дамочки по имени «Гретхен»! – хмыкнул Завьялов. – Гранатометы… Интересная штука…
– Запасливые, гады! – мрачно прокомментировал находку Волошко. – Ладно бы оружие и жратва. Но откуда они раздобыли нашу форму? И притом все чин по чину – и погоны, и петлицы, и пилотки со звездочками… Послушай, Семен! – вдруг переменил тему Волошко, пристально глядя на Ольхина. – А все-таки где наш Гиви? Куда он запропастился? Что-то слишком долго его нет! Вот уже никто и не стреляет, а его не видно…
– И я об этом же думаю, – сказал Ольхин. – И что-то мне моя мысль не нравится…
– Я тоже думаю о том же, – коротко произнес Завьялов.
– Вот что, командир, – сказал Волошко. – Вы здесь и без меня управитесь. А я пройдусь по полю боя. А вдруг столкнусь с Гиви?
– Иди, – сказал Ольхин. – Да гляди тоже не потеряйся.
– И что ты думаешь? – спросил Завьялов у Ольхина, когда Волошко ушел. – Где наш Гиви?
Ольхин ничего не ответил, лишь пожал плечами.
Волошко вернулся скоро, через полчаса. Ни Ольхин, ни Завьялов не видели, как он подошел, они скорее это почувствовали, и оба разом вздрогнули.
– Что? – спросил Ольхин у Волошко. – Да говори же ты! Что ты молчишь!
Но Волошко ничего не ответил, и его молчание было понятнее всяких слов.
– Где он? – глухим голосом спросил Ольхин.
– Там, – тихо ответил Волошко. – Лежит… Я распорядился, чтобы его пока не трогали. Хочу, чтобы и вы посмотрели, как он… – последние слова у Волошко произнести не смог.
– Пойдем, – сказал Ольхин.
Гиви лежал лицом вниз, широко расставив руки, будто перед смертью хотел обнять весь этот каменный мир, попрощаться с ним или, может, зацепиться за него, удержаться в нем, чтобы еще пожить и повоевать. Невдалеке в неестественных позах застыли вражеские тела.
– Девять, – сказал Волошко. – Я сосчитал. Девять врагов, и наш Гиви. Вот такая арифметика…
Ольхин и Завьялов молчали. Ну, а что тут можно было сказать? Зачем тут вообще нужны слова? Был человек – и не стало человека. Погиб в бою. На то и война. Единственное утешение – погиб честно и храбро, как и полагается настоящему солдату. Один против девятерых… Но по большому счету разве это утешение?
Сзади послышался шум. Это подошли солдаты, чтобы прибрать мертвые тела – и своих боевых товарищей, и врагов.
– Не надо его, – указал на Гиви Ольхин. – Мы сами…
– Что, ваш товарищ? – спросил кто-то из бойцов.
Ольхин ничего не ответил, лишь изо всех сил сжал губы.
– А вы знаете, я чувствовал, что он погибнет, – печально сказал Волошко. – Было у него на лице что-то такое… какая-то печать, что ли. Или какая-то тень. Я их много навидался на фронте, таких теней. Да… У кого они были, тот вскоре и погибал. Вот и Гиви тоже… Я еще у него спрашивал, помните? Гиви, говорю, что с тобой? А он лишь отмахивался. И вот…
Ни Ольхин, ни Завьялов ничего не сказали в ответ на такие слова Волошко. Во-первых, какой смысл было что-то говорить, если Гиви погиб? А во-вторых, они и сами немало навидались смертных теней на лицах своих однополчан – в разное время и в разной ситуации. И потому они полностью были согласны с Волошко. А коль согласны, то о чем говорить?
– Это я во всем виноват, – не мог успокоиться Волошко. – Да-да, именно так. Вначале мы были вместе – я и Гиви. Бок о бок… А потом я решил поменять позицию. Ну, не видно мне было ничего! Куда стрелять, в кого стрелять? Я и откатился в сторону. А когда вернулся, Гиви на месте не было. Если бы я оставался на месте, то, может быть… Вот такие дела. Это из-за меня он погиб.
– Не надо, Степан, – сказал Ольхин. – Слышишь, не надо! Не казни себя. Не из-за тебя он погиб. Он погиб потому, что идет война. Не было бы войны, он бы не погиб. Такая, значит, получается логика… Ну что, подняли и понесли?
Из палок и ремней они наскоро соорудили носилки и уложили на них Гиви Вашаломидзе.
– Несите, – сказал Ольхин. – А я останусь. Надо еще разбираться со схронами и тем богатством, которое там обнаружено.
16
Допрашивать последнего из задержанных немецких агентов Клешню – или как он именовался на самом деле – решено было завтра с утра. Сегодня у смершевцев не оставалось уже никаких сил – ни физических, ни моральных. Во-первых, тяжелый ночной бой с фашистскими диверсантами. Во-вторых, гибель Гиви. Надо было перевести дух. Надо было осознать, что в группе Ольхина уже не четыре человека, а три. Надо было смириться с такой печальной реальностью. А для этого нужно было время. Хотя бы немного времени – всего одна ночь.
– Вот, – сказал Волошко. – Я тут мимоходом подыскал квартирку. Не все же нам тесниться в машине. В квартирке просторнее. Посидим, помянем Гиви, а заодно и других. Капитан Еремин говорил, что немало их полегло в ночном бою.
Они посидели, выпили спирту, закусили тушенкой и легли спать. А наутро приступили к обычным делам. Первичные допросы Белого и Любки были беглыми, много вопросов остались незаданными и, соответственно, много ответов не были получены. Надо было их получить, а для этого допросить задержанных агентов самым тщательным и въедливым образом.
– Значит, так, – распорядился Ольхин. – Ты, Степан, разбираешься с Любой. Александр – на тебе Белый. Ты с ним начал, ты и заканчивай. А я займусь этим любителем стрельбы через дверь.
– Значит, ты Клешня? – спросил Ольхин у сидящего напротив мужчины.
– Так меня прозвала уличная пацанва, – неохотно ответил мужчина. – А на самом деле меня кличут по-другому. Я Пахомыч.
– А еще – Биток, – пристально глядя на задержанного, добавил Ольхин. – Вот видишь, сколько у тебя прозвищ: и Клешня, и Пахомыч, и Биток.
– Какой еще Биток? – дернул плечом мужчина. – Первый раз слышу это слово…
– Вот что, драгоценный ты мой! – резко ответил Ольхин. – Неохота мне ходить вокруг да около и объяснять тебе всякие очевидные вещи! Да и времени у меня в обрез. А потому выкладываю карты на стол! А ты вникай. И делай
