— «Высказал»! — передразнил я. — Человек с похмелья, потрясен смертью друга, и что — он не имеет права слегка спороть глупость? Нервы, Ян, нервы. От них кто угодно может что угодно наговорить. А ты, падла, гордый оказался — встал и ушел. Только и я гордый — когда вы, сволочи, на следующий день со мной даже по душам поговорить не пожелали — вы же за поступком человека не видите, а человек слаб! — то я не стал у вас в ногах валяться. Я сел в машину и поехал этих хуцпанов ловить.
— Мог бы и сам сказать, да? — буркнул Рамс.
— Счас, — хмыкнул я. — Когда Генаха чуть не прицельно в меня плюет, а ты на меня свою толстую задницу наставляешь? Разбежался! У меня, как хотите, тоже своя мужская гордость есть, и когда об меня пытаются вытереться, мне это не нравится.
— Короче, — потребовал суровый дедушка Будильник.
— А если короче, то я их нашел.
— И что? — разом вопросили несколько голосов.
— И все, — сказал я. — Два трупа в машине в ночь аварии — из той компании, что Четырехглазого убила и Яна покалечила.
— Руку-то отпусти! — потребовал Генаха откуда-то из района собственных коленок. Я отпустил. Пусть его. Вряд ли теперь бублики на меня крошить станет. Потирая растянутое запястье, Генаха отошел на прежнее место.
Розочка, стоявшая чуть сзади и левее меня, смотрела в мой профиль в полном восхищении, и я гордился собой. Черт возьми, это действительно лестно — настолько приковать к себе общее внимание! Тем более, когда рядом — женщина, в которую часов шесть уже, как влюблен. Это вдвойне возбуждает.
— Дальше-то что? — усмехнулся Веселый Костик. — Подумаешь, двух кунгуру из нехорошей фирмы замочил. Этим проблемы не решишь. Тут надо всю фирму рушить, а ты в больничку попал, и весь твой запал в палате, прошу пардона, пропал. Но если ты нас стыдишь, то готов признать: да, мы по отношению к тебе были не очень правы. Извини.
— Да ладно, чего там, — я начал злиться. — Продолжай в том же духе. Только я тебе еще одну умную вещь скажу: если я попал в больницу, это не значит, что все кончилось. Я за то время, пока вы на меня зуб точили, успел на многое посмотреть, со многими пообщаться и многое узнать.
То ли мне показалось, то ли на самом деле Макарец вздрогнул?
— И что же ты повидал? — с ехидцей спросил Генаха.
— С кем разговаривал? — в тон ему продолжил Ян.
— И что узнал? — угрюмо закончил дедушка Будильник.
Они никак не хотели признавать, что были неправы. Вернее, на словах они это с легкостью признали, а вот изменить за пять минут отношение ко мне, которое сознательно уравнивали с дерьмом несколько дней подряд — это нет, потому что тут прямиком на собственную гордость наступать пришлось бы. Да, они были неправы. Но ведь и я не притащил им на блюдечке с голубой каемочкой голову убиенного мною убийцы Четырехглазого, так что за какие такие заслуги, собственно, они должны извиняться передо мной действительно от души? Хотя, если бы я и притащил им голову, — тем более что такая возможность была, — искренней благодарности я все равно не дождался бы. Потому что признание того, что они были в корне неправы, а я, получается, в корне прав, означало бы их полную капитуляцию. А парни из третьего таксопарка слишком пропахли потом и бензином, слишком погрязли в мечтах о собственной моральной непогрешимости, чтобы действительно пойти на это.
— Ну и?.. — прервал мои размышления Веселый Костик.
— Вот именно, — кивнул я. — Ну и. Хотите знать, с чего все началось?
— Само собой, — хмыкнул Генаха.
— Все с Макареца началось, — сказал я.
Теперь завгар действительно вздрогнул. Больше десятка глаз метнулись в его сторону, потом выжидающе уставились на меня.
— Не томи, — потребовал Генаха.
— Я не знаю, когда это было, но точно еще задолго до смерти Четырехглазого. К Макарецу заявились какие-то нехорошие, но мускулистые ребята и предложили составить договор с таксистами о выплате нами пяти процентов от заработка. Было? — я требовательно вытаращился на завгара.
Тот смущенно потупился, поковырял большим пальцем правой ноги линолеум пола и наконец сумел выдавить:
— Ну.
— Баранку гну. Так что делает этот тип? Он никому ничего не говорит о разговоре. Он вообще благополучно забывает о нем. Через некоторое время человеку, пославшему мускулистых парней, надоедает ждать ответа и, решив, что его призыв поделиться проигнорирован не одним Макарецом, а всем коллективом, он приказывает замочить первого попавшегося таксера. Первым попавшимся оказался Четыре Глаза. — Я пристально смотрел на Макареца. Какое-то время он выдерживал мой взгляд, потом заорал:
— Да я-то здесь при чем?!
— Предупреждать надо, — холодно обронил Генаха. — Если бы ты нам рассказал о том разговоре, мы бы хоть к неожиданности приготовились.
— Толку-то, — буркнул завгар, но вряд ли кто-то его услышал.
— Давай, Мишок, валяй дальше, — сказал Ян.
— А чего дальше? — я пожал плечами. — Дальше они напали на тебя, потом на меня. Могли бы и еще на кого-нибудь напасть. Но убивать больше никого не собирались — для запугивания одной смерти достаточно, остальных можно просто время от времени поколачивать, чтобы у них страх не проходил.
— Это ты откуда знаешь, что убивать они больше не собирались? — недоверчиво вскинул голову Генаха.
— А меня к ихнему шефу на собеседование возили, — открыл я страшную тайну. — Он-то мне все и выложил. Да еще и попросил, чтобы я с вами переговорил: дескать, не фиг дурака валять, братва, пять процентов — это слезы, так не лучше ли жить без слез? Он мне за удачный исход переговоров даже долю пообещал.
— Поэтому ты нам все и рассказываешь? — презрительно хмыкнул Кавалерист. — Чтобы мы согласились, и ты с этого денежку поимел?
— Ой, ну сбегай, застрелись, — попросил я. — Могу даже пистолет одолжить. Почему ты такой дурной, Генаха? Этот разговор, если бы и состоялся, то вчера. Сегодня в нем нет смысла.
— Это почему?
— Сегодня я ему нужен больше, чем пять процентов. Впрочем, и он мне — тоже.
— Кто «он»-то? — задал первый умный вопрос Ян.
— Камена. Лев Каминский.
— Это который молочный фабрикант?
— Он самый.
— Крутил бы свою сгущенку, чего лезет куда попало? — недовольно пробурчал дедушка Будильник. — Тут и так жизни никакой нет, еще он со своими процентами привязался. Я вот что, ребятки, думаю: что-то делать обязательно надо.
Глубокая мысль. Дедушка Будильник прожил долгую жизнь и умеет мыслить глобально. Что-то делать надо обязательно. Но вот что именно — даже он не сказал.
— Так что, нам ему теперь по пять процентов отстегивать придется? — спросил, как самый непонятливый, Габриян.
— Послушай, Мишок, а почему ты сказал, что он тебя сегодня даже больше, чем те пять процентов хочет? — задал Литовец свой второй умный вопрос.
— А потому что я ему на хвост соли насыпал. Всю игру испортил. Линию атаки взял, да и перепоганил. Буквально лучших игроков выбил.
— Как это? — не понял Ян.
— А вот так. У него теперь, почитай, хороших исполнителей и не осталось. Те, что на тебя или на меня нападали — это не профессионалы, а так себе, подделка. Причем грубая.
— А те, что на Четырехглазого напали — тоже подделка?
— Нет. Те настоящие. Вот их-то я и угробил.
Наступило молчание. Хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что я славно поработал. Тишину разорвал дверной звонок. Любава вздрогнула и выскочила из кухни.
— И что теперь Камена? — спросил наконец Генаха.
— Хрен его знает, — я пожал плечами. — Всю ночь его сегодня искал, так и не нашел. Где шлендрает?
— Не боишься? — снова спросил Кавалерист.
— Чего? — не понял я.
— Один на один с ним сойтись. Он-то, я думаю, не один все-таки будет.
— Ночью не боялся, — сказал я. — Потому что он не знал о том, что я делаю, и не успел бы приготовиться. А теперь вроде как и надо бояться, поскольку можно и самому на тот свет угодить. Только не боится что-то. Устал, наверное.
— А ти всегда дурак бил, — похвалил меня Рамс.
— Спасибо.
— Нэт, пиравда.
— В общем, ребятушки, я так думаю, — сказал Дедушка Будильник. — Надо и нам к процессу подключиться, а то Мишок, скотина, эгоист проклятый, все удовольствие один поимеет. Нехорошо.
— Конечно, подключимся, — буркнул Генаха.
— Это даже не обсуждается, — поддержал его Литовец.
Вернулась Любава. Встала в дверях, обвела нас мутноватым взглядом:
— Ну что, мужики, машина приехала. Давайте гроб вниз вынесем, у подъезда попрощаемся.
Я, Рамс, Генаха и Литовец поднялись и пошли в зал. Странно, но мое право нести ящик уже никто не оспаривал. Стало быть, признали. Мы взяли тяжелую домовину за ручки и понесли.
Спускаться было невысоко — четвертый этаж, к тому же гроб был сделан, прости, Господи, со вкусом, так что выносить его было достаточно удобно. И мы справились.
