Реяли по ветру обрывки шкур, куски материи. Горели факелы, воткнутые в землю.
Группы местных жителей, среди которых было много детей, как-то затейливо перетекали с места на место. Ритмично стучали барабаны, надрывался странный «музыкальный инструмент» – помесь домбры с трещоткой. Вокруг костра уже кто-то прыгал, потрясая копьем. Похоже, не ошиблись, намечалась многолюдная вечеринка…
Кучка конусовидных и круглых хижин посреди поляны, нечто похожее на длинный сарай явно не тянули на «поселковый центр». Всмотревшись, Глеб обнаружил, что там, где начинались джунгли, на мощных столетних деревьях построены самые настоящие дома! Из жердей и бревен, с соломенными кровлями, самых затейливых очертаний, они держались на мощных ветвях и напоминали гигантские птичьи гнезда.
С жилищ на землю свешивались то ли веревки, то ли лианы, с них периодически скатывалась какая-то пузатая мелочь, или, напротив, кто-то взбирался, проворно лавируя между веревками и ветвями.
– Древесные люди, мать их… – ворчал, упираясь Глебу в плечо, Мэрлок. – Раньше жили исключительно на деревьях, а теперь – вот надо же, появляются первые признаки цивилизованного общества – спускаются с деревьев на землю… Видите длинный сарай? Это буамбрамра, так называемый общественный дом, где все племя собирается для решения вопросов, скажем, в сезон дождей… Я не ошибся, Дымов, это карафаи, у них сегодня что-то вроде праздника – восхваление павших воинов, жертвоприношение племенным духам, танцы, ритуалы, поедание дарованной богами пищи…
– Похоже на обряды ку-клукс-клана, – усмехнулся Глеб.
– Похоже, – согласился Мэрлок. – Только те ребята, снимая балахоны, становятся относительно нормальными людьми, а эти – как были исчадиями, так и остаются.
Цивилизация сюда не забредает – только в виде тех, кого потом съедают. В племени правят суровые дедовские обычаи. Любимое развлечение – война. Не важно, с кем, лишь бы биться до последнего, иначе боги не поймут. Самые настоящие дикари,
Дымов, в них нет ничего человеческого. Христианство здесь не ночевало, в ходу анимистические верования – вера в душу и духов. Практикуют магию – большей частью вредоносную, направленную на врагов, пусть даже и условных. «Оним» – причина всех несчастий, болезней и смертей, слово означает колдовство и яд. Его боятся, на него насылают воинственных духов, у богов просят защиты от него. Отсюда многочисленные ритуальные обряды, в основе которых – поедание человеческой плоти… Они пока разогреваются, впереди еще песни, танцы, исполнение музыкальных произведений, камлание шамана и его подручных вокруг костра…
Больше всего его волновало, где держат пленных. В яме? На дереве? В «общественном доме»? Сколько времени у спецназа на раскачку? Будь их восемь, ворвались бы всей толпой, навели бы жути, перестреляли к чертовой матери всех воинов, а стариков, детей и женщин согнали бы в кучу. Но когда их лишь четверо, боеприпасов с гулькин нос, а детишки, женщины и дети здесь такие, что им тоже палец в рот не клади…
– Слушайте, Мэрлок, – Глеб глубоко вздохнул, избавляясь от остатков нерешительности, – делать нечего, мы с коллегой идем в деревню, а вам, как ни крути, придется нас прикрывать. Следите за нами, по возможности ведите. Как поймете, что нас схватили, – поднимайте шум, палите во все стороны, если повезет, вырвемся.
– Вы отчаянный парень, Дымов… – ревниво процедил сквозь зубы Мэрлок, погоняя во рту травинку. – Но это же явное самоубийство…
– Пусть идут, шеф, не держите их… – шептал сломавшимся голосом Кенни. – Во всяком случае, эти русские более смуглые, чем мы, – нам там делать нечего, мы белые, как потолок. Подползем поближе, уж прикроем их, пусть не волнуются…
– Ох, командир, ох, твою же дивизию, ну, ты и отчудил… – трындел, настраиваясь на «рабочий» лад, Антонович. – Да ты у нас просто куча разума, вместилище мудрости ты наше… Ладно, командир, не бывать двум смертям, а одну мы как-нибудь переживем. Вот же долбаная Папуасия…
Никогда еще с таким упоением Глеб не зарывался в грязь! Хоть раз побыть свиньей, которая находит в этом удовольствие. Он растирал по лицу сырую глину, нахлобучивал «диадему», набедренную повязку из зловонной материи, смастеренную из обрывков кожи и высушенных веревок растительного происхождения. Шкуру поперек вокруг туловища, пусть будет туникой, блин… Мешок на плечо, в мешке автомат, выхватить – секундное дело… Он подмечал краем глаза, что Антонович производит схожие действия, но какого черта, никогда им не стать «аутентичными» папуасами!
Мэрлок скептически хмыкал, его подчиненный как-то стыдливо помалкивал. «Ничего, – думал Глеб. – Мы не полезем в освещенные зоны, пойдем огородами…»
Кураж, безумие, ветер в голове! Они ползли по высокой траве, приближаясь к голосящей и гремящей деревне. Внимание, доведенное до абсолюта, приносило свои плоды. Уже подмечалось, что в деревне приняты меры предосторожности, ведь пропали трое воинов, и по периметру были выставлены посты. Двое дикарей, вооруженных длинными копьями, в полном облачении мерцали на краю деревни – именно к ним они и ползли! На эту парочку никто не обращал внимания, все помыслы жителей деревни были обращены в другую сторону, там били барабаны и метались языки пламени. Им тоже было интересно – часовые стояли к спецназовцам спиной и как-то карикатурно приплясывали. Эти двое не были раздетыми, в отличие от большинства соплеменников.
Их тела обвивало что-то вроде корсетов из тонких растительных стеблей. На плечах, спускаясь по нижние ребра, – «пончо» из многочисленных ракушечных ожерелий. Юбки до пят – сущая находка для тех, кто хочет замаскироваться! Они ползли, сгорая от напряжения, стараясь как можно тише дышать, дикари не оборачивались, они душой и телом были со своими соплеменниками. Вот они уже рядом, рукой подать… И в этот момент один из часовых внезапно обернулся, забренчав «доспехами»! Почувствовал чужой дух! Диск взошедшей луны отразился в недобрых глазах. Хорошо хоть под ноги не смотрел. Глеб подался вперед, схватил папуаса за ногу и хорошенько дернул!
Тот повалился, как полено. Затем Дымов рухнул на него сверху, схватил за горло, оказавшееся не толще стакана, сжал так, что самому страшно стало. Дикарь скончался, не сделав своего последнего вздоха.
– За что ты его так? – кряхтел Антонович, посылая своего «партнера по спаррингу» в глубокий нокаут.
– Из враждебных побуждений, – ворчал Глеб, пытаясь в полумраке разобраться, как будет стаскивать с мертвеца его причудливые одеяния и доспехи. – Давай, Шура, время не ждет, облачаемся, как можем.
– Вторым слоем? – не понял Антонович.
– Да как хочешь! Но чтобы со стороны ты был как непуганый папуас, иначе уволю к чертовой матери из Военно-морского флота! Пилите, Шура, пилите, не бойся, в самую гущу не полезем, пройдем по краю дурдома…
Они отчаянно путались в ожерельях, в растительных «корсетах», соломенные юбки еле сходились на бедрах. В целом нормально, маскарадные костюмы держались, грязь пока не отваливалась, щиты из спрессованных птичьих перьев прикрывали «незащищенные» части туловища, копья в руках придавали уверенности…
– Ну, клиника, ну, в натуре клиника… – севшим от волнения голосом бубнил Антонович, уже решивший, что не будет проявлять инициативы, а лишь копировать поведение «мудрого и опытного» командира. Они не выходили из мрака – немного приблизились к освещенной поляне, стояли, приплясывая, пожирая глазами действо.
А в деревне нарастал накал страстей, становилось шумно, весело. Люди спрыгивали с деревьев, примыкали к толпе, ковыляли дряхлые старики с впалыми грудными клетками, с какими-то тряпками на головах – кривоногие и хромые, как Мойдодыры.
Сбегались женщины – страшные, как жизнь в застенках, с обвислыми грудями, в длинных юбках, с пугающими «сеновалами» на головах. На плечах, как в вазонах, – букеты из листьев папоротника. Под ногами у них крутились дети, юркие, как тараканы, – обугленные чертенята с вздувшимися животами и глазами в пол-лица. Население деревни оказалось многочисленным, толпа росла на глазах. Кто-то приплясывал, кто-то садился на корточки, причем у папуасов это выходило так, как никогда не вышло бы у белого человека, они опирались на землю всей ступней, а не только костяшками пальцев. А в центре действия группа страшноватых танцоров исполняла танец Смерти – загадочный, хаотичный, но в целом стильный. На черных обнаженных телах были нарисованы белой краской скелеты, возникало впечатление, что кривляются не люди, а сгнившие трупы, при этом неподвижными оставались маски, наложенные на лица, – мрачноватые оскалы черепов от уха до уха. Танцоры потрясали копьями, совершали групповые перемещения с имитацией атак и защит. Приплясывал «оркестр» – болезненно худой папуас колотил в примитивные барабаны и что-то при этом гортанно подвывал. Двое в юбках дули в полые бамбуковые стволы, извлекая дребезжащие звуки, третий – в трубу из замысловатого корня. Еще один «трубач» манипулировал со скорлупой кокоса – в одно отверстие дул, другое затыкал рукой.
