Буторин наблюдал за зданием. На первом этаже он увидел среди битого кирпича двух мужчин и, испытывая облегчение, опустил пистолет.
– Пытался скрыться, – пояснил Буторин, подняв мужчину на ноги. – Шустрый. Не было времени кричать и требовать, чтобы остановился. А что там у тебя? Где старуха?
Шелестов подошел к мужчине, руки которого Буторин стянул за спиной подвернувшейся проволокой. Посмотрел ему в глаза, а потом протянул Виктору картонный нос.
– А старуха вот она! Перед тобой. А там, наверху, его костюм, театральный грим. Тебе ни о чем не говорит чистое пятно вокруг его настоящего носа, которое по форме совпадает с картонным? И лицо в такой же саже, как и накладной нос. Хороший грим, хотя и из подручных средств. А еще вот это! – Шелестов взял за подбородок мужчину и повернул его голову к Буторину в профиль. – Шрам на виске видишь?
– Еще один? – процедил сквозь зубы Виктор, вытерев лицо сгибом локтя и пригладив седой ежик на голове. – Неужели повезло или снова подставленный?
– Sie sprechen Deutsch, кamerad? – с ухмылкой осведомился Шелестов, пряча в карман пистолет.
Ночью снова подморозило, и в землянке затопили печку-буржуйку. Коган сидел перед топкой и подбрасывал в нее нарубленные топором полешки. Сосновский аккуратно повесил недавно вычищенную офицерскую шинель, уселся у стола, разглядывая немца.
– А что у него за царапина на щеке? – спросил он с серьезным видом. – Кто-то хотел количество шрамов увеличить на его лице для пущей правдоподобности?
– Нет, – отозвался Шелестов. – Это Виктор перестарался. Прыти у этого камрада хоть отбавляй. Циркач да и только.
Услышав знакомое слово, немец повернул голову к Шелестову и с готовностью закивал.
– Ja, ja! Кamerad!
– Ладно, начали, – поморщился Сосновский. – Не нравится мне эта тенденция с увеличением количества Майснеров на квадратный километр. Ваше звание? Ваши имя и фамилия?
– Карл Майснер, – с готовностью ответил немец. – Унтер-офицер вермахта, Карл Майснер.
Отвечал он охотно, это Шелестов видел. Но глаза немца бегали по землянке, по лицам русских, собравшихся здесь. Что это? Недоверие, игра в настоящего Майснера или он просто боится, что ему не поверят и убьют его? К информации, что советские разведчики прибыли, чтобы найти тот самый портфель с документами, немец отнесся спокойно, но не бросился рассказывать, где этот портфель спрятан, и не торопил скорее отправиться к тайнику.
– Он нам не верит, Миша, – подсказал Шелестов.
– Мы ему тоже, – буркнул Коган, грея руки возле печки.
Майснер рассказал, что пытался пройти к линии фронта или хотя бы найти убежище до прихода советских войск, но ему это не удалось. Он убедился, что его ищут, что проверки на всех дорогах проходят очень тщательные. И он вернулся сюда, полагая, что партизаны или советская разведка все же появятся. Голодал он тут страшно, пока не приспособился просить подаяния в образе старухи. Немцев он не боялся, те слишком брезгливы, чтобы обращать внимание на грязную горбатую ведьму. А вот сострадание русских его поразило. Ему подавали, и подавали охотно. Даже вещи, которые он носил продавать или обменивать на рынок. Естественно, изображая немую старуху.
Сосновский рассказал, что офицер советской разведки Алексей Анохин, который завербовал Майснера, погиб при переходе линии фронта и группа вынуждена продолжать поиски без него. Первой задачей было спасение самого Майснера из-под ареста. Но разведчикам удалось установить, что Майснер числится без вести пропавшим. Сосновский рассказал о том, как и где происходила вербовка и как выглядел Анохин. Майснер только кивал, начиная верить, что эти люди именно те, за кого себя выдают.
– Когда к нам присоединилась вторая колонна, – рассказывал Майснер, – я понял, что операция вашей разведки может сорваться. Но другого такого случая может больше не представиться. И я вел машину и думал, как быть. И тогда я принял твердое решение похитить документы во что бы то ни стало. Я еще не понимал, с какими трудностями столкнусь. Тогда, на зимней дороге, мне казалось все простым. Я видел, в каком кармане у генерала ключ от цепочки. Меня смущал только полковник Фогель, офицер для особых поручений командующего. Как-то он на меня подозрительно смотрел. И, конечно, мне было страшно. Я ведь не знал, когда и в каком месте будет совершено нападение на колонну. Меня уверили, что нападавшие будут знать обо мне и не станут стрелять в меня. Но ведь это война, а на войне происходит масса случайностей. А потом это нападение…
Майснер рассказывал, как в самом начале атаки, после первого же взрыва на дороге, он буквально впал в ступор. Стрельба, взрывы, крики генерала за спиной. От бил водителя в спину и требовал ехать, пытаться вырваться из засады. А когда пулей Фогелю снесло полголовы, Майснер как будто проснулся. И начал действовать. Нет, не хладнокровно, а озлобленно, как будто хотел всем отомстить за свой страх, за долгие годы мучения многих народов, за дикость политики рейха, которая довела до этой страшной, беспощадной, жуткой по своим масштабам войны. Он увидел изуродованную голову полковника, достал пистолет из кобуры и просто пристрелил адъютанта, потом достал ключи из его кармана и отстегнул цепочку.
Пули свистели, несколько пуль попали в машину, со скрежетом пробив тонкий металл, разлетелось заднее стекло. Майснер открыл пассажирскую дверь и ползком выбрался из машины на снег. Прижимая к груди портфель с документами, он пополз, несколько раз перекатился и свалился в глубокий кювет. А когда дорогу заволокло удушливым дымом от горящего автомобиля, он, пригибаясь, побежал в лес. Майснер не понимал, почему в него не стреляли. Может быть, не заметили его бегства, может быть, заметили и как раз берегли агента. Он надеялся, что, отбежав от дороги, столкнется с советскими разведчиками и его с документами переправят в безопасное место. Но бой продолжался, и Майснер понимал, что группа советских разведчиков, скорее всего, погибнет или отойдет с боем. В любом случае ему надо сохранить документы и дождаться в безопасном месте русских.
– Где
