. А где гарантия, что Чичер не начнет убивать? В конце концов, зимовать он тут не будет – это смерть. Значит, до зимы он обязательно предпримет попытку вырваться из этого района. А это будут новые жертвы.
Отец Василий шагнул в заросли, по пути хлопая себя по карманам. Где-то у него была бечевка, которой он, за неимением рулетки, вчера измерял длину своего забора. Вот она. На ходу священник подобрал полы своей рясы, завернул их вокруг туловища в районе пояса и подвязал бечевкой. Немного неудобно, но все же лучше, чем цепляться полами за кусты и ветви деревьев. А путь отцу Василию предстоял через места нехоженые.
Прикинув высоту солнца над горизонтом и вспоминая рассказы Матюшина о способах ориентирования в тайге, отец Василий углубился в древесный подрост и кустарник, окаймлявший дорогу. Если солнце смещается по небу каждый час на пятнадцать градусов, вспоминал отец Василий, значит, достаточно каждый час делать поправку на солнце. Священник шел уже около часа, но, по его расчетам, он приблизился к тому месту, где они с Николаем видели человека, едва ли наполовину. Какие-то триста метров на открытой местности можно преодолеть спокойным шагом пешехода за пятнадцать-двадцать минут. Но здесь приходилось все время выбирать дорогу, лавировать среди зарослей, то спускаться в низины, идя параллельным курсом, то подниматься вверх по склонам, где заросли были не такие густые. В целом, отец Василий продирался через заросли, как слон. Шуму он издавал много, треск стоял, казалось, на всю тайгу, но другого выхода не было. Оставалось надеяться, что Чичер примет его за медведя и попытается уйти. Правда, Чичер сейчас любого звука будет бояться, а значит, может, наоборот, и притаиться, а потом выстрелить.
Этот момент отца Василия беспокоил больше всего. Он продирался сквозь заросли, а сам ни на долю секунды не ослаблял внимания. Как и учили в свое время, его глаза метались по кустам и зарослям, стараясь охватить как можно большую площадь за короткий промежуток времени, цепляясь за каждое темное пятно, за каждое шевеление листа или ветки и мгновенно оценивая – есть ли несоответствие, все ли в рамках природы, или какая-то тень лишняя, какое-то шевеление не соответствует направлению и силе порыва ветерка.
Наконец священник выдохся, мокрое лицо было облеплено паутиной, расцарапано ветвями. Его ряса уже дважды развязывалась, зацепившись за кустарник, рукав куртки он тоже успел уже где-то порвать. Сев на колени, чтобы обзор был больше, а его голова торчала над землей меньше, отец Василий отдыхал, вытирая рукавом рясы лицо и шею. Зажившая рана начала ныть, особенно от сидения на коленях.
Десять минут, которые священник себе положил на отдых, истекли, а солнце все опускалось. Если до ночи отец Василий не обнаружит следов Чичера, то его авантюрный поход в тайгу не оправдается. Он это понимал. За ночь примятая трава поднимется, следы на земле потемнеют и оплывут от росы. Надо догонять во что бы то ни стало, решил священник и поднялся на ноги. Как только он встал, то сразу почувствовал запах влаги. Не лесной прелой сырости, а именно влаги, чистой воды. Значит, рядом ручей или небольшая речка, из которых собираются притоки Лены. Мгновенно захотелось пить, нестерпимо. Язык тут же с трудом стал ворочаться во рту. Самовнушение, усмехнулся своим ощущениям отец Василий. Только что не думал об этом, и вдруг смертельно захотелось пить.
Однако удовлетворение принес не факт близости воды, а то, что ветерок, принесший запах влаги, дул священнику в лицо. Значит, если Чичер близко, то ветерок не в его пользу. Где-то впереди с шумом взлетела птица, треща кустами и оглашая лес пронзительными криками. Отец Василий поправил подвернутую рясу, плотнее затянул шнурок на ней и двинулся вперед с максимальной осторожностью. Птицу мог вспугнуть и человек, а человек у ручья у отца Василия ассоциировался с отдыхом.
Священник не ошибся, у ручья кто-то был. Он отчетливо слышал плеск воды. Именно плеск, а не журчание. Осторожно ступая и сожалея, что на нем не кроссовки, а неудобные резиновые сапоги, отец Василий приближался к источнику звуков. Наконец впереди наметился кое-какой просвет между ветвей. Кустарник был не такой плотный, что было и хорошо, и плохо одновременно. Осторожно приподняв голову и вытянув шею, отец Василий увидел человека, стоявшего перед ручьем на коленях и с наслаждением плескавшего себе на лицо и шею ключевой водой.
