Дальнейшее отражало борьбу адвоката Мезина М.И. за свободу Ямковецкого, отбывавшего в колонии КЩ-1354 в Петушках Владимирской губернии, на берегу славной речки Клязьмы. Нужно, как известно, совсем немного выпить водки, чтобы добраться от Москвы до Петушков пригородной электричкой.
Кассационный протест защитника Мезина М.И. от 4 апреля 1994 года Верховным судом РФ был отклонен. Та же участь постигла кассационную жалобу осужденного Ямковецкого: самый гуманный суд оставил приговор в силе. Попытки Мезина М.И. найти смягчающие приговор обстоятельства в 1995 и 1996 годах также не увенчались успехом.
Больше ничего о Ямковецком в бумагах не было, но я не рассчитывал и на это. Историйка вытанцовывалась приблизительно такая…
После тулунской отсидки Ямковецкий нашел остатки семьи в Кимрах, отпраздновал свое возвращение в избе, приобретенной взамен московской квартиры, и наладил бизнес, который в просторечии называется «сбыт имущества, добытого заведомо преступным путем». По некоторым моим соображениям, подсказанным очевидной тягой Ямковецкого к дорогим иномаркам («Линкольн» и «Понтиак-Протоспорт-4» на фото, сегодняшняя «капелька» «Порше»), сбывал он краденые автомобили, что позволило скупить значительную часть акций АО «Земля» и войти в совет акционеров на правах совладельца. Картинка, характеризующая наше замечательное время еще более точно, чем реклама дамских прокладок с «крылышками» для белья: рядовые акционеры из ФСБ и МВД в компании, которой владеет рецидивист. Как сказал один генерал, отстаивая кандидатуру претендента на губернаторское кресло, в прошлом судимого за изнасилование: «При чем тут прошлое? Главное, чтобы человек был хороший». (Надежная была бы в России безопасность, если бы этот генерал и по сию пору возглавлял ее Совет!..) Но что же Ямковецкий? Жизнь его снова вступает в серую, как арестантская роба, полосу: всплывают какие-то дела, за которые ответственности не миновать. И дела эти, похоже, уже у прокурора. Посоветовавшись с членом адвокатской коллегии Мезиным М.И., он приходит к выводу, что лучше отсидеться в теплой камере с цветным телевизором, чем попасть под расстрельную статью или в прицел киллера. Не знаю, что думал и сколько взял на лапу председательствовавший на заседании Мосгорсуда Шиман Г.Д., но даже «заочно необразованному» сыскарю из недоделанного бюро ясно, как в лунную ночь над Днепром: если крупный бизнесмен, сколотивший сто двадцать миллионов за неполных два года, пошел по 208-й — значит, не следствие и не суд, а он сам сделал этот выбор.
Я выписал в столбик все цифры — от номеров протоколов до номеров фигурировавших в деле машин; в другой столбик — все упоминавшиеся фамилии и должности; в третий — даты. Затем трижды все это повторил: первый раз — вслух, второй — про себя, третий — наизусть. После чего разорвал листок на мелкие клочки и выбросил в мусорное ведро, а ксерокопии сложил в хронологической последовательности в розовую папку от Александрова и спрятал в сейфе вместе с майвинскими фотокарточками.
На что я никогда не жаловался, так это на память.
Стукнуло семь, дождь кончился, по сонному городу растекались асфальтовые сумерки. Шериф вовсю давил ухо, ему снились Елисейские поля. Позвонил Дима Киселев, остававшийся за старшего на доджане, спросил, буду ли я на тренировке. Я велел передать Полищуку, что его ждут в «Собачьем рае» в Нагатине.
Пока разогревался супчик на двоих, дозвонился в хирургическое отделение госпиталя МВД и попросил к телефону дежурного врача. Им оказался Гриша Веденин, ассистировавший доктору Рэмовой во время экспериментов на моем раненом брюхе.
— Григорий Ефимович, всегда ваш Женя Столетник!
— О-о! Сколько лет, сколько зим! Привет! Надеюсь, не старая рана заставила тебя вспомнить о нас?
— Да нет, Ефимыч. О ране я уже забыл. Тут другое. Нужно отыскать в рабочей картотеке или в архиве некоего Решетникова Викентия… отчества не знаю, но, возможно, на букву Я. Знаю, что в восемьдесят шестом он был старлеем, участковым 157-го отделения. Сейчас не работает.
— Когда уволился?
— Понятия не имею. Лет ему сорок или около этого.
Он шумно вздохнул:
— Я уже должен быть дома. Зонт забыл, пережидал дождь. Ну да чего не сделаешь ради такого веселого человека. Повтори еще раз…
— Решетников Викентий. Если их несколько — смотрите запись по поводу ожогов кистей рук первой-второй степени.
— Погоди, сейчас направлю Люсьен в регистратуру.
— Спасибо!..
Потом я позвонил по телефону, который назвал Рыжий. Долгие гудки удивили и насторожили меня: как правило, те, кто предлагает услуги диспетчера, все время находятся дома. Это калеки, пенсионеры, мамаши с грудными детьми, у которых из всех средств производства только то и есть, что телефон, а из природных способностей — умение говорить и умение молчать. Я записал номер на отдельном листке для заметок и спрятал его в бумажник, затем принялся за суп, перелистывая рекламное приложение.
АО «Земля» предлагала освоение чердаков, расселение коммуналок, покупку-продажу квартир, строительство коттеджей и другие операции с недвижимостью. «Под ключ» продавались коттеджи в Никольско-Архангельском. Самый дорогой стоил миллион долларов; самый дешевый — двести тысяч. То есть, если бы я продал свой офис, квартиру, Танькину квартиру, машину, мебель. Шерифа и попугая Прохора, то не хватило бы даже на сарай во дворе. В одном месте я нашел объявление банка «Риэлтер-Глобус», предлагавшего господам пластиковые карты и все виды банковских операции с валютой. Еще в одном — акционерное общество «Автостройтранс сервис» приглашало на работу главного бухгалтера. Итого — шесть. Больше такого количество объявлений не помещала ни одна фирма.
Я доел суп, выпил кофе, сделал бутерброд с салями и, наполнив термос, положил все это в сумку, в одно отделение с «набором юного взломщика», десятиметровым тонким шнуром, способным выдержать танк, перчатками, лупой, фонарем и прочей чепуховиной. Каждый из этих предметов всегда мог оказаться полезным, и я, никогда не знавший, что будет со мной через час, возил эту сумку с собой постоянно. Интуиция подсказывала, что домой я вернусь не скоро, во всяком случае — не раньше полуночи, так что самого усталого пса в мире придется брать с собой.
Телефон сработал только через полчаса.
— Да, Лелечка! Я на проводе.
— Это Квинт. Спускайся, — со двора послышался клаксон.
Приятель Толи Квинта оказался низкорослым очкариком. Текст, который он использовал для рекламы «Ауди-100», был явно заучен раз и навсегда.
— Теперь скажи, какого она хоть цвета? — попросил я, потому что освещенный электричеством с первого этажа бок машины не давал представления о цвете — серебрился, и все.
— О, у нее замечательный цвет: фисташковый с перламутровым отливом!..
— Ладно, поехали, — прервал я его, уразумев, что говорить он может очень долго — ему за это платили.
Мы уселись втроем в машину, действительно очень послушную и простую в управлении.
— В бортовом компьютере стала иногда мигать лампочка и сбрасывает звуковой сигнал, — как бы невзначай заметил приятель Квинта.
— И что это означает?
— Неисправность, только не знаю какую. Раньше этого не было.
Я нажал тормоз:
— Да ты что, парень, с ума сошел?! Да, может, она закипит или застучит у меня в самый неподходящий момент?
— Фирма гарантирует, — спокойно ответствовал очкарик и стал похож на попугая Прохора.
Мне оставалось только чертыхнуться и потребовать внести это предупреждение фирмы в договор.
— Машина — она ведь как живое существо, — разглагольствовал он, засовывая полтинник за доставку в кожаное портмоне. — Ей тоже хочется о чем-то поговорить.
— Пошел к… — вытолкал я его за дверь у станции метро «Измайловский парк». — Мерзкий тип, — сказал я Толе, когда мы остались вдвоем.
— Мерзкий, но нужный, — изрек он. — А за машину не бойся — хорошо идет, я слышу.
За тридцать минут обкатки сигнала больного компьютера я не услышал, лампочка не мигала. Машина слушалась руля, работала исправно, и я уже почти полюбил ее и даже придумал ей имя — «фисташка». Когда подъехали к дому Квинта на Прядильной, Толе не хотелось выходить из салона.
— Что бы я без тебя делал, — пожимая ему руку, сказал я на прощанье.
— Ездил бы на своем «Ягуаре» и не выдрючивался, — хмуро ответил Квинт. — Очень нужно выбрасывать на ветер такие деньжищи.
Я невольно засмеялся:
— Толя, ты не меняешься! Четыре года тебя знаю, а улыбку на твоей физиономии видел — по пальцам пересчитать.
— Пять, — сказал Квинт.
— Чего «пять»?
— Пять лет мы знакомы, а не четыре.
— Да нет, не может быть. Когда труп-то в гараже нашли, в девяносто третьем?
— В девяносто втором. В девяносто третьем матюшинский процесс был, в феврале.
