Ранним утром в понедельник Хват проснулся с тяжелым сердцем и еще более тяжелой головой. Вчерашнее общение с Антоненко настолько выбило его из колеи, что по пути из Мячкова он завернул в кафе, потом в другое, потом избавился от «Ямахи» на платной автостоянке и продолжал колобродить еще бог весть сколько. Хмель за ночь частично выветрился, хотя моральное и физическое состояние все равно оставляли желать лучшего.
Дышать было трудно, несмотря на распахнутое настежь окно. То ли ветер изменил направление, то ли лесные пожары подступили к Москве слишком близко, но небо на горизонте представляло собой отвратительную серую пелену, а в воздухе стоял удушливый запах далекой гари. От нее не спасали ни расстояние, ни каменные заслоны зданий, ни чахлый сквер под окнами.
«Сейчас бы выскочить полуголым в лес, – подумал Хват, – да не в ближнем Подмосковье, сером от копоти, а где-нибудь в заповедных местах, да пробежать вдоль незагаженной реки километров пятнадцать во весь опор, во всю силу, да переплыть на другой берег, да потом обратно, вот, глядишь, хандра бы и рассеялась бесследно».
Он встал, высунулся в окно, вдохнул теплый воздух и закашлялся, как заядлый курильщик. Воздух был пропитан бензиновыми испарениями и гарью, к которым примешивался металлический привкус. По автостраде с гулом и свистом проносились машины. По жухлой траве газона петляли двое забулдыг, выискивающих пивные бутылки. Над крышами домов виднелись кирпичные трубы какого-то завода. Из них струились столбы белого дыма, постепенно смешивающегося с облаками.
Хвату сделалось не просто тоскливо, а тошно. Отойдя от окна, он постоял немного посередине комнаты, испытывая апатию и душевную усталость, потом заставил себя собраться и размялся немного, используя в качестве снаряда все подручные средства, включая громоздкие стулья. «Так можно и свихнуться от одиночества, – подумал он озабоченно. – Еще неделю-другую я, пожалуй, вытерплю, а потом опять потянет к никотину и алкоголю. Уже почти трое суток как числюсь в ГРУ, а до сих пор ничего толкового не сделано. Получается, что я не пришей к звезде бантик. Сколько можно колом груши околачивать?»
Чертыхаясь, он втиснулся в ванную, заставленную чужим хламом, стал под душ и несколько минут фыркал и отдувался под искусственным проливным дождем, почти таким же холодным, как настоящий, но жестким, известковым, воняющим хлоркой.
Хорошенько растершись полотенцем, весьма недовольный всем этим мутным утром и самим собой, Хват вернулся в комнату, чтобы прибрать постель, прежде чем отправиться завтракать.
Его трапеза ограничилась большой чашкой чая с парой черствых кусков хлеба, намазанных тем, что какой-то умник придумал называть «маслом крестьянским». Посмотрел на будильник – в который раз за сегодняшнее утро. До начала рабочего дня оставалось больше часа. Вряд ли такая важная птица, как Антоненко, является в свой офис ни свет ни заря. Значит, опять ждать, а потом опять лебезить, в надежде, что этот гад забыл о вчерашнем инциденте и все-таки возьмет Хвата на работу. Уже за одно это хотелось его убить. Правда, пока что Хват имел возможность убивать лишь время, и он приступил к этому занятию, включив телевизор.
Показывали повторение воскресной передачи «О, времена, о, нравы». Обычно он ее не смотрел, а тут вдруг увлекся. Во-первых, это было интереснее, чем пялиться в потолок или сомнамбулически бродить по квартире, косясь на оставленную Алисой гитару. Во-вторых…
Хват резко подался к экрану.
Речь в телепередаче шла о той самой коричневой чуме, с которой он, если так можно выразиться, соприкоснулся. Короткий сюжет о недавнем митинге членов партии «Феникс» сменился общим планом студии, наполненной людьми, желающими выяснить, что же все-таки роднит и что отличает понятия «патриотизм» и «национализм». Просветить их намеревался восседающий на почетном месте молодчик по фамилии Агапонов, являвшийся лидером партии. Хват обратился во внимание.
Первым слово взял ведущий, пожилой дядька с породистым, умным лицом.
Он бегло напомнил зрителям кое-какие приметы нового времени. Памятный погром в Царицыне, бесчинства таких же «футбольных фанатов» во время матча Россия—Япония, бритоголовые молодчики с заточенными прутьями арматуры, листовки с призывами убивать инородцев, рок-концерты, проходящие под соответствующими лозунгами, этнические чистки в районе метро «Петровско-Разумовская» и на рынке в Ясеневе, забитые до смерти эфиопы, кавказцы, вьетнамцы, узбеки, афганцы…
– Когда-то в Германии, – подвел итог ведущий, – все тоже началось со штурмовых отрядов. До поры до времени те тоже просто маршировали по улицам и якобы охраняли правопорядок. А в нужный час помогли Гитлеру вырвать власть и стали опорой самого людоедского строя в истории человечества. И произошло это с молчаливого согласия народа. Разве не похожую в чем-то картину наблюдаем мы сегодня в России?
Отвечать взялся не сам Агапонов, а какой-то правозащитник с козлиной бородкой. Один из тех, которые стоят горой за всевозможные свободы – проворовавшихся политиков, прогоревших шпионов и известных душегубов.
– Помилуйте! – воскликнул он.
«Никогда», – ответил ему мысленно Хват, но все же принялся слушать, как правозащитник наводит тень на плетень, передергивая факты и выдавая черное за белое.
– Да, – блеял он возмущенно, – Государственной думой действительно утвержден законопроект «О запрещении нацистской символики и литературы», представленный министром юстиции. Но на чью мельницу он льет воду? Нам говорят, что все исключения касаются лишь – цитирую – «художественных и, мнэ-э, научных публикаций, фильмов и других, мнэ-э, материалов, осуждающих нацизм либо излагающих исторические события, когда, мнэ-э, использование соответствующей символики, литературы не направлено на пропаганду идей нацизма»… Но, – негодовал правозащитник, – как тогда быть с художественными произведениями, которые являются памятниками тоталитарного искусства? Я имею в виду, например, фильмы Лени Ришен… Рифеншталь «Триумф, мнэ-э, воли» и «День, мнэ-э, свободы». Это ведь настоящие шедевры кинодокументалистики! Если следовать букве и духу представленного законопроекта, то они также должны быть запрещены. Правильно ли это?
«Правильно, – кивнул Хват. – Абсолютно правильно».
– Нет! – вскричал его телевизионный оппонент. – Ведь так можно очень далеко зайти. В любом художественном произведении можно при желании усмотреть сочувствие нацизму. Возьмите хотя бы известное стихотворение Эдич… Эдуарда Лимонова из сборника «Мой отрицательный герой», посвященное Герингу!
– Я не хочу брать это гнусное стихотворение, – заявил следующий герой передачи, представленный как маститый кинорежиссер, фамилия которого Хвату ни о чем не говорила. – И с какой стати мы должны позволять воспевать фашистских главарей? Нам что, мало урока Второй мировой? Мы открыли панацею от коричневой чумы?
Далее он напомнил господину правозащитнику о том, что проект федерального закона «О запрещении нацистской символики и литературы» не из пальца высосан, а разработан в соответствии с 29-й статьей Конституции Российской Федерации, направленной против пропаганды или агитации, возбуждающих социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Взять хотя бы скинхедов, которые открыто заявляют об идейном родстве с национал-социализмом, используя фашистские лозунги, атрибутику и символику. В распространяемой ими литературе прямо исповедуются идеологические воззрения Гитлера и Муссолини. Спекулируя на национальных и патриотических чувствах людей, доморощенные неофашисты делают ставку на маргинальную часть населения, а также на молодежь, легко заглатывающую экстремистскую наживку.
– Может быть, вы и меня относите к маргиналам? – шутовски осведомился Агапонов, развалившийся в кресле на специальном постаменте для главных героев передачи.
– Вы значительно хуже любого скинхеда и уличного подонка, – парировал кинорежиссер. – Вы один из тех, кто кидает в толпу воинственные лозунги, зарабатывая на этом политический капитал!
– Ах, ах, ах! – Агапонов схватился за сердце. – Надеюсь, тут у нас не Нюрнбергский процесс?
– К сожалению, нет, это просто ток-шоу в прямом эфире, – вставил ведущий. При этом он поморщился, досадуя то ли по поводу своей несдержанности, то ли по поводу того, что не имеет права выносить приговоров.
Кинорежиссер стиснул подлокотники кресла, как пилот перед катапультированием, и перешел на крик, явно забавляющий ухмыляющегося оппонента:
– В стране, где война с фашизмом унесла десятки миллионов жизней, возрождать гитлеровскую идеологию – это не только наглый вызов, это тягчайшее преступление.
– Так запретите мою партию «Феникс», – предложил Агапонов, – что же вы не запрещаете?
– Вы пользуетесь отсутствием правовой базы! В Уголовном кодексе имеются лишь две статьи, в соответствии с которыми наказываются действия, направленные на возбуждение национальной вражды и пропагандирующие геноцид…
