– Мужики, выручайте… Один глоток! Подыхаю… Поправиться…
Ермаков измерил взглядом просителя – от лысины желтой, будто смазанной йодом, до стоптанных отечественных кедов. Спросил Назаренко:
– Дать ему, Коля? Свой человек, а пропадает.
– Пропадаю, – поддержал его Лимузин со слезой в голосе. – Гад буду, пропадаю. Хоть понюхать дай.
Ермаков сунул руку в левый карман и вынул бутылку. Протянул Лимузину. Тот дрожащей рукой перехватил сосуд и потянул горлышко в рот.
– Ты! – предупредил Назаренко строго. – Два глотка, не больше!
Лимузин запрокинул голову. Пил большими глотками и стонал от удовольствия, как голубь-сизарь от любви к весенней подруге. Выпил, подержал пустую тару в руке, не зная, что с ней делать – отдать владельцу или оставить себе.
– Оставь, – сказал Назаренко, поняв колебания алкаша. Тот не заставил повторять. Торопливыми движениями сунул склянку в бездонный карман серенькой полотняной курточки и улыбнулся, обнажив бурые щербатые зубы.
– Ты тут Бородая не видел? – спросил Назаренко.
– Кончай, – зло и резко оборвал его Ермаков. – Нашел кого спрашивать! Он тут никого не знает.
Лимузина словно стегнули.
– Я?! – воскликнул он одновременно обиженно и сердито. – Да, я с Бородаем сто лет в корешах.
– Самому двести, – сказал Ермаков, положил руку на плечо Лимузина и легко отодвинул его. – Не мельтеши! Чо орешь?
– Да не ору, мужики, – сбавив тон, согласился Лимузин. – Просто обидно.
– Так где же Бородай? – спросил Назаренко.
– Он на Таганку отсюда перебрался.
– С чего? – спросил Ермаков.
– Работа такая, – хитро улыбнулся Лимузин и снова продемонстрировал свои гнилушки. – Слыхал загадку: кто травкой живет, а не теленок?
– Кто не теленок, а менты его пасут, – продолжал Назаренко. – Ты об этом, что ли?
– Ага! – обрадованно сообщил Лимузин.
– Что, его пасти стали? – спросил Ермаков.
– Когда начнут, будет поздно, – рассудительно объяснил Лимузин. – Вот он и пошел на новое место, чтобы на одном не маячить.
– А, может, его кто-то выдавил?
– Нет. По замене. Сюда Карман перебрался. А Бородай на Таганку двинул.
– По замене, – язвительно передразнил Назаренко и рукавом вытер лоб. – Бородай – сявка, а ты о нем как о летчике Кожедубе.
– Не скажи, – возразил Лимузин. – Это мы при бутылке простота. А у них при порошке порядок чище, чем у военных. Где приказано, там и стой. Если встал – не дергайся. Иначе, – Лимузин большим пальцем провел вокруг горла, – секир башка.
– Ладно, не пугай, – сказал Ермаков. – Где же там на Таганке Бородай толчется?
– Ха! – засмеялся Лимузин и сморщился как печеное яблоко. – Я на Таганке только и был, когда работал на трамвае. Сейчас стал патриотом Башиловки. Мне в других местах делать нечего. Здесь мои товарищи, – пропел он козлетоном, – здесь мои друзья! Понял?
– Порошок сам не пробовал? – спросил Ермаков.
– Что ты! Ни в жись! Это отрава. Происки империализма, – Лимузин скривился и смачно сплюнул. – Пусть им стиляги гужуются.
– А водка? – съязвил Ермаков.
– Что водка? Водка – это апостольская влага. Ее и монахи приемлют.
– Ладно, Лимузин, топай, мы тоже пошли, – сказал Назаренко, увлекая Ермакова в сторону троллейбусной остановки. – Салют!
Лимузин на вялых ногах пошагал к толчку. Кто знает, может, сегодня еще раз повезет и произойдет чудо, которое только что с ним случилось. Не зря говорят, что везенье – дитя удачи: ну, мужики! Позвали и поднесли. Есть еще люди!
– Теперь ты видишь, – сказал Назаренко, – с каким народом имеем дело. Между прочим, тут на толчке два инженера, ученый агроном, врач, художник. Сам Лимузин был медник – золотые руки. Самовар полудить, радиатор запаять – лучше его никто не мог. Да вот… Короче, контингент тот еще. Водка – патриотично. Порошок – происки империализма. Что же делать прикажешь?
– Искать чемоданчик.
Назаренко вздохнул.
– Найдем, только прошу тебя, без резких движений. Ты со своими приемчиками мне порвешь все, что наплели мы за год с лишком. Как только блеснет твой серебристый ящик – я кликну.
Ровно через три дня Назаренко зашел к Ермакову с ответным визитом. Оглядел келью коллеги, но оценки давать не стал из вежливости. Даже не улыбнулся скептически.
– По твою душу, Виталий, – сообщил он, когда поздоровались. – Завтра по нашим прикидкам обмен.
– Товар – деньги? – спросил Ермаков. – Небось Лимузин сообщил?
– На этот раз Пикап, – парировал Назаренко. – Устраивает?
– Вполне.
– У меня в шестнадцать совещание. Будем увязывать взаимодействие групп. Ты подойди.
– Подойду.
– А пока, чтобы не выносить на совет, давай поделимся. Групп будет две. Тебя интересует чемоданчик. Его и поведешь. У тебя две машины. Меня больше интересует Исфендиаров. Очень уж от него пахнет травкой.
– Забито, – согласился Ермаков.
– С тобой поедет Камышев. Он знает, где и что лежит. Во вторую машину подсади кого-то из своих. На случай, если возникнут трудности.
– Забито.
– Я еду в аэропорт. И оттуда поведу гостя. Он должен встретиться с хозяином чемоданчика. Где – пока неизвестно. Поэтому придется импровизировать по ходу операции. Я надеюсь, Виталий.
– Я тоже, – сказал Ермаков. – Мне эта бодяга порядком надоела. Да, а твой Камышев как?
Назаренко молча поднял вверх большой палец. Ермаков качнул головой, принимая оценку.
На следующий день экипаж второй машины, который вел «клиента» по городу, передал его Ермакову.
– Кирилыч, – предупредил водителя Камышев, – будешь держать «жигули-девятку». Учти, машина верткая.
– Удержим, – пообещал Кирилыч. Они приняли «девятку» на углу Неглинки, когда та поворачивала на Кузнецкий мост.
– Трогай по малой, Кирилыч, – подсказал Ермаков, реализуя право старшего. И они сели «девятке» на хвост. Перед светофором «девятка» аккуратно обозначила поворот налево.
– Сознательный товарищ, – пробурчал Камышев. – Я бы на его месте от этих мест держался подальше.
– Почему? – спросил через плечо Кирилыч.
– Рядом прокуратура.
– Не беспокойся, – возразил Ермаков. – Это он в виде моральной прививки тут околачивается.
Проехав по Рождественке, «девятка» свернула в Варсонофьевский переулок.
– Петляет, – предположил Кирилыч и включил указатель поворота направо.
Ермаков придвинулся к самой двери, готовый в любую минуту выйти из машины. На углу переулка стоял контейнер для мусора. На сером борту старательный хозяйственник кривыми белыми буквами вывел надпись: «ГИПРОХОЛОД». Какой-то шутник исправил букву, и слово наполнилось зловещим смыслом: «ГИПРОГОЛОД». Не чувствуй себя столь напряженно, Ермаков обязательно рассмеялся бы. Сейчас лишь усмехнулся, не позволяя себе расслабиться. Впереди, утверждая законность дорожных правил, висел знак, запрещавший остановку машин вдоль правого тротуара вперед и назад. Знаменуя эпоху перестроечной демократии, прямо под знаком, не оставляя свободного места, стояли одна к другой машины.
– Охамели, – сказал Кирилыч. – Идем вперед и выше ступенями перестройки.
Тем временем «девятка» миновала переулок, сделала левый поворот и покатилась по улице Дзержинского.
– Что он, сволочь, – удивился Камышев, – соседей на бдительность проверяет?
– Рисковый, – бросил Кирилыч с усмешкой. – Работает на острие.
Проехав еще немного, «девятка» свернула в Сретенский переулок, пробежала небыстро вперед, прижалась к бровке и остановилась. Кирилыч, проследовав за ней, свернул направо на Малую Лубянку. Подъехав к грязному забору, поставленному строителями, затормозил. Ермаков, не ожидая, пока машина встанет, выскочил из нее. Достал из кармана записную книжку и, держа ее так, как человек, который не может запомнить чужой адрес, вышел в Сретенский переулок. Владелец «девятки» не обратил на него внимания. С легким стуком захлопнув переднюю дверцу, он повернул в замке ключ, снял с капота серебристый кейс и двинулся в сторону улицы Мархлевского.
Ермаков шел впереди, не обращая внимания ни на что, кроме номерных знаков на домах. Владелец «девятки» обогнал его и свернул в Бобров переулок. Ермаков остановился на углу, держа записную книжку в руке. Поднял голову. Перед ним на противоположной стороне высилось здание, построенное во времена, когда мир открыто делился на богатых и бедных и когда богатые не таили своих капиталов, а наоборот, делали все, чтобы о них знали и видели воочию уровень благосостояния; тогда не было принято окружать роскошные виллы заборами, отгораживая свои льготы и преимущества от чужих глаз.
Владелец дома, не жалея средств, украсил сооружение скульптурными излишествами. Внизу, возле левого угла стены, прилепилась чугунная мелкогрудая и круглоголовая женщина, у которой из определенного места произрастали диковинные листья. Чуть выше в глубокой нише укрывался воинственного вида мужчина, то ли кузнец с молотом, то ли рыцарь с мечом. Еще выше, в круглом медальоне, покоилась, еще одна голова. Денег у владельца имелось в избытке…
