— Что у тебя в бороде-то запуталось?
— Капуста, боярин, — повинился Матвей. — Уж больно есть захотелось.
— Кто же это ночью-то жует, дурья башка, — почти любовно укорил Федор Юрьевич. — Ночью спать нужно.
— Дознание ночью нужно проводить, чтобы лиходеи с силами не успели собраться, — убежденно заговорил Матвей, добавив в свой голос значительности.
Охотно верилось, что говорит это опытный палач. Глебов не сомневался, что через его пыточную избу прошла не одна сотня горемычных.
— А с окольничим что делать будем? Коли станет запираться?
Смахнув с бороды капустные струпья, Матвей посмотрел на Степана. В его глазах зажегся профессиональный интерес, как если бы он уже примерял к фигуре Глебова орудие пыток.
— Кость у него тонка. — Князь промолчал и палач сам вынес решение: — Много не выдержит. Подвесишь на дыбе, так суставы и затрещат. — В просторной красной рубахе, доходившей до колен, он казался неимоверно тощим. На худой шее болтался тяжелый крест, свисавший до пупа.
Окольничий невольно зажмурил глаза, почувствовав, будто руки наполняются болью.
— А можно и так, — задумчиво продолжал палач, — стянуть руки и ноги веревкой, а потом воротком их скручивать.
Глаза палача вспыхнули радостным огоньком. Верилось, что в своем деле он преуспел и слыл большим мастером.
— Тут у него всю кровушку пережмет и милости попросит.
Ноги у Глебова вдруг налились тяжестью. Степан сделал шаг. Фу ты! Чего только не почудится.
— А еще можно, — голос палача заметно окреп, — руки его стянуть, да…
— Поди вон, — отмахнулся вдруг Ромодановский, — у меня от твоих слов у самого по коже мурашки бегают!
Матвей исчез.
— А теперь давай поговорим, окольничий. Что у тебя с государыней было?
— Не было ничего, боярин, — похолодел Глебов. — Святая она!
— Святая, говоришь… А только слушок тут прошел, что до замужества ты ее в траве повалял. Али не так?
Судья взирал немигающими глазами. В самой середине зрачков вспыхнул красный огонек — не говорит, а будто бы в душе кочергой шурудит. Вот потому и боялся его Матвей, что одним только взглядом пришибить может.
— Не было такого, боярин. Чем угодно могу поклясться, — быстро заговорил Степан. — Может, отроком и задирал ей платье, но то не в счет. С кем не бывало… Кто же знал, что она царицей станет!
— А разве не ты у нее в Богоявленском монастыре до самых петухов пробыл? У нас и свидетели есть.
Лоб окольничего покрылся испариной.
— Наговор все это, князь, не было такого.
— Эх, хотел я тебе помочь, Степан, да видно, не судьба. Что тебе государь сказал, помнишь?
— Помню, — едва слышно произнес окольничий.
Однако его голос был услышан. И Ромодановский, лихо хохотнув, отвечал:
— Ну вот видишь. А я на то и поставлен, чтобы волю государеву блюсти. Себя не бережешь ты, окольничий, — глубоко вздохнул князь Ромодановский, — так хоть семью пощади. Матвей!
— Все скажу, Федор Юрьевич, все, как надо, скажу, — взмолился окольничий, — только семью пожалей. Был я у государыни! Познал я ее! Той же ноченькой и познал. Только под самое утро и вышел.
— Что же это она, отпускать, что ли, тебя не хотела? — ехидно поинтересовался Ромодановский. — Ты уж признайся мне, не из любопытства спрашиваю, а из государственного интереса.
— Истинный бог, не хотела! — осенил знамением взмокший лоб окольничий. — Как прикипела ко мне, так и не оторвать. Едва упросил отпустить.
— Как же ты незамеченным-то вышел? — удивился Ромодановский. — Там ведь повсюду стрельцы стояли.
— У двери затаился, а когда стрельцы мимо меня прошли, так я через ограду перелез и в кустарнике скрылся. А оттуда уже до постоя добрался. Ни одна живая душа не разглядела.
— Дознание будем проводить, — удовлетворенно протянул Федор Юрьевич. — Патриарха пригласим. При нем то же самое скажешь?
Лицо окольничего болезненно перекосилось, как если бы его растягивали на дыбе. И, справившись со спазмом, перехватившим горло, горько отозвался:
— Скажу патриарху все, как было. А если потребуется, так и крест целовать стану.
— Вот и сладились, — весело отозвался князь.
— Семью мою отпустишь, Федор Юрьевич?
— Отпущу, — махнул рукой судья приказа. — Что с ними сделается? На дворе они в пристрое живут. Места там на всех хватает. Даже солому постелил. Стрельца к двери приставил. Вот опять ты с лица сошел. Ну что с ним делать-то будешь! Девки у тебя больно шустрые, вот я и поставил караул, чтобы по двору не разбежались. Давай-ка лучше выпьем с тобой, окольничий, а то тебя так кондрашка хватит. Кто же тогда патриарху докладывать станет? Настойку из малины пьешь?
— Пью, боярин, — понуро отозвался окольничий.
Самым большим желанием окольничего было напиться до одури да проспать в беспамятстве несколько суток кряду.
— Вот и славно! Матвей! — позвал Ромодановский.
В пыточную, сутулясь, явно стесняясь своего огромного роста, вошел Матвей.
— Звал, государь?
— Дружков-то тать еще не назвал? С кем злодейства совершал, раскрыл? — с некоторой надеждой поинтересовался князь.
— Молчит пока, — честно признался Матвей. — Но у меня это ненадолго. Жилы из него тянуть буду, но до правды докопаюсь. А уж если что, так к крысам! А то они, почитай, уже целую неделю не жрали, — губы палача разошлись в нехорошей улыбке; вместо передних зубов торчали почерневшие осколки.
— Татя позавчера изловили, — пояснил Федор Юрьевич Степану, — на Владимировском тракте вместе с сотоварищами промышлял. Купца Никифорова вместе с приказчиками живота лишил. Товар его пограбили. Вон кого на дыбе разодрать следует! Ты посмотри, окольничий, как он на тебя смотрит, — хихикнул князь. — Хочет клещами из тебя потроха вытянуть. Дай ему волю, так он и чадо невинное на дыбе растянет. А ведь к каждому подход должен быть. Понятно тебе, дурья башка? — ласковым голосом поинтересовался князь Ромодановский у палача.
— Как не понять, боярин! — важно протянул Матвей. — Ведь на государевой службе.
— Вот ты посмотри на окольничего. Стоило с ним только по-хорошему поговорить, как он мне сам все рассказал. А ты говоришь, клещами правду вырывать нужно!
Матвей широко улыбался. На его лице аршинными буквами было написано обожание. Прикажи князь Ромодановский в омут головой, так он мешкать не станет.
— Разве он может отказать, когда его князь Ромодановский попросит, — поддакнул палач.
— Вот что, — посуровел Федор Юрьевич, — женушку окольничего крысы еще не съели?
Посмотрев на побелевшего Степана, Матвей широко улыбнулся, показав почерневшие корни выбитых зубов:
— Да кажись, цела.
— Ну тогда веди, — повернувшись к окольничему, князь строго наказал: — Все как есть патриарху расскажешь. А там и того…. В монастырь ее, окаянную, — с видимым облегчением заключил Ромодановский.
Глава 20 ОТВОРЯЙ ВОРОТА, ГОСУДАРЕВ СЫСК!
Сразу же после разговора с государыней Анна Кирилловна выехала из Москвы. В Богоявленском монастыре она была уже ближе к вечеру. Вышла из кареты перед самыми вратами, осенила лоб, глядя на золоченые купола, и последовала во двор.
Встречать именитую гостю вышла сама игуменья. В глазах у монахини ни тени удивления. Каких только гостей не бывает в обители, а место для постоя всегда отыщется. Немного настораживал только взгляд ближней боярыни. Несмотря на сдержанность и учтивость, с какой она обратилась к игуменье, чувствовалась ее взволнованность.
С чего бы это? Расспрашивать поначалу не стала, проводила в трапезную, повелела принести пития и только когда была утолена жажда, боярыня заговорила сама.
— Матушка, уходи из монастыря! Скоро здесь князь Ромодановский будет со своими солдатами, всех вас заберут.
Брови игуменьи удивленно изогнулись:
— Что же ты такое говоришь, Анна Кирилловна? Да куда же я уйду отсюда? А потом, за что же нас забирать? Разве инокини на дурное способны?
— За то, что кров царице предоставили. За то, что она здесь со Степаном Глебовым встречалась. Вот за что! Умоляю тебя, матушка, уходи! Уходи к мирянам, пережди грозу, а как все уладится, обратно вернешься.
— Нет на мне вины, — произнесла игуменья упрямо. — А там как господь рассудит.
Во дворе послышались громкие мужские голоса. Им в ответ прозвучал твердый и уверенный женский голос — это препиралась вратница. Поднявшись, Голицына подошла к узенькому окошку. Губы княгини невольно сжались.
— Поздно, матушка, князь Ромодановский уже во дворе.
* * *
В Богоявленский монастырь Ромодановский приехал к самой обедне. Стрельцы спешились и остановились у ворот. Стрелецкий голова уверенно постучал в калитку и громко закричал:
— Отворяй ворота, сестры! Государев сыск!
