Шурику тоже было нехорошо, но он держался. Пару раз в откинувшуюся дверь заглядывали «каталы», но, не обнаружив в купе никого, кто, по их разумению, мог иметь крупную сумму денег, удалялись. Пришел проводник, сообщил, что есть чай. Сам он, судя по непослушным губам, пил другой напиток. Ближе к ночи проводник пришел еще раз, поинтересовался, не видел ли Шурик его дерматиновое портмоне с кармашками для билетов пассажиров, получив отрицательный ответ, постоял еще с минуту, глядя на мелькающие за окном березы, и вышел. В следующий раз Шурик увидел его только ближе к обеду следующего дня. К тому же времени проснулся и инженер.
Словом, если не считать погони за одним из картежных дел мастеров, закончившейся дракой в соседнем вагоне, дорога до Волгограда была скучной и однообразной. Мама с малышом сошли, и дальше до Ставрополя Шурик ехал со страдающим похмельем попутчиком в полупустом купе. У лейтенанта тоже разламывалась голова, однако у него в отличие от соседа, который мечтал выпить, при одном только упоминании о водке начиналась тошнота.
Инженер по имени, которое Шурик позабыл тотчас, как они познакомились, вел себя как зажатый тисками семьи мужчина, вырвавшийся наконец на свободу. Получив возможность делать то, чем, по всей видимости, ему было запрещено заниматься дома, в Невинномысске (куда тот и следовал после командировки), пил, куражился, ходил в ресторан высматривать одиноких женщин. Впрочем, в полной мере ему удавалось лишь первые два дела. Женщин он в своих трико с вытянутыми коленями не интересовал, а очки его в роговой оправе на высоте полутора метров от земли женщин даже раздражали.
Шурик наблюдал за событиями с ледяным спокойствием. Под Невинномысском внезапно выяснилось, что у инженера закончились деньги. Это стало очевидным, когда он за полчаса до прибытия на вокзал направился было приобретать у проводника, который к тому времени уже находился в состоянии анабиоза от возлияний, очередную бутылку ставропольской водки. Похлопав себя по карманам, инженер загрустил, после чего стал думать, что делать дальше. Мысли его далеко, как видно, не зашли, и он уставился на Шурика долгим взглядом.
– Денег нет, – сказал он Шурику. – Сюда никто не входил?
Не получив ответа, он решил прощупать молодого человека еще одним способом:
– Милицию вызвать, что ли…
На вокзале его встречала жена. Радостным в глазах женщины был только первый поцелуй. Но даже он выглядел каким-то сдержанным, поскольку супруга инженера была из тех женщин, что улавливают запах алкоголя изо рта любимого на расстоянии прямого выстрела.
Потом был Пятигорск. И только после него, измотав Шурика стуком колес и остановками, поезд застопорил свое движение в Моздоке.
Отметившись в комендатуре и справившись, как можно добраться до аэродрома, он вдруг встретил в лице ненавистных с институтской поры «комендачей» понимание. Они усадили его в «уазик», на все дверцы которого были навешаны бронежилеты, и довезли до аэродрома.
Около часа Шурик сидел на траве близ асфальтового поля шириной и длиной около пятисот метров. Жевал былинку и думал о том, как распорядилась бы им судьба, согласись он на службу в Приволжье. Ему предлагали настойчиво, намекая на то, что раз отец командует там округом, то, быть может, было бы лучше, если бы и сын пошел по его стопам…
Шурик еще задолго до этих настойчивых притязаний позвонил отцу и сказал, что служить под его началом не хочет. Пять лет ему приходилось доказывать, что он в институте не потому, что папа генерал, а потому, что дедушка его и прадедушка генералами были.
– А ты думал, я тебя принял бы? – усомнился в возможности другого генерал-полковник Ждан. – Чтобы ты тут у меня улицы Саратова парадно-выходными брюками подметал? Послужи-ка ты, сынок, без меня. Шкурой загрубей… Я люблю тебя, сын.
Специалист по компьютерному обеспечению службы войск Ждан завис в Коломне, там же, видимо, и собирался состариться в печали и тоске, мечтая о фронте и боях, как вдруг ему сообщили, что его как специалиста по IT-технологиям срочно командируют в Грозный. К боям Шурик был готов, к Грозному – нет. Однако гены потомственного офицера взяли свое, и он согласился. Впрочем, его согласия никто и не спрашивал. Представлял он то место, куда следует, весьма смутно и пространно. Слышал лишь, что там головы режут и война то начинается, то заканчивается, то снова начинается.
Отца он с детства побаивался, мать умерла, когда они еще служили на Дальнем Востоке. И это «я люблю тебя» пронеслось в голове молодого лейтенанта странным зигзагом по той причине, что он впервые это слышал из уст отца.
Первую неделю отпуска Шурик провел с отцом в Саратове. Чувство сыновнего долга привело его в квартиру к отцу лишь потому, что отец был единственным, кто остался у него из родни. Поздоровались они, как и попрощались, сухо. Сухим был и поцелуй отца на аэровокзале. Шурик снова улетел в Коломну, и вот тут-то и началось…
Да, он был готов к поездке в Грозный и хотел этого. Тем более что сказали на одну-две недели.
Нацеловавшись вдоволь со своей девушкой Дашей, он запихнул форму в раздувшиеся чемоданы и отправился в часть.
Дважды он подходил к пилотам, справляясь, не летит ли кто в Грозный. И дважды получал ответ, что небо затянуто, что недавно одна машина с людьми уже чуть не упала, а потому нужно сидеть и ждать.
Купить билет на военный вертолет, имея гарантию того, что улетишь, невозможно. Потрясенный способом доставки молодых офицеров в часть, Шурик уселся на траву. Он слушал гул разогреваемых вертолетных двигателей до вечера, когда же это стало невыносимо, поднялся и, поручив сидящему рядом прапорщику присмотреть за чемоданами, отправился прогуливаться по опутанному колючей проволокой аэродрому. Далеко, впрочем, уходить было нельзя. В любой момент могли дать команду на взлет, и около сотни желающих тут же назвали бы себя перспективными пассажирами. Сколько поднимется в небо машин – известно одному лишь командиру вертолетного полка, а тех, кто хочет улететь в Чечню, Шурик мог пересчитать сам. На неизвестно когда отданную команду было около ста с лишним кандидатов.
Срок прибытия в часть истекал через пять дней. При такой облачности над Северной Осетией вырисовывался реальный риск нарушить закон. Ничего существенного из-за этого, конечно, не произойдет, и война не закончится, да и в командировку Шурик едет, а не к новому месту службы, но получить с первых дней службы репутацию неисполнительного офицера Ждану казалось недопустимым. Он, если честно, не совсем ясно представлял себе офицерскую службу. Там, в Коломне, он работал в тихом уютном кабинете, следил за тем, чтобы компьютерные установки работали исправно и сигналы из космоса получали своевременно, и ничем другим, строго говоря, не занимался.
– Товарищ лейтенант! – услышал он, начиная уже отчаиваться. Услышал и не обратил внимания. Ему и честь-то отдавали всего единожды – в училище, по заведенным училищным традициям. Тот курсант, кто первым отдал честь молодому офицеру после вручения погон, получал десятку. После выпуска в повседневной форме Шурик щеголял лишь один раз – в кафе. В Коломне была спецовка-комбинезон, и сейчас при сияющих новыми звездочками погонах в своем зеленом кителе и выглаженных брюках выглядел он посреди аэропорта не совсем подходяще.
– Товарищ лейтенант! – проговорили уже более настойчиво и более развязно, и Шурик, опомнившись, повернул голову.
В пятидесяти метрах от него под невероятно кривым стволом дуба сидели восемь или десять человек в камуфляже, и при этом ни у одного из них не было на погонах знаков различия. Удивляться Шурик не стал. Чечня нынче заполнилась контрактниками различных возрастов – от рядовых до тридцатипятилетних лейтенантов запаса. Они-то и несли вместе с кадровыми офицерами и солдатами-срочниками службу по восстановлению конституционного порядка на Кавказе. Кого-то вела сюда жажда приключений и азарт, кого-то – обещанные «боевые» в тысячу рублей за один день боя, но Шурик еще в училище уяснил для себя главное – кого и что ни вело бы на Кавказ, все здесь делали одно дело.
Шурика покоробило. Пять лет ему втиралась непоколебимая истина о том, что офицер в войсках – лицо святое. И теперь, когда его окрикивает, словно дворника, вооруженная до зубов группа сомнительных лиц без каких-либо знаков различия, реальность вступила с теорией в противоречие.
– Кто спрашивает? – глядя в загорелые, улыбающиеся лица, бросил Ждан. Снял фуражку и протер платком лоб. Несмотря на облачность, температура была никак не ниже тридцати, и стоять в шерстяном кителе под этими дышащими жаром серыми облаками было и странно, и неуютно.
– Наш человек! – рассмеялся золотозубый мужик лет тридцати на вид. – Подойди, познакомимся, что ли… Куда летишь, пехота? – и в глазах его сверкнул огонек, свидетельствующий о том, что злобы нет.
