Осторожно продвигаюсь к двери. Левой рукой двигать больно, но мне необходимо выбраться из рубки и каким-то образом предупредить товарищей.
Толкаю металлическую преграду. Глухо. Дверца оказывается закрытой и чем-то зафиксированной снаружи.
Перемещаюсь к окнам. Выглядываю. Сверху на фоне чуть более светлой поверхности едва различаю удаляющиеся силуэты пловцов.
Присматриваюсь…
Чужие!
Высунув автомат, даю вслед прицельную очередь.
Далековато и шансов достать немного. Но характерные щелчки выстрелов могут насторожить и привлечь внимание опытного Георгия. Сейчас главное – сообщить моим ребятам об опасности.
Пробую просунуть тело в оконный проем и понимаю, что напрасно трачу время – мешает выступающий спереди дыхательный аппарат.
Возвращаюсь к двери и опустошаю автоматный магазин по металлу. Несколько стреловидных пуль пробивают его насквозь, несколько застревают. А толку – ноль.
Перезаряжаю автомат и внезапно вспоминаю о втором выходе из рубки, симметрично расположенном по другому борту. Да, тем бортом судно лежит на грунте, но чем черт не шутит?..
Стараясь поменьше напрягать левую руку, работаю ногами.
Внизу снова приходится включить источник света. Включить для того, чтобы разочароваться. За несколько суток, проведенных на дне, «Академик Антонов» настолько плотно увяз в рыхлом грунте, что второй двери под заползшим в рубку илом даже не видно.
Снова вверх.
Вторая попытка открыть запертую снаружи дверь. Неудача.
Сколько я провел взаперти? Минут пять? Десять? Смотрю на часы. Мне пора уже быть на полпути к поверхности.
Несколько секунд уходят на раздумье, после чего я приступаю к реализации единственного способа спастись из ловушки.
Расстегиваю пряжки ребризера. До одной из них правой рукой не дотягиваюсь, а левая слушается плохо; приходится резать ремень ножом. Освобождаюсь от аппарата.
Готово. Принудительно промываю дыхательный мешок от скопившейся влаги и проталкиваю аппарат в ближайший оконный проем. Следом просовываю автомат – второй по громоздкости предмет моего снаряжения. Теперь моя очередь…
Под водой балансировать телом за счет работы одних ног удобно, находясь в вертикальном положении – когда поднимаешься к поверхности. Или же наоборот – когда идешь на глубину. Двигаться горизонтально, удерживая на одной вытянутой руке пару довольно тяжелых предметов, да еще норовя проскочить в узкое отверстие, – занятие непростое. И весьма болезненное, если в качестве «призового бонуса» в спине торчит длинная свинцовая пуля.
Я вылез. Перед глазами вспыхивают искорки бенгальских огней, а левая рука болтается бесчувственной плетью. Дышать с помощью поврежденного аппарата становится трудно – в мешке постоянно хлюпает вода. С этой бедой можно бороться только одним способом – более частой принудительной промывкой мешка, но на это расходуется дыхательная смесь, которой у меня не очень-то много.
Впрочем, я вылез, и это главное. Теперь срочно к товарищам.
Двигаюсь вверх, пытаясь на ходу опоясаться хотя бы одним ремнем ребризера и застегнуть пряжку. И вдруг останавливаюсь, заметив боковым зрением какой-то огромный предмет. Примерно на той же глубине и на самой границе видимости чернеет нечто большое, непонятное. Будто округлая корма еще одного лежащего на боку судна.
Память мгновенно находит в своих закутках полный аналог зрительного отпечатка. Сознание в сумасшедшем темпе листает кадры: концовку последнего погружения в Норвежском море, исчезновение британского водолаза, появление подлодки малого класса… Картинка совпадает до мелочей, кроме одной детали – чернеющее изображение кормы подлодки становится расплывчатым, постепенно уменьшается и спустя несколько секунд бесследно исчезает.
Спохватываюсь, когда в мешке вновь булькает вода.
Поглядывая вверх, продолжаю подъем. С каждой минутой поверхность становится светлее, и наконец мне удается рассмотреть несколько фигур, балансирующих выше и немного в стороне. Приготовив автомат, корректирую направление.
Подбираюсь ближе. Еще немного…
По снаряжению и комбинезонам узнаю своих. Слава богу!!!
Но почему их четверо? Почему они не на промежуточной глубине? И почему в движении лишь двое?..
* * *
Фурцев, Золотухин и я с осторожною спешкой поднимаем на поверхность пару Устюжанина. Связь по-прежнему не работает. Из нервной жестикуляции подчиненных я понял две вещи: чужие осуществили внезапное нападение из глубины; исчезли они в том же направлении, прихватив с собой Анну Воронец.
Поверхность.
Срываю маску и призывно машу сидящему в лодке мичману. Не видит, черт бы его побрал!
Вытаскиваю из левого рукава сигнальный патрон, отворачиваю крышку и, рванув шнур, вытягиваю руку. Из патрона валит оранжевый дым, не увидеть который невозможно.
Однако флегматичный мичман смотрит в другую сторону. Идиот!
Поднимаю над водой автомат и даю вверх короткую очередь.
Наконец-то очнулся и заметил. Лодка поворачивает к нам нос…
Золотухин поддерживает над водой голову Устюжанина; Фурцев помогает дышать его напарнику. Оба живы, но состояние тяжелое.
– Почему не преследовали чужих? Почему не отбили гражданского эксперта?!
Золотухин оправдывается:
– Нападение было молниеносным – мы ничего не успели сделать. Услышали щелчки от выстрелов и приказ Устюжанина подойти для оказания поддержки. Больше они не отзывались и сами на связь не выходили.
Фурцев мрачно добавляет:
– Мы быстро пошли на глубину и были на месте минуты через две, но там было все кончено. И никого, кроме наших раненых.
– А панель?! Почему ею не воспользовались?
– Панели не было, Евгений Арнольдович. Скорее всего, Григорий Иванович ее выронил.
Поднимаем наших товарищей в подошедшую шлюпку. Поднимаемся сами. Мичман правит к борту корабля…
– Посмотри, что у меня там? – поворачиваюсь к Фурцеву спиной.
– Ого! Пуля торчит.
– Глубоко вошла?
– А черт ее знает. Сантиметра на четыре.
– Тащи.
Ощущаю его робкое прикосновение к пуле.
– Может, потерпите до врача?
– Тащи, говорю! И не вздумай потом расколоться доку.
Парень он здоровый – я не успеваю ругнуться матом, как удлиненная пуля мягко выходит из моей плоти.
БПК медленно увеличивается в размерах, скоро предстоит подняться по трапу и предстать перед генералом. Мне ужасно стыдно за провал подводной миссии, но более всего огорчает исчезновение Анны и тяжелые ранения моих товарищей.
«Пипец!» – сокрушенно качаю головой и закрываю глаза, чтоб не видеть дело своих рук.
– Георгий Иванович очнулся, – радостно сообщает Золотухин.
Слава тебе господи! Хотя бы одна хорошая новость за последние пятьсот часов жизни.
– Женька! – увидев меня, силится улыбнуться Устюжанин.
– Я тут, Жора. Как ты?
– Нормально. Спасибо тебе, Жень.
– За что?!
– Ты вовремя стал палить снизу, – говорит свистящим шепотом друг. – Одного чужого подранил, да и мы сразу просекли опасность – мужиков с площадки позвали, из автоматов двоих подрезали. Короче, если бы не ты – лежать нам в холодильнике рядом с Борей.
– Тебя в грудь задело?
– Похоже. И в бедро. Кость, что ли, задета…
– Ну, тогда помолчи, приятель, не трать зря силы. Подходим к кораблю. Сейчас сдадим вас доктору…
– А сам небось пойдешь вниз?
Я покусываю в раздумье нижнюю губу, пробую шевельнуть левой рукой. И уверенно киваю:
– Пойду. Если получится убедить генерала.
Глава шестая. Море Лаптевых
Георгий чувствовал себя неважно: дышал трудно, с хрипами, то и дело надсадно кашлял. Его и напарника освободили от снаряжения и комбинезонов; доктор поспешно осмотрел их, после чего приказал срочно перенести в мед-блок.
Я же, отодвинув в сторону Босса, предстал перед Сергеем Сергеевичем, грозно скрестившим на груди руки. Однако мой и без того скупой доклад был вероломно прерван им задолго до кульминации.
– Ну, Евгений Арнольдович, – обратился он ко мне со зловещим присвистом, – на этот раз я обещаю всерьез подумать о твоем переводе на Каспий!..
– Товарищ генерал-лейтенант, если по телику каждый день показывать задницу бабуина, то через месяц у нее будет президентский рейтинг.
– Это ты к чему?
– К Каспию. Данное место службы меня уже давно не пугает.
– Хорошо, я учту. И подберу для тебя местечко похуже, – мелко кивает он и заводит коронный монолог, в котором самое доброе словцо, отправленное в мой адрес, было столь нецензурным, что повторять его на людях опасно.
Я давно мечтал в один из таких монологов надеть мусорное ведро на голову своего начальника. Но сейчас, освобождаясь от снаряжения, слушал и молчал, ввиду того, что не находил себе оправдания и готов был водрузить ведро на собственную башку.
