Я пододвинул стул и уселся напротив. – Давай поговорим. Очень серьезно. Похоже, наш недавний разговор на эту тему прошел мимо твоих ушей.
Она только кивнула, в глазах мелькнули ожидание и испуг.
– Положение у меня на работе трудное, – пояснил я. – Под меня копают. Рассматривают под микроскопом. Неверный шаг – и я в подвале. И, сама понимаешь, чекисты оттуда живыми выходят редко.
– Копают, перекапывают! – воскликнула Антонина. – Совсем вы обезумели со своими делами! Когда уж крови напьетесь! Под тебя копают! Отец с трибуны кричит: «Долой, всех к стенке!» Что с вами происходит?
В глазах ее появились слезы.
Отец у Антонины – старый большевик, был мастером на крупном ленинградском заводе, теперь руководит там же профсоюзом. Очень близко знал Кирова, практически дружил с ним и боготворил. После его убийства просто обезумел. Теперь призывает с трибуны давить контрреволюцию: «Дайте мне винтовку. Я их сам! Как и любой другой наш трудящийся человек! Давить, нещадно! Бескомпромиссно!» И нисколько не лукавил – искренне верил в это. На этой почве Антонина вдрызг разругалась с ним. Бросила в лицо: «Вам бы лучше не врагов, а друзей искать!»
– Тоня, положение действительно очень опасное. И бить будут не только по мне. Обычно начинают с окружения. А кто мое окружение? Это ты.
– И что мне теперь, не дышать? – она упорно гнула свою линию.
– Просто меньше болтать. Кто тебя за язык тянет? Что ты все на людях убиваешься по профессору и его «окололитературному обществу»? Они твои родственники?
– С ними обошлись жестоко.
– Со многими обходятся жестоко. И что, нужно самой совать шею в петлю?
– И что, всем нужно молчать?
– Тебе нужно выжить… Антонина, я без тебя не смогу. Просто погибну.
Я встал, обнял ее.
Она замерла. И всхлипнула.
Я нисколько не лукавил. Полина, первая жена моя, очень много значила для меня. Занимала огромное пространство моего существования. Но она была как бы моей собственностью. Тем, что мне необходимо. С кем мне удобно. А вот с Антониной чувства несколько иные. Она была частью моей души.
Бывает так, что люди созданы друг для друга. И тут не столько важны какие-то внешние и психологические свойства. Просто обрушивается однажды ощущение – мы те, кто искали друг друга всю жизнь. А многие ведь так и не находят свою половину, оставаясь с ощущением чего-то несделанного в жизни и очень важного. А мы с Антониной нашли. И нас теперь не разорвать. Это не романтическая страсть, не вожделение. Это нечто большее, бездонное и космическое, чего словами не объяснить. Спокойная вечная уверенность людей, которые составляют две части единого целого. И это не проходит с годами, как юношеская любовь. Это чувство только укрепляется.
– Теперь слушай, Тоня, очень внимательно, – перешел я на деловой тон. – Ты не носишь секретные документы домой. Не общаешься с людьми, нелояльными нашей власти. Не распускаешь язык и не защищаешь никого. Сокращаешь круг общения до минимально необходимого.
– И ухожу в монастырь.
– Нет, остаешься на месте. С монастырями ныне тоже проблемы, – хмыкнул я.
– То есть я уже буду не я.
– Ты и будешь собой. Только закройся от мира. Мы должны выжить. Мы оказались в центре урагана, и нам нужно учиться порхать в этой среде. Я умею. Ты – нет. Поэтому делай, что говорю.
Она глубоко вздохнула. Помолчала.
– Думаешь, мне легко? Иногда кажется, что лучше бы меня зарубили в Гражданскую – ушел бы молодой и в славе. Но у каждого своя ноша, которую мы обязаны нести, чтобы оставаться людьми… Ну, так как, Антонина?
– Да. Да. Да… Проклятые времена!
– На Дальнем Востоке у китайцев, с которыми я общался, было любимое проклятие: «Чтобы вам жить в эпоху перемен». Только вот без перемен не бывает развития.
Послышался звук двигателя, и я метнулся к окну. Увидел подъезжающую родную «эмку».
Хлопнула дверца. И вот на пороге флигеля возникла массивная фигура Фадея. И сразу стало ясно, что сегодня мне поспать не суждено.
– Давно не виделись, – усмехнулся я, пропуская Фадея в хату.
– Связной из Москвы был у «Графа» и «Брюнета», – негромко произнес он, чтобы не слышала Антонина. – Что делать будем? Как и планировали?
– Будем брать.
– Две группы уже ждут.
– Тогда поехали, – кивнул я. – Только заедем в университет.
– Зачем? – удивился Фадей.
– Антонина Никитична хочет поработать ночью с секретными документами, – отчеканил я. – Ей сдавать работу.
Антонина издала возмущенный возглас. Но я только нахмурился:
– У нас договор, Тоня.
Она кивнула. И начала собирать документы в папку…
Все прошло гладко. Никто не отстреливался.
Главный фигурант, проходивший у нас под условным обозначением «Граф», проживал один – все в том же номенклатурном «Боярским тереме». Вот и еще одна квартира там освободилась. Наверное, для того, кто сменит выбывшего жильца в его руководящем кресле.
Из Москвы прибыл обещанный связной троцкистской межрегиональной группы. Привез весточку и что-то еще. Может, деньги или руководящие указания. Это и предстояло узнать.
Связного мы проводили обратно в Москву. Он уехал ближайшим поездом, уверенный, что успешно выполнил задание. И ладно. Пусть коллеги с Лубянки им занимаются в рамках агентурной разработки «Эверест». У них на него какие-то большие планы. А наших мы арестовываем. Это «Граф» – главный редактор областной партийной газеты «Знамя». И «Брюнет» – завотделом печати и пропаганды Городского комитета ВКП(б).
«Граф» – спортивный, высокий, с густой седой шевелюрой и зелеными глазами, действительно по манерам походил на аристократа – высокомерен, на удивление спокоен. Будто мы к нему пожаловали не с ордером на арест, а с документами на подпись. Все поглаживал себя устало и вяло ладонью по щеке, кивал. На наши вопросы отвечал четко, но без заискиваний и энтузиазма. При этом обдумывал чуть ли не каждое слово. Иногда взрывался брызгами иронии, и тогда его глаза становились насмешливыми и злыми.
Интересный человек. Волевой. Умный. Хороший журналист-пропагандист. Жалко, что стал врагом.
– Что вам из Москвы привезли в портфеле? – спросил я.
«Граф» кивнул на книгу – первый том полного собрания сочинений Горького – и произнес бесстрастно:
– Послание. Не думаю, что ваши дешифровщики найдут что-то интересное. Все эти вести из Мексики в последнее время декларативны и унылы.
– То есть вы признаетесь, что получали послания от Троцкого из-за рубежа с целью подрыва партийного единства и ведения вредительской деятельности? – уточнил я.
– Многие их получали, – он махнул рукой. – Знаете, принять неправильную сторону – это как поставить не на ту лошадь. Тут же втопчут в грунт копытами.
– А ставку сменить нельзя?
– Никак нельзя. После старта ставки не меняют. И не возвращают.
– А выйти из игры?
