— Добрый день, господа укро-фашистские захватчики, — поздоровался Глеб, проходя на середину комнаты. — Приятного отдыха, как говорится.
Майор лениво приоткрыл глаза, тяжело вздохнул:
— Как ты уже достал, Туманов… Откуда ты взялся такой резвый на нашу голову?
— Много у нас таких, — улыбнулся Глеб. — Сожалею, что помешал вашему отдыху, господа, но надо идти. Не доводите до греха. В отличие от вас я экономно расходовал боеприпасы и кое-чем могу еще похвастаться. — Он обхватил цевье и стиснул рукоятку. — Так что, как говорится, подъем, и выходи строиться.
— Слушай, отстань, а? — хрипло прошептал Костров. — Вот до чего привязчивый, мать твою… Пристал как банный лист… — А если не пойдем, что сделаешь — прикончишь нас? Больных и безоружных? Ты же благородный, Туманов. Ты же не убиваешь безоружных.
— Не убиваю, — подтвердил Глеб, — но избить до полусмерти — могу. Потом свяжу и со спокойной совестью пойду дальше. Выйду к людям, сообщу куда надо — и через полчаса вас приберут. Кстати… — Он задумался — а куда он их потащит, если сам едва стоит? Где тут ближайшие «люди»? Вдруг поймут, что блефует, а в автомате — ни хрена?
— Слушай, Туманов, может, договоримся? — беспокойно шевельнулся Рубанский. — Ты как относишься к миллиону долларов?
— Неплохо, — кивнул Глеб. — Миллион долларов — очень позитивная и полезная в хозяйстве вещь. Ты серьезно, майор? Сам-то, поди, гол как сокол, всего богатства — ненависть к клятым москалям. Твои хозяева за тебя с Костровым и десяти центов не дадут. Ты отработанный материал, майор. Хуже того, ты опасен для них в живом виде. Так что рекомендую посидеть в российской тюрьме. Не курорт, согласен, но что такого? Иные всю жизнь сидят, не жалуются…
— Два миллиона, Туманов…
— Ну, довольно, — нахмурился Глеб. — Поднимаемся и выходим на свежий воздух, пока я добрый. Живо, суки! — зарычал он, вскидывая автомат.
Диверсанты стали грязно материться. Поднимались, всем своим видом выражая презрение, стонали, падали, снова поднимались. Они не играли на публику, им действительно было хреново. Силы иссякли. Майору требовалась срочная медицинская помощь. Глеб посторонился, давая им дорогу.
И вдруг половица под ногой провалилась в землю! Сработали «качели». Раздался треск, грохот, защемило ногу, он неудержимо падал на спину, выпуская из рук автомат. Ударился хребтом, искры из глаз, дыхание перехватило!
Минута молчания была короткой. Бандиты синхронно взревели — ага! Они уже практически поднялись — и тут поняли, что есть еще силы! Да как не быть после такого! Рубанский здоровой рукой выхватил нож из-за отворота куртки, расставил ноги, злобно оскалился. У Кострова ножа не было, но он набросился первым, растопырив пальцы. У Глеба все плыло перед глазами. Нога попала в ловушку, острой болью резало икры. Но взялась за работу вторая нога, когда Костров уже с воплем падал на него, согнулась в колене, отбросила диверсанта! Кострова унесло к дальней стене, он треснулся головой, так и сполз с растопыренными пальцами. Но майор Рубанский уже шел на Глеба с ножом. Это было что-то! Глеб практически провалился до земли, продавив половицу. Огрызок выстрелил в руку, и этим куском деревяшки он успел прикрыться. Зато она ударила майора в локоть. Он взревел от боли, но нож не выпустил, успешно работая одной рукой. Такое бывает — в пылу ярости забываешь про боль, силы удесятеряются! Его туша придавила Глеба, утрамбовала в дыру между половицами. Он схватил майора за больную руку, но тот вырвался. Нож подрагивал в сантиметре от лица. Майор пыхтел, давил, словно на состязании армрестлинга, Глеб удерживал его руку правым предплечьем. Чувствовал, что сил уже не остается, еще чуть-чуть — и нож проткнет глаз. Он начал извиваться, освободил левую руку, запустил ее в карман и нащупал рукоятку стилета (память о сержанте Костюке), почему он раньше о нем не подумал?! Лезвие майора уже касалось век, он пыхтел как паровоз, обливался потом. И тут левая рука отправилась в путь, стилет продырявил куртку, уперся в бок Рубанскому. Он поначалу не почувствовал дискомфорта, потом что-то начало тревожить, доставлять неудобства. А стилет все глубже проникал в тело, пока не вошел по самую рукоятку! Майор поперхнулся, часто задышал, в глазах мелькнуло недоумение. Затем захрипел и повалился на пол. Умирал он недолго — вздрогнул несколько раз, выплеснув кровавую рвоту…
Но Глеб по-прежнему не мог выбраться из ловушки! Качественно утрамбовали, и нога оставалась защемленной. Костров зашевелился, начал подниматься — весь белый, с безумно вращающимися глазами. Склонился за автоматом, но подняться уже не смог, остался на коленях. Наставил ствол на Глеба, злорадно гоготнул и надавил на спуск.
Выстрел, по понятным причинам, не состоялся. Костров чертыхнулся — снова противник провел их, как первоклашек!
— Ничего, — пробормотал он, — ничего… Мы это исправим, ты полежи немного… — и, бросив автомат, потянулся к ножу майора, который лишился хозяина. Взял его, плотоядно заурчал.
И получил по затылку доской! Выронил нож, глаза сбились в кучку. Еще раз получил — на этот раз удар сопровождался истошным женским визгом! Последний диверсант (в этом сезоне) рухнул ничком. Подлетела растрепанная Анюта — ведьма, мегера с горящими глазами! — стала вытаскивать Глеба из западни.
— Никогда! — кричала она. — Ты слышишь меня? Никогда больше не оставляй меня одну, когда идешь воевать! А если бы я, дура, осталась на дороге?!
Он выбрался, обнял ее, начал покрывать дрожащее личико поцелуями.
— Все, милая, ты молодец, спасибо, ты полностью развеяла миф о мужском превосходстве… Мы справились, мы победили их, мы сделали их, к чертовой матери, всю их банду…
Бесчувственного Кострова положили носом в пол, придавили доской, завели за нее руки и связали ремнями. То же сделали с ногами. Очнувшись, он задергался, но привязанная к спине доска не давала подняться, перевернуться, просто сменить позу. Костров начал орать, сыпать матами — пришлось угомонить его ударом в зубы.
Оба остались в избушке — живой и мертвый. Хотелось уйти от них подальше. Глеб спустился с крыльца, упал в траву. Последнее, что он помнил, — это женщину, которая целовала его в небритые щеки и плакала…
Он очнулся через несколько часов — в траве, под сенью столетнего дуба. Анюта сидела рядом, гладила его по щеке. Солнце совершило полукруг и готовилось спрятаться за горизонт.
— Все в порядке? — встревожился Глеб.
— Да, — кивнула Анюта. Она была какой-то странной, словно хотела что-то сказать, но не могла решиться. — Все хорошо. Плохиш не сбежал, майор не ожил. Заходить к ним не стоит — жарко, запахи там…
— Надо идти, — вздохнул он. — Пойдем по дороге. Горы кончаются, возможно, выйдем к какому-нибудь поселку. Надо позвонить в полицию, связаться с майором Репниным…
— Ты будешь на меня сердиться… — проворковала Анюта, пристраиваясь рядом. — Но ты спал как убитый, мне было скучно, я не хотела больше спать… Поселок ближе, чем ты думаешь. Если выйдешь на дорогу, то увидишь небольшой кряж — вот прямо за ним и поселок… Он называется Жуковка. За ним степь… ну, нормальная степь — ковыль, суслики…
— Подожди! — Глеб приподнялся. — Какие, на хрен, суслики? Хочешь сказать, что пока я спал…
— Да, пока ты спал, я пробежалась по дороге. — Из чистого женского любопытства, ну, ты понимаешь. Здесь бежать, между прочим, четыре минуты. Удивительно, что мы не слышим, как кукарекают курицы…
— Петухи, — машинально поправил Глеб.
— Да, извини, я не сильна в вопросах сельского хозяйства, — смутилась Анюта. — Я зашла в крайнюю избу, сказала, что надо срочно позвонить в полицию. Тетушка испугалась, дала телефон. Я не знаю никаких фамилий, не знаю, что происходило, но как-то выкрутилась… Сообщила про диверсантов, про человека по фамилии Туманов, что это дело имеет отношение к перестрелке у пансионата «Береговое» и там был спецназ… Мне повезло, что собеседник оказался не полной бестолочью. Он слышал о какой-то бузе. Быстро навел справки, потом меня соединили с человеком по фамилии Репнин…
— И что? — Глеб от волнения аж подпрыгнул.
— Прилетят… — выдохнула Анюта. — В Жуковку прилетят… Прилетели бы сюда, но здесь им сесть, видите ли, негде… Когда я все рассказала, этот Репнин был такой радостный, словно джекпот сорвал в казино…
Потом совместными усилиями вытащили из сарая сросшегося с доской Кострова, поставили его на ноги — доска осталась при нем, но свисала почти до земли — поволокли на дорогу. Гнали его по ней, а сами шли сзади — вернее тащились, едва отрывая ноги. Глеб держал Анюту за руку. Спина Кострова покачивалась перед ним, двоилась, расплывалась. Иногда диверсант оборачивался, угрюмо смотрел ему в глаза.
За невысоким кряжем возник поселок. Опрятные домики с разноцветными крышами, зелень садов. Гавкали собаки, «кукарекали» курицы. Виднелось шоссе, по которому ехали машины, поблескивал щит АЗС. Они брели к поселку — по бездорожью, мимо каких-то рытвин. «А нужно ли нам в поселок — народ пугать?» — шевельнулась мысль.
