Одной рукой я держал запястье его правой руки, в которой все еще был зажат нож, а локтем другой надавил ему на кадык. Казалось, силы покинули майора и он потерял сознание. На какое-то мгновение я ослабил хватку, пытаясь вырвать из его расслабленных пальцев кровавый нож. Но тут рука притворившегося Летяева взметнулась вверх, и лезвие полоснуло меня по правому боку... Как назло, бронежилеты мы сняли еще два дня назад, стремясь как можно больше облегчить свою поклажу. У нас были лишь короткоствольные автоматы, ножи, запас патронов, перевязочный пакет и фляга для воды.
Сбросив меня, майор поднялся, презрительно сплюнул на лежавшего рядом мертвого ребенка и прошипел, с трудом переводя свистящее дыхание:
— Ублюдки сраные!.. Вот и валяйтесь здесь... А я пошел, разберусь с остальными обезьянами!
Летяев вытер нож о халат мальчишки, отстегнул от ремня помятую флягу, зачерпнул воды и стал жадно пить, суцорожно глотая ледяную влагу пересохшим горлом. Затем, подобрав с земли мой автомат, он на секунду остановил взгляд на моем искаженном от боли лице, усмехнулся и уверенным шагом терминатора зашагал в ту сторону, откуда несколькими минутами раньше появился подросток. Я лежал и был бессилен что-либо предпринять. Этот озверевший безумец шел на верную смерть...
Очнулся я от того, что услышал голоса. Говорили явно не на русском. Из того, что я смог понять, использовав все свои скудные знания местного диалекта, мне стало ясно, что майор действительно добрался до ближайшего селения и пытался устроить там кровавую баню, ранив несколько местных жителей. Он был убит кем-то из стоящих рядом со мной моджахедов, охранявших селение. Сейчас эти люди обсуждали, что со мной делать. Это было самым худшим из того, что могло со мной приключиться. Эти «звери» могли сотворить с пленными все что угодно, и мы были готовы, в случае безвыходной ситуации, пустить себе пулю в лоб. Сейчас я был лишен даже такой возможности.
Меня подхватили за руки и за ноги и куда-то понесли. Боль в боку была нестерпимой. Я снова потерял сознание.
Очнулся я в какой-то обшарпанной комнате, отдаленно напоминающей больничную палату. Я лежал на металлической кровати, перебинтованный и укрытый простыней.
Итак, «воины ислама» решили сохранить мне жизнь. По крайней мере, на какое-то время. Значит, я им нужен. Вот только для чего?..
Прошло несколько часов. Потом появилась кареглазая мусульманская девушка, половина лица которой была укрыта черным платком. Убедившись, что я в сознании, она тут же покинула помещение. А спустя минут пятнадцать в дверях так называемой больницы я увидел троих мужчин. Два бородатых моджахеда с одинаково злобным выражением лица и автоматами Калашникова в руках и европеец — одетый в белую рубашку с коротким рукавом и брюки защитного цвета. Он приблизился к кровати, в то время как бородачи заняли места у двери.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он на вполне приличном русском.
— Хуже некуда, — ответил я. — Почему меня не убили?
— На то есть причины. — Брови незнакомца сошлись у переносицы. — Как военнопленного, я спрашиваю у вас: назовите номер своей воинской части, звание и имя.
— Значит, я в плену? У кого?
— Вы не знаете, кто расстрелял из орудий ваш диверсионный отряд? — усмехнулся европеец. — Не притворяйтесь! Я интересуюсь не из простого любопытства, а для вашего же собственного блага.
— Неужели?! — Внезапный приступ головной боли заставил меня поморщиться.
— Какого такого блага? Быть живьем посаженным на кол? Или подвешенным за руки с содранной живьем кожей?
— Мы не знаем, в каком вы звании, — не без труда подбирая русские слова, произнес европеец. — Если офицер, то мы поменяем вас на одного нашего командира, захваченного в плен вашим спецназом неделю назад. Так что в ваших интересах...
— Ладно... — Слова «парламентера» меня несколько обнадежили. По крайней мере, где-то на горизонте забрезжил реальный шанс выжить. Надо было им воспользоваться. — Капитан воздушно-десантных войск Аверин. Для начала хватит... А вы кто такой?
— Этого вполне достаточно, — кивнул мой собеседник. — Мое же имя вам ничего не скажет. Я просто переводчик. — Мужчина повернулся к бородачам с автоматами, что-то сказал им, и они, развернувшись, вышли. Переводчик же задержался в дверях и предупредил:
— И, пожалуйста, постарайтесь не делать резких движений. Они этого не любят.
Через секунду дверь захлопнулась. Я снова остался наедине со своими мыслями и болью.
В течение следующих дней меня никто не трогал. Три раза в день приходила уже знакомая мне темноглазая девушка, с неизменным, закрывающим половину лица, платком, и кормила меня с ложки рисом. Она же делала мне перевязки. Но как только наши взгляды встречались, девушка тут же отворачивалась. Я несколько раз пытался с ней заговорить, но бесполезно. Что бы я ни сказал, выражение лица моей «медсестрички» не менялось. Видимо, она действительно совершенно не понимала по-русски.
Где-то в конце второй недели моего пребывания в плену, когда я уже мог вставать и самостоятельно, под конвоем двух неизменных бородачей, ходить на оправку, снова появился тот самый европеец, что разговаривал со мной вначале.
— Как самочувствие — не спрашиваю, — произнес он. — Вижу, что вы приобрели... э-э... как это правильно сказать... товарный вид. Мы связались с вашими, сообщили, что готовы обменять капитана Аверина на Абдул-Халида. Русские потребовали доказательств, так что придется для них кое-что сделать. — С этими словами переводчик открыл висящую у него на плече сумку и достал оттуда фотоаппарат. Прижал его к правому глазу и несколько раз щелкнул, ослепив меня яркой вспышкой. Потом убрал свой «кодак» обратно, как-то криво усмехнулся, еще раз пристально оглядел меня, одетого в бесцветные лохмотья, и вышел из комнаты.
Спустя три дня меня разбудили где-то под утро, связали руки и под дулами автоматов погнали в горы. После часового марша под нещадно палящим солнцем мои едва затянувшиеся раны снова начали кровоточить. Хотя для «воинов ислама» хождение по этой, поднимающейся почти все время только вверх, узкой тропинке не представляло никакого труда. Вскоре мы остановились на небольшой, но ровной площадке и принялись ждать. Минут через двадцать я отчетливо услышал шум приближающейся «вертушки». Сомнений не было — наши согласились на обмен. Когда из-за ближайшего к нам скалистого холма вынырнула до боли знакомая, почти что родная «стрекоза», мои глаза стали влажными. Но палящее южное солнце быстро высушило их, не оставив и следа от непростительной для капитана спецотряда минутной слабости. Вертолет сделал круг над площадкой для того, чтобы находящиеся в нем бойцы смогли убедиться в отсутствии засады, после чего мягко приземлился на выжженную солнцем траву. И я увидел подполковника Дорошина в сопровождении незнакомого мне человека, не сводящего с меня глаз с той самой секунды, как он оказался на земле. Потом из вертолета вылез замотанный в ватный халат моджахед, которого держали за локти двое бойцов в камуфляже. При виде пленника конвоировавшие меня бородачи дружно ощерились в радостной улыбке и, пригладив бороды легким прикосновением ладоней, пробормотали традиционное в таких случаях «аллах акбар»...
Процесс обмена не занял много времени. Мусульманин отправился вниз по склону вместе со своими братьями по оружию, а я залез в «вертушку», и вскоре площадка на вершине холма осталась далеко внизу. А потом... Потом я попробовал заговорить со своими, дабы хоть как-то выразить переполнявшие меня эмоции от долгожданного освобождения из плена, но неожиданно наткнулся на стену холодного молчания. Только подполковник Дорошин глухо бросил насторожившую меня фразу:
«На базе все расскажешь...», а до сих пор так и не «обозначившийся» его молчаливый спутник бросил на меня настороженный взгляд. Что-то здесь было не так.
Когда вертолет приземлился на незнакомой мне огороженной колючей проволокой территории, охрана которой осуществлялась с четырех наблюдательных вышек, меня вытолкнули из «вертушки» и отвели в помещение, очень похожее на то, в котором я находился совсем недавно. Те же обшарпанные стены, те же решетки на окнах и железная дверь в стене. Только в отличие от «палаты» с кроватью в этой комнате-камере не было ни единого предмета. Я был в полном недоумении. На мои вопросы мне никто не отвечал. Просто затолкали, захлопнули дверь и — все!
Да, слишком рано я обрадовался, увидев взметнувшиеся из-за вершины холма лопасти главного винта...
За мной пришли довольно скоро. Посадили в армейский джип и повезли на расположенную неподалеку от места моего короткого заключения взлетно-посадочную площадку. Самолет уже ждал, так что вскоре я снова находился в воздухе. А через несколько часов меня доставили на базу «Белого барса», ставшую мне за последние два года настоящим домом. Меня отвели в один из учебных кабинетов, где состоялся первый допрос. Вел его тот самый незнакомый мужчина, что так внимательно наблюдал за мной последнее время.
