– Берегите его, парни, – гаркнул Кораблев, – он последний свидетель.
Выбежав за угол, он увидел Колыванова, стоявшего на одном колене рядом с телом. Двое мужчин и заплаканная женщина что-то объясняли ему, сокрушенно крутя головами и размахивая руками. Из разбитого окна гостиницы уже таращились люди в униформе какой-то службы охраны.
– Что тут… – начал было Кораблев, но замолчал на полуслове.
Тут было все плохо. Девушка лежала на животе, неестественно вывернув голову набок, так что ее щека лежала на асфальте. Она как будто специально старалась прижаться к нему щекой. И на ее спине расплывалось вокруг маленькой дырочки на куртке большое кровавое пятно. И из приоткрытого рта тоже натекло прилично крови. Мертвые глаза смотрели жалобно и просяще.
– Тут все уже, – хмуро ответил Колыванов, поднимаясь с колен. – Люди вот говорят, что она из этого подъезда. И что тот парень выскочил за ней следом. Пойду гляну. Может, кому еще помощь нужна, может, там раненые.
– Старик там у нее был, – подсказал один из мужчин. – Дед ее, бывший военный. Она из больницы привезла его недавно.
Колыванов кивнул, посмотрел на напарника и прибавил шагу. Он зашел в подъезд, глянул вверх, насколько можно было что-то увидеть между лестничными маршами, и вытянул из кобуры под мышкой пистолет. Специальные кобуры позволяли одним рывком вниз привести оружие в боевое положение. Пистолет проскакивал вниз сквозь крепеж, где установленные жесткие небольшие упоры сдвигали во время этого движения предохранитель, а потом и удерживали затвор в заднем положении до полного извлечения оружия. Потом затвор вставал на место, вгоняя патрон в патронник. Удобная штука. Только что ты был безоружен, а потом один рывок пистолетом вниз сквозь кобуру – и в твоей руке уже оружие со взведенным курком и патроном в патроннике. Можно сразу стрелять.
Но сейчас это было бы слишком шумно. Тем более в тишине пустого подъезда старого трехэтажного дома. Прислушиваясь, Колыванов мягко взбежал на один пролет, потом на второй. Он без происшествий добрался до третьего этажа и сразу увидел приоткрытую дверь одной из квартир и дверной косяк, по которому провезли окровавленной пятерней. Все ясно. Значит, это его здесь ранили. А если его здесь ранили, значит, в квартире находится кто-то с пистолетом. Может быть, живой. И трудно признаться себе: то ли будет хорошо, что живой, то ли лучше не надо. Живой обязательно начнет стрелять. Обычно начинает.
Колыванов встал плечом к косяку и рукой стал плавно открывать дверь от себя внутрь квартиры. Тихий, но вполне различимый скрип заставил его поморщиться. Значит, остаться неуслышанным не удалось! В коридоре было светло из-за света, который попадал сюда справа через открытую дверь кухни. И в конце коридора хорошо были видны пятна крови. Может быть, раненый там пытался встать на ноги. Если так, то стреляли из комнаты, а комната вон за той двупольной остекленной дверью.
Наступая на край стопы и плавно перенося тяжесть с одной ноги на другую, Колыванов преодолел расстояние в половину коридора, увидел, что в кухне пусто и что двери в ванную и туалет плотно закрыты. Не факт, что там никого нет, но… Из комнаты доносились шорох, звуки тяжелого, с бульканьем, дыхания и постанывания. Интуиция подсказывала, что единственный живой и вообще единственный человек, который есть в этой квартире, находится сейчас вон в той комнате. Ну и запашок! Кошка у них там сдохла, что ли!
Колыванов подошел к двери и прислушался. Точно, звуки раздаются откуда-то из середины комнаты. Он видел край кресла неподалеку от открытой балконной двери. Взяв пистолет двумя руками и согнув руки в локтях, Колыванов покрутил плечами, проверяя подвижность и примериваясь, как он будет обстреливать сектор градусов в сто, если придется это делать.
Высовывался он рывками. Голова наружу и сразу назад – обзор всего помещения, выявление опасных участков, секторов и возможных целей, второй рывок – и прицеливание в мужчину, который сидел на полу, прислонившись спиной к старенькому письменному столу. Да, обстановка была тут нездоровой. Очень старая и давно вышедшая из моды обстановка, а посреди очень старый человек или сильно больной старик. Скорее второе.
Колыванов смотрел на старика поверх пистолета и недоумевал. Худ он был, и воняло, похоже, от него. Плед висел, зацепившись за спинку стула, и закрывал ноги старика, а поверх пледа лежала его желтая и тонкая, как у мумии, рука, в которой он сжимал пистолет. Вообще-то уже не сжимал, а просто красивый никелированный «ТТ» лежал рукоятью в его расслабленной ладони. А еще в боку у старика была огнестрельная рана. Не смертельная, но учитывая его состояние…
Не сразу Колыванов понял, что старик смотрит ему в глаза, а когда понял, то медленно опустил оружие.
– Ты с ними? – процедил старик сквозь зубы, то ли из-за боли, то ли из чувства презрения. – Не-ет, не с ним… Ты не волчара, хотя стрельнешь и не поморщишься. Из уголовки? Или из «конторы»?
– Это вы подстрелили парня, который отсюда выбежал как угорелый? – спросил Колыванов, стараясь дышать ртом. – Как вы? Сильно зацепило вас?
– Со мной все, – тихо ответил старик и прикрыл глаза.
– Ну-ну, дед, мы тебя вылечим, на ноги поставим, внуков еще нянчить будешь, – осматриваясь в помещении, возразил Колыванов.
Он пытался понять, что это за старик и откуда у него боевой пистолет прошлого века. Фронтовик? Наградное оружие? А может, просто так еще с войны прячет. По внешнему виду ему вполне может быть лет восемьдесят – девяносто. Или мальчишкой во время войны был, или успел даже захватить самый конец солдатом.
– Внучка у меня, – вдруг с каким-то подъемом заговорил старик, – понимаете… внучка.
– Ладно тебе, дед, – успокаиваясь и засовывая пистолет в кобуру, заговорил Колыванов, подсаживаясь к старику на пол. – Чего в жизни не бывает.
– Ты не понял! – грозно прохрипел старик, и пистолет окончательно выпал из его руки. Колыванов теперь ощутил запах сгоревшего пороха и понял, что старик недавно стрелял из этого пистолета, значит, он в того парня и попал.
– Ты не понял… я всю жизнь отдал армии, оружие вот наградное имею… это еще с 48-го! А когда пришла болезнь, то понял, что такое остаться одному. Она же одна останется. Ты не поймешь. А тут… когда жить осталось совсем… вот осознал. Она такая чистая девочка, одинокая. Ты не говори ей сразу, а?
Голос старика стал просящим и оттого неестественным. Видно было, что он никогда и никого в жизни ни о чем не просил. Служил, выполнял приказы, отдавал приказы. Вот вся его философия жизни.
– Так что случилось, в кого вы стреляли? – рассматривая рану старика, спросил Колыванов.
– Не, не говори ей!
– Эх, дядя, – вздохнул Колыванов, – а может, «Скорую» вызовем?
– Стой, не надо! Я ведь убить себя хотел, потому и пистолет вытащил. Невмоготу стало… А тут этот… окно ему нужно было зачем-то, чтобы выходило на гостиницу. Я сразу понял, что уголовник, что затеяли что-то… Вот я в него и… а он в меня попал. Не надо врачей, подыхать мне пора… А ты-то кто сам? С каких органов, парень?
– Из частных, – пожал Колыванов плечами.
– А раньше, видать, в государственных служил. Видно по тебе!
– Служил.
– Где? Ясно, что не в ментовке и не в «конторе». У тех глаз другой.
– Эх, дедок, дедок. Служил я за границей. Чужие секреты нам передавал, наши секреты от них берег. В меня стреляли, я в них стрелял, товарищей терял, по родимым березкам скучал.
– Вона как, значит? Разведка! Ну, и то дело, не мне чета. Уважаю. Так ты поклянись мне, офицер, перед смертью моей поклянись, что внучке ничегошеньки про мое прошлое не скажешь. Не надо ей это!
– Что с тобой поделаешь, старик, умеешь ты уговаривать, – горько усмехнулся Колыванов. – Так и быть – могу поклясться, что ничего твоей внучке не расскажу.
– Испугался я за внучку мою, – слабеющим голосом продолжал говорить старик. – Ты офицер, скажи там кому надо… Много у меня на душе разного, много чего таскать приходится… За внучку боюсь…
Колыванов встал и подошел к окну. Отсюда, с третьего этажа, он видел как на ладони весь боковой фасад гостиницы. И судя по одинаковым портьерам, это были как раз гостиничные номера. А ведь здесь жил Валииди! Совпадение? Совпадение, что Валииди здесь живет, или то, что этот самый Майкл пришел к старому больному вору в квартиру, окна которой выходят именно на гостиницу «Амур». Это стоило обсудить, и для этого старика стоило передать в руки врачам. Есть о чем с ним еще поговорить…
Сунув руку в карман и нащупав коммуникатор, Колыванов обернулся к старику, решив настаивать на госпитализации, а заодно и сообщить Кораблеву о некоторых обстоятельствах этого странного дела. Рука замерла на половине дороги к карману.
– Старик! Ты чего?
Колыванов присел на корточки, посмотрел в невидящие глаза старика и все понял. Он приложил пальцы к артерии, но, естественно, никакого признака пульса не обнаружил. Да живые так и не смотрят. Взгляд, устремленный в пустоту, в никуда. Вот так закончилась жизнь двух людей! Колыванов хотел выругаться вслух, но решил, что в присутствии покойника этого делать не стоит. Если это из-за Валииди, то будь он еще трижды проклят. Кто его сюда звал, кто дал ему право сеять вокруг себя смерть? Живи у себя, воюй у себя, разбирайся с соотечественниками! Так нет!
