– Сейчас будут?..
– Ну разумеется.
– Сукин сын! – вскипел Стольников. – Они же меня сейчас возьмут!
– Что, вас и ФСБ ищет?
– Меня и пожарные ищут, и налоговая инспекция! Все, бывай, лейтенант Андреев! Привет родственникам. Скоро увидимся, коньяком напою! Карандаш и ручку, быстро!
Написав на листке: «111», он переломил листок пополам и протянул Андрееву.
– Лейтенант, сейчас от твоего поведения зависит, погибнут хорошие люди или нет. Ты что выбираешь?
– Я всегда за хороших парней.
– Тогда возьми этот листок и отдай в руки генералу Зубову. Лично, ты понял? Скажешь, что от капитана Стольникова. Записка не должна оказаться ни у фээсбэшников, ни у кого бы то еще ни было. Ты все понял?
– Не надо так волноваться, тут ежу все понятно.
– Тогда действуй и связью не пользуйся!.. – Последние слова капитан договаривал уже на бегу.
Прыжками спустившись с высотки, на которой закрепилась застава, он взял левее и ушел в сторону от отстойника. Карту минных полей каждой заставы он знал очень хорошо. Выдвигаться скрытно ночью с группой ему приходилось не раз.
Он не ел с того часа, когда наскоро перекусил в комнате генерала. День близился к вечеру, ноги подкашивались, перед глазами плыли круги. Еще никогда Саша не хотел есть так сильно, как сейчас. Он готов был сунуть в рот первое, что покажется удобоваримым, что может дать организму хотя бы несколько калорий, однако заметить что-то на бегу, да еще с затуманенным взором, было невозможно.
Вот опять выбор. Либо остановиться и найти еду, или продолжать бежать, рискуя свалиться в голодный обморок. Он вспомнил ту минуту, когда ел у генерала, и подумал, что имел возможность сунуть пару сухарей в карман.
«Но тогда нужно было и банку тушенки прихватить, у Бати была», – подумал Стольников. Оставалось бежать. Казалось, найди он гриб, он сначала съел бы его, а потом вспоминал, относится он к разряду съедобных или нет.
«Тебе было хуже, – успокаивал сам себя Саша, – а это просто усталость…»
– Вперед, – подгонял он себя. – Вперед…
Ах, как красива была эта весна за три дня до лета. Небо еще не было готово к дождю, но все проявления его проступали в воздухе. Усилился аромат пряных трав, смешивался он с запахом земли и раздражал ноздри тем предчувствием свободы, которое случается у человека, вырвавшегося из тесного города в дикие, нетронутые края. Комары ощущали скорые капли и прятались в траву, жизнь в них лишь только зародилась, и она же готова уничтожить ее, так и не дав познать вкуса крови.
Вкус крови. От него тошнило человека, неловкой походкой бегущего по «зеленке». Он не замечал ни этого волшебного букета запахов, ни чистоты воздуха. Желание жить и вернуть жизнь другим вело его. Жажда свободы, желание увидеть тех, кто дорог.
Стольников смотрел на солнце и очерчивал круг. Уйдя в западном направлении, он через несколько километров сменил курс и теперь двигался на северо-запад. Там ручей. В прошлый раз, два года назад, эта струйка воды спасла ему жизнь. Сейчас нет уверенности ни в чем. Гула вертолетных двигателей он не слышал, зато хорошо понимал, что погоня рядом. Он не прошел и километра от бригады, когда за спиной послышалась автоматная очередь. Андреев не выдал, его просто раскололи. ФСБ умеет разводить людей, еще не хлебнувших лиха.
Конечно, по его следам идут. До ручья около пяти километров. Там есть где отсидеться, а дальше ФСБ не пойдет. Они уверены, что Стольников уходит в Грозный. А он бежал на запад. Дойти до ручья, отсидеться и – назад.
Он принял решение уйти из бригады, когда стало ясно, что вне кабинета Зубова не отсидеться, а сидя в кабинете он рано или поздно его подставит. И тогда Зубову как комбригу конец.
Еще никогда Стольников так не ждал ночи. Батя обязательно что-нибудь придумает. Отдаст приказ остаткам взвода приготовиться и дождется капитана. И если бы не переполох в бригаде, Саша сейчас не искал бы ручей, а дремал в полуразрушенном здании аэровокзала… Зубов тянул время и не объяснял, почему это делает. Что-то связано с навигатором…
Стольников готов был думать о чем угодно, лишь бы добраться до места и отсидеться у ручья. В округе это было единственное безопасное место. Ночью двигаться по Чечне – не сахар, тем более в одиночку, но это лучше, чем при ярко включенной лампе сидеть напротив фээсбэшников.
Маршрут он знает, и все, от чего теперь зависит его свобода, в нем самом. Самое обидное, когда знаешь в «зеленке», куда идти, но на это нет сил. Как счастлив, наверное, бывает странник, заблудившийся в лесу и услышавший родную речь. Он среди людей, он спасен. Стольников, если окажется среди людей, пропал. Теперь уже навсегда. Потому что если в эту пору кто и встретится ему из рода людского, то это будут не люди, а звери.
Он остановился, прислонился к стволу хрупкого деревца и сполз на землю. Дотянулся губами до торчащего пука травы и откусил сочный, хрустящий стебель. Заячья капуста… Она же – живая трава, она же – сайгачье молодило… растет везде, зараза, что на севере, что на юге. Как и те, в честь кого названа. Саша втянул в рот несколько стебельков и вяло пожевал губами. Так и есть, заячья капуста – он укололся зубчиками листьев. Значит, нужно копать… Листья тоже можно жевать, они рекомендованы против цинги, а если листья долго жевать, не глотать, перемешивая кашицу со слюной, то лучшего ранозаживляющего средства не найти. Корни сейчас слабые, неразвитые, но все равно это лучше, чем не есть ничего.
Стерев, как смог, землю с корешков, Стольников поднялся на ноги, минуту постоял, слушая себя, и, когда все понял, вздохнул. Ноги, его ноги, ранее бывшие твердью его и силой, подкосились. Он не пройдет эти пять километров. Силы человеческие небезграничны. Все, что свалилось на него за эти трое неполных суток, придавило к земле и смяло.
И стало даже легче, когда он увидел, как над ним, разметывая в стороны кроны деревьев, завис «Ми-8». Его нашли. Вертолет висел в небе прямо над ним, и из его двери уже вываливался длинный фал.
Знакомая открытая рампа зияла темнотой и была похожа на ворота управления ФСБ по Северному Кавказу, распахнутые для приема гостей. И на душе стало легче. Исчез целый ворох проблем. Когда же Стольников увидел бегущих к нему Костычева и троих в форме, улыбнулся.
Теперь спешить некуда. Небо с вертолетом перевернулось, и Саша вдруг почувствовал, что он находится вверху, а небо внизу.
«Стоп, стоп… – успокоил он сам себя. – Это не правильно». И перевернулся на живот. Что осталось?
По веревке, словно альпинист, скользнул сначала первый спец в «песчанке», потом второй. Эти ребята не из бригады ВВ. Не надеясь на Зубова, ФСБ договорилось с армейским спецназом.
Что осталось? Осталось терпеть боль и стараться делать так, чтобы ботинки попадали в мягкие ткани, а не в кости. И, конечно же, не в голову. Подумав об этом, Стольников вдруг оцепенел. Что это? Он превратился в собаку, которую настигла свора?
– Так дело не пойдет… – выдавил он и выплюнул траву, которую жевал.
Встал на колени, а после поднялся во весь рост. Вот он, Костычев, со своими, в десяти шагах. Спешит оказаться рядом со Стольниковым быстрее армейского спецназа.
– Похвально, майор, похвально… – глядя исподлобья, улыбнулся Стольников.
И спецы спешат. Брать безоружного одно удовольствие. Ах, он же вооружен! Саша вынул из-за пояса «макаров», добытый в драке с чехами, и откинул в сторону. В своих, даже в таких, он не стреляет…
Зачем так торопиться Костычеву? Ах, снова – да… Важно, как изначально будет выглядеть рапорт о задержании предателя, пособника полевого командира Алхоева. «Я, майор Костычев, при содействии подразделения специального назначения…» очень отличается от: «Я, командир взвода быстрого реагирования, при взаимодействии с группой майора Костычева…» По заслугам чины, и по вере вашей да будет вам.
Помочь людям с определением правильного текста? Зачем им так рвать одежду, спеша первым повалить капитана из разведки? Пусть поровну премию делят.
Стольников стоял неподвижно до того момента, пока к нему не подбежал один из крепышей в «песчанке». Подбежал и, ощущая, наверное, скрытую угрозу, встал в странную стойку. В такой обычно начинают контактный спарринг. Подался вперед.
Саша наклонился, а потом выпрямился и с разворота пробил ему ногой в голову. Вот так. А теперь делите награды, потому что ломать капитана будете все вместе.
Спец рухнул на землю как подкошенный.
– Смешно, ей-богу, – рассмеялся из последних сил Стольников, глядя в лицо Костычеву. – Оказывается, спец не готов был к удару. Ей-богу, смешно…
Он не помнил, чтобы его когда-нибудь били так сильно. Били все: Костычев, его подчиненные, которым постоянно не хватало места между спецами, и, конечно, сами спецы. За брата. За обиду. За поруганную спецназовскую честь. За испуг, который испытали.
– Тащите его на борт, – сказал Костычев, стирая кепкой с лица ручьями льющийся пот. – Эй, ты как? Живой? – адресовалось это не капитану, конечно, а начавшему подавать признаки жизни солдату.
