могут так, не могут они сидеть дома, когда беда общая, беда всего народа. Коня на скаку, в горящую избу… Да, это все про них! Жены, матери, боевые подруги, как же мы отмолим ваши смерти, как мы жить-то будем дальше, похоронив вас? Похоронив? Да я же ее и похоронить-то не смогу! Господи, Ольга, прости мне мой грех, что оставляю тебя вот так. Найдут тебя, предадут земле, милая. Ты прости нас, но война, а она требует от нас мужества, требует оставить тебя сидящей в самолете. Пусть он будет твоим мавзолеем, саркофагом. Мы вас всех найдем, всех похороним с почестями. И помнить будем!
Коган перегнулся через край кабины и поцеловал Ольгу в холодеющий лоб. Потом спрыгнул с крыла самолета на траву и зашагал. Он шел не разбирая дороги, не думая даже о том, куда идет. Главное, подальше от самолета. Если немцы узнают, увидят, то сразу догадаются, что был в самолете еще кто-то. И тогда погоня, собаки! А война еще идет, и у него приказ, у него задание. И он не имеет права попасться, погибнуть. Не имеет права не выполнить этого задания. Сердце сжималось оттого, что он оставил Ольгу мертвую в самолете, но сделать он ничего не мог…
И только утром, когда совсем рассвело, Коган начал ориентироваться на местности. Полетная карта с самолета Ольги помогла. Они еще днем с ней проходили весь маршрут, когда пили чай. Борис знал, в какое время и какие ориентиры должен был пройти самолет. Сел он спустя два часа, пытаясь уйти от зениток, а потом шел вдоль дороги. Эту дорогу он нашел и место, где оставил самолет, тоже определил теперь по карте довольно точно. Получалось, что сейчас Коган находился северо-восточнее города и примерно в тридцати километрах от него. По ровной местности, хорошим шагом это расстояние можно преодолеть часов за шесть. Но местность была неровной, леса дремучие, дороги редки, а там, где были дороги и деревни, легко было наткнуться на немцев или полицаев.
После ночного блуждания ноги у Когана гудели. Нужно отдохнуть, нужно немного поспать, чтобы голова была свежей и чтобы хватило сил преодолеть расстояние до города через лес. Потянув носом лесной воздух, оперативник с удовольствием ощутил запах влаги. Где-то рядом журчал ручей. Умывшись, смыв с лица и рук кровь, Борис напился и решил, что свои скудные запасы провизии пока трогать не стоит. Он слишком устал, чтобы есть. Нужно поспать. И небольшая копна прошлогоднего сена, стоявшая на краю полянки, вполне годилась для этого. Коган зарылся в сено, стараясь, чтобы ни одна часть тела или одежды наружу не торчала, и закрыл глаза.
Несмотря на усталость, сразу уснуть не удалось. По телу прошла истома, когда он вытянул ноги, расправил поясницу. Но голова продолжала работать. Он вспоминал погибшую Ольгу, думал о том, как теперь будет действовать. В партизанский отряд соваться без самолета смысла нет. Конечно, у партизан есть связь с городским подпольем, и они могли бы помочь. Но у Когана был и другой канал для связи. У него имелся адрес явочной квартиры и пароль к ее хозяину. Контрразведчики сказали, что хозяин сведет с нужными людьми и на первых порах окажет помощь. Этого пока вполне достаточно, чтобы лишний раз не рисковать. Потом можно подумать, как выйти на Шелестова и Буторина, которые тоже должны были прибыть за линию фронта. С ними должна была быть установлена связь через партизан, но это дело второе. Главное – гестапо и появление Сосновского. Вот что перспективнее и важнее всего на данный момент проведения операции.
Размышляя, Коган все же уснул. И проспал он до того времени, когда солнце стало уже клониться к закату, когда оно спряталось за верхушки деревьев и полянка очутилась в тени. Солнце не пекло, вода была рядом. Небольшой вещмешок с едой под рукой, а значит, можно подкрепиться, и в путь. Коган стал прислушиваться. Тихо и спокойно в лесу. Выбравшись из копны, он снова собрал ее так, чтобы не бросалось в глаза, что в ней кто-то ночевал. Мало ли кого занесет в эту часть леса. Полицаев, националистов. Им будет очень интересно, кто тут прятался. Отряхнув с себя сено, вытащив его остатки из-под воротника, Коган углубился в лес в сторону родника.
И тут он услышал короткий стон. Замерев на месте с поднятой ногой, которую он не успел опустить, оперативник стоял, придерживаясь за молодую осинку, и старался уловить направление звука. Это был стон, голос женский или детский. Эти звуки говорили, что бояться нечего, что это не враг, что опасности нет. И что там беда. Коган двинулся вперед, стараясь не шуметь, чтобы не напугать тех, кто там сейчас стонет у ручья. Он не успел подойти к молоденькой березке и раздвинуть ветви, как тут же раздался строгий девичий голос:
– Кто там? Не подходи!
– Тихо, ты чего кричишь, – с улыбкой Коган вышел из-за дерева. – Я не враг тебе. Я сам тут от немцев спасаюсь.
Девушка лет двадцати или чуть старше сидела на траве у родника. Цветастая юбка, крепкие ботинки и мужской пиджак с чужого плеча. Пиджак был распахнут, а девушка головным платком промакивала кровь на боку. Увидев мужчину, она побледнела и схватила что-то круглое, замахиваясь на незнакомца.
– Не подходи, у меня граната! Мне терять нечего, взорву обоих!
«Ого, – Коган укоризненно покачал головой. – А девушка воинственная. Правда, граната у нее без запала. Толку от нее не больше, чем от камня, но решительности в глазах девушки было более чем достаточно». Не обращая внимания на гранату, Коган подошел ближе, присел на корточки и посмотрел на окровавленный бок блузки. Рана была не опасной, но кровоточила сильно. Или пуля, или ножевое ранение. Скорее всего, внутренние органы не задеты, рана касательная.
– Где тебя так угораздило? – спросил он, думая о том, что для одних суток многовато раненых девушек на одного человека. – Чем это? Не пуля. Ножом, что ли, тебя кто пырнул?
– Штыком, – вдруг со злостью бросила девушка.
– Немцы, что ли? – спокойно осведомился Коган, разглядывая окровавленный бок. – Ладно, я расспрашивать не буду. Не мое это дело. Давай помогу. Я с ранами обращаться умею. Не впервой.
– А вы кто такой? – нахмурилась девушка. – Вы чего в лесу прячетесь? Вон, трава сухая прилипла. В стогу ночевали?
– Ух ты какая! – рассмеялся Коган, опуская на траву вещмешок и доставая из него чистое полотенце. – Я, значит, ее не расспрашиваю, а она вон какая любопытная. Любопытной Варваре на базаре нос
