Смерть была мгновенной – Платон увидел, как Мирон, молодой парень лет двадцати, повис на веревках, издав хрипящий звук. Теперь он понимал, что душа покойного выходит через горло. Это был второй переход парня через снежный перевал – молодец надеялся сколотить деньжат и удивить приданым зазнобу.
Вот и отгулялся!
Зверь лениво царапнул Мирона по животу, и когтистая лапа выгребла ворох красных внутренностей. Тигр шел не спеша, в движениях просматривалась царская грация. Зверь был сыт, но он не мог отказаться от угощения.
Следом за самцом из густых зарослей показалась тигрица – изящная поджарая кошка с хищным оскалом, а за ней, радостно повизгивая, точно бестолковые котята, спешили два тигренка. Толкая друг друга, они норовили цапнуть мать за хвост, но тигрица, возбужденная свежим запахом крови, лишь мотала хвостом из стороны в сторону.
Широкими ноздрями она хищно вдохнула настоянный на сладкой крови воздух и мгновенно опьянела.
– Ры-ы-ы! – напевно и сладко прозвучало на тропе.
Тигрята прекратили забаву и, без конца фыркая, поспешили за матерью. В них проснулся инстинкт охотников.
На тропе, привязанные к валунам крепкими веревками, оставались еще четверо. Наблюдая за товарищами с высокого бугра, Платон видел, как помертвели их лица. Старик-монгол одобрительно покачивал головой.
А тигрица меж тем провела лапой по одному из плененных, вырвав когтем горло, потом подошла к другому и так же уверенно разодрала ему глотку. Двое оставшихся в живых не смели даже крикнуть, они были парализованы ужасом, и самое большое, на что у них хватало сил, так это закатить глаза под небеса и вспомнить всех святых заступников.
Платон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Секунду он пытался еще противостоять отвратительному ощущению, а потом на землю пролилась ядовитая густая зеленоватая желчь.
Старец повернулся к Платону и невинно поинтересовался:
– Неужели я зря старался? Тебе не понравилось?
Слова старика вызвали у Платона новый приступ тошноты.
– Какая жалость! Не думал, что это может так на тебя подействовать.
Глаза старика от невинного вопроса сделались круглыми – ни дать ни взять всего лишь несмышленый младенец, который даже не подозревает о совершенной шалости.
Тигрица ударом лапы распотрошила третьего и четвертого пленников, потом, шумно втянув в себя воздух, медленно отошла.
– На месте каждого из них мог оказаться ты! – безрадостно подытожил монгол. – Я знаю эту семейку тигров-людоедов, они не оставляют в живых никого. Они не уйдут отсюда до тех пор, пока не обглодают все кости. Мы всякий раз прибегаем к их услугам, когда ловим в наших краях вора. Может быть, поэтому среди нашего народа почти нет краж. Все боятся тигриных челюстей. Ха-ха-xa!
– Ты плохо шутишь, старик, – похолодел Платон.
– Как умею. Только тебя мы уже выслеживаем давно. Ты уже не первый раз приезжаешь к нам и воруешь женщин.
– Прости, это было в последний раз, – продолжал хрипеть Платон.
Старик негромко расхохотался.
– Конечно же, это было в последний раз. Ты умрешь… Все твои путники умерли почти мгновенно, но ты этого не достоин, для тебя же мы приготовили другую смерть. Прежде чем умереть, ты оседлаешь нашего жеребца – с его седла хорошо просматривается смерть. Жизнь из тебя будет уходить по каплям, и, прежде чем отправиться в лучший мир, ты изрядно еще помучаешься.
Истинный смысл слов об уходящем бытии Платон понял несколько часов спустя, оказавшись верхом на раскаленном металле, но в те минуты он даже не мог предположить, насколько точно они выражают суть.
* * *
Платон очнулся от прикосновения. Над ним стоял молодой, лет двадцати пяти, высокий человек. Он колодезным журавлем согнулся над его беспомощным телом и улыбался в самое лицо.
Что за дела!
Повертев головой, он удивился еще больше, – насколько он мог судить, то сейчас находился в небольшой избе, в которой совсем по-домашнему потрескивала лучина, наполняя пространство жженой смолой, отчего становилось необыкновенно уютно на душе.
Нет ни старика с посохом, ни вежливого ламы-палача, ни учтивых монголов, подбрасывающих в костер сухой хворост, в прошлом оставался горячий конь с дымящимися ноздрями. И если бы не огромные язвы на теле, то он мог бы подумать, что все это ему пригрезилось.
– Очнулся?
– Да.
– Это хорошо. Второй день без движения лежишь. Я тебя отварами поил. Помогло, – протянул он удовлетворенно.
– Как я сюда… попал?
– Я тебя нашел в ста метрах от железного коня.
– Вот как?
А ему-то казалось, что он отползал от истукана, который должен был стать его плахой, целую вечность, а продвинулся-то – всего ничего! Да-а!
– Не горюй, скоро выздоровеешь! Я тебя мумие обмазал, в твоем положении лучшего лекарства на всем белом свете не отыскать. Хотя им в этих местах лечат все – простуду, бесплодие и даже грыжу, – улыбнулся хозяин одними губами.
– Почему?
– Почему не умер? Потому что по чистой случайности я рядом оказался в этих местах, – бесхитростно отвечал незнакомец. – Полежал бы ты еще час-другой, и тогда тело гноем бы изошло и уже не спасти. В общем, судьба!
В избе продолжалось веселое потрескивание сучьев, через щель закрытой створки пробивался отблеск огня, и душа Платона наполнялась все большим покоем.
– Почему… монголы не убили меня?
– Ах вот что. Понимаю. Ты, наверное, вор, а то еще что похуже! Таких людей в этих местах не очень-то привечают. А если поймают, так привязывают их или к хвостам лошадей да гонят через камни, а то разрывают березами, других оставляют привязанными на тигриной тропе… Знаешь ли, есть у них такой обычай. Иных, особо отличившихся, сажают они на раскаленного жеребца. Видать, ты именно из таковых! Я немного знаю этих инородцев, как-никак четвертый год брожу по здешним горам. А почему они тебя не убили? Так это не из жалости! Просто потому, что посчитали тебя святым.
– Как это? – Платон выглядел почти обескураженным.
– А вот так, милейший! Где же это видано, чтобы человека привязали к раскаленной печи, а он потом еще и живым остался? Не удивлюсь, если они тебе после всего этого еще и кланялись.
– Было и это, – едва улыбнулся Платон и почувствовал, как спекшиеся губы треснули, брызнув на подбородок солоноватым кровавым соком. Парень ему определенно нравился, и даже не только потому, что тот оказался его спасителем. – Как тебя звать?
– Егор… Нестеренко.
– Егор, значит. А меня Платон. Должник я твой. А я из тех людей, которые про долги не забывают. Даже если в могиле буду… крикнешь меня, Егор, так я землю руками разбросаю и к тебе на божий свет выползу… И в беде не оставлю.
– Что дальше думаешь делать, Платон? – Егор положил влажную тряпку на обожженное бедро, и Платон мгновенно почувствовал, как саднящая боль ушла, уступив место благодати и успокоенности.
– Обет я себе дал: если в живых останусь, в священники подамся. Богу служить буду.
Егор мягко улыбнулся:
– Значит, теперь будет кому с меня грехи снимать.
Неожиданное откровение Платон закончил свой рассказ. Варяг, глядя на него, потрясенный, молчал. Наконец он выдавил:
– Так, значит, ты с Егором Сергеевичем был… – и не закончил.
Платон выпроводил племянницу из горенки и присел к гостю поближе. Помолчав, он со значением произнес.
– А ты, стало быть, Владислав… Варяг! – Платон глядел на него с нескрываемым интересом и почтением. – Про меня-то Егор тебе не сказывал? Нет?.. А он ведь у меня часто бывает. Мы с ним с той поры, как он меня спас, лет тридцать не виделись. А потом вдруг случайно встретились – знаешь где?
Владислав помрачнел:
– Где же?
– В Перми! Я там в конце пятидесятых служил в одной церквушке. Он зашел поглядеть на иконостас – и мы с ним нос к носу столкнулись. Сразу узнали друг друга. Адресок он мне свой московский оставил. А потом, как я здесь осел, стал часто гостевать. С тех пор регулярно видимся.
– Как часто, отец?
– Не скажу что каждый год, но раз в два-три лета непременно сюда наезжает. Мы тут с ним на охоту ходим, по грибы. Он любит лес. Говорит, тут его размаривает… Отдыхает душой. – Платон усмехнулся в бороду и перекрестился. – Не мудрено, парень, что ты обо мне не слыхал. Он же об этих своих выездах сюда ни единой душе не говорит – даже дочке, Викуше. Это наша с ним тайна! Да… Ну а сейчас-то как он там? Викуша как? И почто мне заранее не сообщил, что ты придешь? Почему от Муллы весточка пришла, а от Егора – нет?
Варяг крепко сжал зубы, так что челюсти заломило. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом выложить деду страшную новость.
– Нет больше Егора Сергеевича, отец. Умер он.
– Как так умер?!
– Погиб. И Вики нет больше…
Глаза Платона, до сего мгновения горящие двумя яркими угольками из-под косматых седых бровей, разом потухли. Морщинистые руки, лежащие на столе, задрожали.
