— Пятдэсят баксов, — торопливо выпалил горец и добавил: — самалет черэз час.
Чижов откровенно удивился и, хмыкнув, сказал:
— Так вам на вертолете надо лететь…
— Слушай, гдэ вэрталет, мы сагласны? Иваныч на этот раз не удержался и громко заржал, но тут же взял себя в руки и поспешно выпалил:
— Садитесь, только скорее.
Не дослушав, «благоухающий» пассажир уже втаскивал в салон пьяного в стельку приятеля, а затем принялся набивать автомобиль чемоданами. Наконец все благополучно расселись, и Иваныч предусмотрительно попросил:
— Пристегнись ремнем, ехать будем очень быстро.
На что усатый клиент лишь презрительно отмахнулся, сопроводив свой жест короткой фразой:
— Я люблю быстро, да. Поехали.
Ваня неуверенно пожал плечами и сорвал машину с места, при этом оба горца были вжаты в сиденья, как будто действительно взлетали на самолете.
Доехать от Хорошевского шоссе до аэропорта в Домодедово за час — все равно, что поймать голыми руками акулу; нельзя сказать, чтобы это было совершенно невозможно, но определенные трудности все же существовали. И Чижов принялся их добросовестно преодолевать.
«Шестерка» на бешеной скорости приближалась к идущей впереди машине, громко перегазовывала и резко шла на обгон, порой вылетая на встречную полосу. Так длилось на протяжении всего пути, пока автомобиль не выскочил за пределы Кольцевой дороги.
Во время пути Иваныч был суров и сосредоточен, ему некогда было смотреть на пассажиров, которые практически летали по салону, судорожно пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь.
Наконец, когда машина проезжала пост ГАИ и была вынуждена сбросить скорость, сидящий рядом с водителем кавказец торопливо схватился за ремень безопасности и пристегнулся. Только после этого из горла усатого вырвался облегченный вздох. Его притихший приятель, казалось, напрочь протрезвел и скатился вниз, между сиденьями.
Домодедовская трасса не была загружена, и Иван постоянно держал стрелку спидометра на отметке сто шестьдесят километров в час. Наконец впереди замаячило здание аэровокзала.
Громко завизжала резина, и «Жигули» замерли на месте как вкопанные.
Пассажир, до этого так сильно спешивший на рейс, не подавал признаков жизни, уставившись немигающими глазами в одному ему ведомую точку и не выпуская из скрюченных пальцев ручку двери.
— Приехали, — подтолкнул его Иваныч, — сорок семь минут — настоящий рекорд.
Все так же молча горец, любивший быструю езду, вылез из машины, как сомнамбула, и, не глядя на товарища, забившегося между креслами, двинулся в сторону аэровокзала.
— А деньги, — крикнул вдогонку ему Чижов.
Только после этой фразы кавказец наконец обрел почву под ногами. Порывисто развернувшись, он извлек из салона товарища, затем молча вытащил чемоданы, а вслед за этим бросил на колени водителя смятый зеленый стольник.
— У меня нет сдачи, — попытался протестовать Ваня — пойдем разменяем…
Его прервала короткая, но многозначительная реплика бывшего пассажира:
— Шэф! Ты дурак!
Два совершенно трезвых кавказца с огромными чемоданами наперевес неторопливо двинулись к стойкам регистрации — по их размеренным шагам никто и никогда не смог бы догадаться, что они очень спешат.
Иваныч проводил смеющимся взглядом удаляющиеся фигуры «джигитов», как будто надеялся, что они передумают и вернутся за сдачей. Но ничего подобного не произошло, и Чижов плавно тронул машину с места, устремляясь в сторону покинутой столицы.
* * *
Послышался робкий стук в дверь, и на пороге возник старикашка маленького роста, с пепельно-серой шевелюрой.
— Разрешите? — несмело спросил посетитель, близоруко уставившись на хозяина кабинета.
Из-за продолговатого письменного стола поднялся широкоплечий брюнет в сером костюме консервативного покроя и белой рубашке с аккуратно повязанным темно-коричневым галстуком. В нем было добрых сто девяносто сантиметров роста и около центнера веса, причем жиром здесь и не пахло.
Его портрет можно было смело поместить на обложке какого-нибудь модного журнала, если бы не один маленький, но бросающийся в глаза дефект — почти квадратная волевая челюсть слишком сильно выпирала вперед и резко контрастировала с мягкими чертами его фотогеничного лица.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — радушно предложил мужчина с квадратным подбородком, — слушаю вас! Дежурный офицер сказал, что вы хотели со мной встретиться.
Опустившись на жесткий стул с деревянной спинкой, старичок размеренным жестом извлек из внутреннего кармана куртки плотно перевязанный пакет, но прежде чем протянуть его собеседнику, вежливо поинтересовался:
— Простите мою старческую назойливость, но могу я узнать ваше имя-отчество и звание?
Расплывшись в обезоруживающей улыбке, мужчина притворно встрепенулся:
— Ах да, это вы меня простите. — В следующий миг перед посетителем появилась красная корочка служебного удостоверения, а его владелец произнес: — Майор Лямзин Антон Борисович, старший оперуполномоченный управления контрразведывательных операций ФСБ.
Внимательно изучив документ, седенький визитер нарочито вежливо, едва ли не с поклоном, вернул «ксиву» владельцу и в свою очередь назвал себя:
— Очень приятно, а я Жутинов Илья Константинович, пенсионер.
Несмотря на то что на лице комитетчика застыла приветливая улыбка, ему было чертовски скучно беседовать с неурочным посетителем. За последнее время в их ведомство постоянно обращаются всякого рода сумасшедшие маразматики, параноики или просто скучающие бездельники.
Вот и на этот раз Лямзин пытался определить: к какой категории отнести представившегося Жутиновым старикашку? Антон Борисович уже заранее понял, что все сказанное гостем окажется старческим бредом, к которому не стоит относиться серьезно.
Между тем посетитель неторопливо — он вообще все делал неторопливо, как человек, который давно уже никуда не спешит, — принялся распечатывать пакет. В следующую секунду перед старшим опером появилась древняя, истлевшая рукопись и маленький, размером со спичечную головку, кусочек темного металла.
— Вот, — гордо произнес Жутинов, — ознакомьтесь! Прелюбопытнейшая находка, я ее раскопал на собственном огороде под Тулой. У меня там дача. Решил колодец новый выкопать, — без умолку тараторил дедуля, — и вот, надо же, наткнулся. Судя по всему, бумаги пролежали в земле не менее ста лет. Какой-то клад, наверное…
Не обращая внимания на собеседника, Лямзин углубился в чтение рукописи. Язык был вроде бы русский, но какой-то уж слишком заумный и исковерканный. Пробегая глазами пляшущие строчки текста, майор еще больше утвердился в первоначальном мнении — этот Жутинов явно не в своем уме.
Не удосужившись прочесть всю рукопись, Антон вопросительно уставился на старика и произнес:
— Да, возможно, это и представляет какую-то ценность для историков или археологов, но при чем тут наше ведомство?
Престарелый дачник, в свою очередь, искренне удивился и пристально посмотрел на офицера безопасности — его голос звучал несколько вызывающе, а в интонациях угадывалось откровенное раздражение:
— Как это при чем? А может, это станет находкой века. Вы посмотрите на этот кусочек металла. Признаться по правде, я никогда в жизни не встречал ничего подобного, — Жутинов все больше распалялся, уже, наверное, пожалев, что связался с таким непроходимым тупицей, — а я, между прочим, кое-что смыслю в минералах. Я в свое время работал в металлургической промышленности и даже защитил кандидатскую диссертацию.
Лямзину было лень спорить с посетителем, и он примирительно вскинул руки вверх, как бы подчеркивая этим свою полную капитуляцию перед его доводами.
Вслух он сказал:
— Сдаюсь, сдаюсь, Илья Константинович, — а затем продолжил, но уже серьезно: — Бумаги я передам специалистам, а неопознанный минерал — в нашу лабораторию. Оставьте ваши координаты, и мы с вами обязательно свяжемся.
Жутинов удовлетворенно просиял, подавив облегченный вздох, а затем сказал:
— Живу я в Бибиреве, на улице Пришвина, дом номер семь. Да меня там каждая собака знает, — широко улыбнулся старик, обнажив два ряда на редкость ровных зубов, — спросите около любого подъезда сумасшедшего профессора.
«С этого надо было и начинать», — едва не сорвалось с губ майора обидное высказывание. Однако он благоразумно сдержался и вежливо поблагодарил:
— Спасибо вам огромное за беспокойство. Как только появится какая-либо информация, я вам позвоню.
Старик понял, что его вежливо выпроваживают, поэтому торопливо поднялся, не желая становиться назойливым,
— Не смею вас задерживать. Всего доброго. Когда за визитером закрылась входная дверь,
