1988 г. Сентябрь. Москва
Яков Светлов на допросе крутил. Отводя от Ермакова глаза, теребя руками пуговицу на куртке, потея и утираясь ладонью, он старался выглядеть искренним, но сам в то же время кое-что скрывал. И Виталий знал что. Едва вопрос касался того, где компания доставала наркотики, Светлов начинал крутить.
– Покупал товар всегда Серый. Нас он к этому делу не подпускал. Мне не жалко, я бы сказал, если знал.
– Одобряю ваше желание сотрудничать, – спокойно говорил Ермаков. Терпением он не был обделен и твердо знал свою способность «дожать» подследственного. – Теперь скажите, вы за товаром ездили вместе или в такие поездки Ножкин отправлялся сам?
– По всякому случалось.
– Вот и отлично, расскажите, куда вы ездили, когда собирались за товаром вместе? Торговцев вы не помните, но куда ездили, забыть не могли.
– В разные места мотались. На Черемушкинский рынок, на Таганку, на Масловку.
– Видите, как нетрудно вспомнить. Теперь мы с вами поедем на Масловку. Вы покажете, где останавливали машину, куда уходил Ножкин. Походим вместе. Может быть, вы узнаете кого-то в лицо. Может, узнают вас.
Светлов съежился, опустил голову и стал торопливо вытирать ладонью взмокшую шею.
– Я не поеду, – заявил он, хотя голос звучал неуверенно.
– Ну, дорогой, – спокойно возразил Ермаков. – Не за грибами в лес приглашаю. Это следственное действие. Впрочем, – он задумался, погладил пальцем левую бровь, над которой белела стрелка недавнего шрама, – можно и не ехать, если назовете, у кого брали товар. Я не верю, что Ножкин не называл, к кому шел. Деньги есть деньги. Верно?
Светлов поднял голову, сморщился, словно собирался заплакать, и выдохнул:
– На Масловке Бородай торговал.
Сказал и посмотрел на Ермакова испуганно.
– На Черемушкинском?
– Мамед.
В тот же день Ермаков зашел к Ивану Назаренко, который вел дела по производству и сбыту наркотиков. Поинтересовался, говорят ли ему что-то клички Бородай или Мамед.
– Почему «что-то»? – в свою очередь спросил Назаренко. – О многом говорят. Если желаешь, могу показать их фотографии. И еще штук двадцать других. Они что, уже по убийствам проходят?
– Откуда у тебя их столько? – не ответив на последний вопрос, спросил Ермаков. – Разводите? – и подсказал решительно: – Брать эту сволочь надо. Под корень.
Назаренко засмеялся.
– Узнаю владельцев дачных участков по сельскохозяйственной терминологии: стричь ветви, резать под корень, выпалывать, выпахивать.
– Иди ты! – огрызнулся Ермаков. – Дача! Да у меня на лопату лишних денег не остается. А ты – участок!
– Тогда не дари сельскохозяйственных советов. А то – под корень! Ты знаешь, что такое сныть? Это дикорослая огородная трава. Растет у тебя в огороде куст, ты его решаешь под корень. Да еще сам корень рубишь на сто кусков. Потом можешь быть уверенным – на участке появится сто кустов. От каждого обрезка корня свой. Это вы, друзья, убийцу изловите и считай, от одного избавили общество. А у иголочников – сеть. Если ее вытягивать, то сразу всю. Оставишь одно звено – она снова прорастет. Между прочим, чего тебя на Бородая кинуло? Может, он кого зарезал? Тогда мы его на тебя спишем и конец.
Ермаков в общих чертах рассказал, в чем дело. Назаренко слушал спокойно, но вдруг оживился, когда речь зашла о серебристом атташе-кейсе.
– Ты знаешь, Виталий, у нас на примете есть фигурант с таким чемоданчиком. Удалось установить, что он высокодоверенный курьер. Получает товар, транспортирует деньги.
– Считаешь, такой может убить?
– А ты сомневаешься? Если в чемоданчике сто тысяч, он что, отдаст его двум соплякам? На подобные должности подбирают острых ребят, – подумал и добавил: – Не шакалов, волков.
Тогда Ермаков и спросил:
– Между прочим, фамилия Исфендиаров тебе ни о чем не говорит?
Назаренко посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением.
– Слушай, друг, ты что, под меня копаешь? Я этого Исфендиарова полтора года высчитывал. И не дышу, чтобы не сорвался вдруг. А ты приходишь…
– Не волнуйся, – сказал Ермаков успокаивающе. – Я тебе его подарю. Только покажи мне серебряный чемоданчик.
Назаренко встал, походил по кабинету, раздумывая о чем-то. Потом остановился за спиной Ермакова, положил ему руки на плечи.
– Здоровый ты все-таки, Виталий. Даже зависть берет.
– Не завидуй. Ты бы на одной картошке, сколько мне надо, давно разорился.
– Все, не завидую. Давай лучше дружить. Эта сеть от Бородая до Исфендиарова уже почти распутана. Ее можно вытаскивать. Надо только дождаться, когда произойдет обмен.
– Какой? – поинтересовался Ермаков, не поняв смысла последнего слова.
– Маркса читай, – поддел Назаренко. – Обмен, это когда работает формула «товар – деньги».
– И когда она работает, у Маркса тоже сказано?
– Только в принципе, а до конкретики Бородая теоретик не дошел. Надо следить и ждать. Сперва сборщик собирает подать с розничных торговцев. С трех-четырех, не больше. У них конспирация, как у подпольщиков. Затем сборщики передают сумму дальше, пока у шефа не соберется нужное ему количество.
– Поворовывают сборщики? – спросил Ермаков.
– Нет, Виталий, мафия – не госпредприятие. Тут из заработка разницу не удерживают. Все решается проще – шило в бок, и ты уволен. Всю сумму, которую требует шеф, ему привозят сполна. Правда, если есть желание поживиться – поднимай розничные цены и снимай сливки.
– Что же ты предлагаешь?
– Давай вместе выйдем на природу. Осмотрим лужки, на которых пасутся любители травки.
– Принято единогласно, – сказал Ермаков и встал. – Когда?
– Завтра с утра. Устроит? И оденься попроще. Ладно?
Ермаков оглядел свой повседневный костюм отечественного пошива и усмехнулся: «Куда уж проще».
– Ты все же попробуй.
На следующий день они встретились в девять. Назаренко оглядел Ермакова и, сохраняя серьезную мину, сказал:
– Слушай, Виталий, даю десять минут. Иди к себе и переоденься. Прежде всего, сними ты эти свои широкие плечи. Руки поменяй. Мои наркоманы публика субтильная, а на тебе так и написано: «Я из группы захвата». Любой новичок это просечет.
Сам Назаренко выглядел достаточно неприметно. Серый свитер, джинсовый пиджак цвета синьки, выплеснутой в пыль, потрепанные брючишки, ботинки со сбитыми на бок каблуками. Все это позволяло ему встать в очередь за водкой как человеку свойскому, остро нуждающемуся в глотке бормотухи.
– У меня похуже ничего нет, – сказал Ермаков, сравнив себя с тем, что носил товарищ. – Разве если старый брезентовый дождевик накинуть?
– Давай дождевик, – согласился Назаренко. – Все будешь больше походить на жертву перестройки. Таких там любят.
Поношенный брезентовый плащ, кепка, надвинутая на глаза, сразу придали Ермакову вид, которые должен был иметь напарник того ханурика, которого изображал сам Назаренко. Прежде чем отправиться в поездку, он протянул Ермакову две бутылки, наполовину наполненные прозрачной жидкостью.
– Сунь в карманы. Только в разные.
– Что это?
– В левой вода, в другой – самогон. Кончим дело – обмоем успех. Только не перепутай, где что.
Они доехали до Новой Башиловки и на ее пересечении с Нижней Масловкой увидели толчок: несколько местных ханыг, мучимых жаждой и томимых хроническим отсутствием денег, в дружеских беседах размышляли о жизни, которая идет наперекосяк, потому что нечего выпить. Разговор велся на языке, не учтенном ни одним словарем, рожденном наукой языкознания. «Бля, ити их по коромыслам, другой день тяну пустышку из-за этой проклятой курвы, имел ее в печенку». – «Ты, духарик, не тяни кота за хвост, за тобой гривенник ржавеет, а ты морду воротишь, словно забыл, а мне ити ее в стос, без башлей в трубу катиться». – «Да дай ты Рыжему по рогам, привык верзоха на халяву тянуть, динамит резаный».
Не обращая ни на кого внимания, Назаренко подошел к низкорослому, занюханному и небритому мужичку. Дернул за рукав:
– Отойдем, Лимузин. Дело есть.
Никто не обернулся им вслед. Они зашли за угол, где навстречу Назаренко шагнул Ермаков.
– Коляй, здорово! – произнес он свою реплику в этой абсурдной жизненной пьесе. – Хочешь?
– Спрашиваешь! – ответил Назаренко. – С утра страдаю.
Ермаков сунул руку в правый карман плаща и оттуда извлек бутылку. Протянул Назаренко. Тот взял ее, выдернул зубами бумажную затычку и сунул горлышко в рот. Сделал несколько больших булькающих глотков. Потом закрыл глаза, отдаваясь блаженству. Не глядя на Лимузина, вернул Ермакову бутылку, и тот быстро упрятал ее в карман. Стоявший рядом Лимузин следил за тем, что происходило, со страдальческим видом, и большой острый кадык на его тощем горле двигался в такт глоткам Назаренко. Наконец, не выдержав испытания, Лимузин шагнул к Ермакову. С собачьей преданностью заглянул ему в глаза. Глухим крошащимся голосом попросил:
