«Перкуссию» усиливал горбун с тройным обвисшим подбородком – тряс руками, с которых свисали на шнурках пустые скорлупки орехов, да так энергично, что, похоже, входил в транс…
В этом было что-то гипнотическое, оно затягивало, разноголосый, но монотонный хор начинал усыплять. Спецназовцы не выходили из темноты, огибали деревню, стараясь не приближаться к толпе. А в центре круга сменились исполнители, откуда ни возьмись объявились люди в обрывках плетеных рыболовных сетей, пошли хороводом.
А потом под подбадривающие крики дружно припали к огню, дружно отпрянули, снова припали… А из гомонящей, хлопающей в ладоши толпы стали по одному выскакивать обитатели деревни, трясли ожерельями из костей, раковин, перьев, зубов крокодила, потрясали копьями, топорами. Забилась в экстазе пожилая женщина со сплющенными «мешками», когда-то бывшими молочными железами, а вместе с ней затряслось украшение на груди – очаровательное ожерелье из прокопченных мышиных черепов…
Две приплясывающие фигуры, наполовину прикрытые щитами, медленно смещались по длине окружности. Сердце бешено колотилось. Что-то плеснули в костер – огонь взметнулся до небес. Толпа заголосила, люди стали прыгать, подались к огню – там что-то происходило, хотелось верить, что не самое страшное. Теперь на «танцплощадке» корчились мускулистые воины с топорами и палицами. Двое «охранников» уже находились у дикарей за спиной, уже рисковали смешаться с толпой, если она вдруг отпрянет.
Приплясывая, они подались в сторону леса позади костра. В «общественном доме» и в хижинах на окраине деревни вряд ли держали пленных – там не было охраны. Они уже входили под сень деревьев, на которых громоздились жилища, здесь тоже отсутствовали признаки «режимности». Из-за дерева выбежали две широкобедрые дамы – одна практически лысая, у другой из «атомного взрыва» на голове торчали две неуместные косички. Они пробежали мимо, хихикнув. Глеб промолчал, а Антонович вдруг подпрыгнул, издал мычащий звук и ударил себя кулаком в грудь. Хорошо, что эту безвкусицу никто не видел.
– Ты чего? – испугался Глеб.
– Прости, командир, – опомнился Антонович. – Так ведь девчонки же…
Да чтоб тебе всю жизнь наслаждаться обществом таких девчонок! Все, довольно суетиться, они обходили свои владения независимой походкой, прекращая воровато озираться и усмиряя дрожь в коленях. Имеют право часовые патрулировать территорию? Людей в этой части деревни практически не было, все собрались у очага «культуры». Горели факелы, воткнутые в землю, они старались к ним не приближаться. Опасливо поглядывали на врытые в землю тотемы – изображения предков, стилизованные под жутковатые человеческие фигуры. Деревья в этой части леса росли не густо, зато каждое дерево было глыбой с многовековой историей. Непосредственно лес начинался дальше – метрах в ста, под ковшом ослепительно яркой Большой Медведицы. Здесь тоже ютились под деревьями жалкие лачуги – не всем обитателям деревни было комфортно на ветвях (а возможно, деревьев на всех не хватало). Шевельнулось что-то у приземистой постройки из толстых веток, и нервы, натянутые до предела, звонко зазвенели!
Глеб всмотрелся – ей-богу, часовой! Рослый, как колокольня, плечи такие, что втроем не обхватить, под ногами у вояки горел факел, озаряя пространство бледноватым свечением. Какие варианты? Они на верном пути, еще немного… Он зашагал к строению, помахивая щитом, а Антонович тащился сзади, не отставал, бурчал под нос какую-то чепуху. За спиной у охранника мерцала откидная занавеска из переплетенных веток, из-под занавески брезжил мутноватый свет – в хижине тоже горел факел.
Отборная гвардия местного вождя! Как жаль, что нет возможности познакомиться с властителем лично… Огромный двухметровый детина с кривым, как ятаган, холимом, череп непропорционально развит, тяжелый лоб, челюсть уступом, элегантен, как королевский гвардеец, мускулистый, как бодибилдер, на плечах что-то вроде эполет – нарукавные повязки, обшитые мехом и унизанные перьями. Вогнутая белая раковина на груди – знак воина, убившего врага. На голове – «гвардейская» шапка из меха кус-куса. Воин что-то требовательно гаркнул, увидев, что к нему направляются двое, ударил древком копья по земле, подкрепляя суровым жестом требование. Глеб остановился примерно в метре. В дикарском наречии он был не силен, знал лишь одно слово «Вааа!» («спасибо», «пожалуйста», «здравствуйте», «до свидания»), его и гавкнул, аналогично ударил в землю копьем, впрочем, не древком, а наконечником, загнав его в землю, чтобы не мешалось. Свободная рука уже провалилась под шкуры, выдернула мачете и вонзила в живот часовому до середины клинка. Тот всхрапнул, как лошадь, остановленная на бегу, схватил Глеба за руку, но он успел провернуть клинок в трепещущей плоти, и хватка громилы ослабла. Покачнулся, оросив себя кровью, пошедшей горлом, и растянулся на пороге в хибару, вздыбив занавеску.
Слева послышался сдавленный хрип – Антонович оприходовал подобного бугая, вывернувшего из-за угла. Аккуратно, мурлыча что-то убаюкивающее, поволок его обратно – за угол.
– И моего туда же… – прошипел Глеб, вырывая копье из земли и устремляясь в хижину.
Ну, все, прибыли, вот она, «сокровищница»! И даже третий аналогичный громила, вскочивший с корточек при появлении чужака, не омрачил его превосходного настроения! Он ударил копьем в грудь, чтобы особенно не целиться – тот извивался на острие, как червяк на крючке, давил из себя что-то жалобное и вместе с тем угрожающее, не превышающее критических децибел. Глеб терпеливо ждал, а когда тот кончил извиваться, вырвал из мертвого тела наконечник, стал осматриваться. Шесть тел лежали в ряд, связанные по рукам и ногам. Коконы, блин. Рты у них тоже были перевязаны веревками, что позволяло только шамкать и мычать. Он невольно залюбовался, надо же, все живы…
А эти шестеро пожирали его глазами, не понимая, что происходит, дикарь ворвался, перебил своих, теперь завис над душой. Не собирается ли он их прикончить раньше времени? Мычал и извивался Семен, у которого голова оставалась забинтованной, но бинт очень сильно пропитался кровью. Серега Становой выгибался арочным пролетом – так тужился, что лоб покрылся алыми разводами. Вяло шевелил губами Карденос – разбитый, раздавленный, он уже мало на что реагировал. Вращал плечами Саймон Конноли, намереваясь ослабить веревки, – его и без того широкая физиономия, украшенная двумя синяками и невероятно опухшая, превращалась в какую-то спутниковую тарелку. Девушки лежали лицом друг к другу, слаженно стонали – измученные, искусавшие губы в кровь, два больших ободранных синяка, они смотрели лишь друг на друга, не замечая, что происходит что-то новенькое… «Чего это они?» – не понял Глеб. Но заострять внимание не стал.
– Ба, картина маслом… – восхитился Антонович, вторгаясь в хижину. – Красота какая… Эх, такой ужин пропал… – и, спохватившись, вслед за Глебом принялся кромсать веревки.
– Только тихо, мужики и дамы… – шипел он. – Заклинаю вас, не надо кричать, и оставьте, ради бога, слова благодарности… Шура, а ну, кыш на стрем…
– Вы кто? – было первое, что ляпнул Становой, когда опали веревки и он, рыча от боли, принял сидячее положение.
– А по голосу непонятно? – изумился Глеб.
Наступила оглушительная тишина.
– Вам, наверное, интересно, зачем вас сюда собрали и что здесь делает российский спецназ? – издевательским тоном осведомился он. – Семен, ничего не хочешь сказать?
– А мы где-то спалились, командир? – споткнувшись, пробормотал Платов.
И меленько захихикал. За ним и Становой.
– Мигель, Мигель… – облезая от удивления, стал толкать Карденоса в бок Саймон. – Просыпайся скорее, мы спим, черт возьми, русские пришли за нами, они переоделись и притворяются дикарями. Ты должен это видеть, проснись, Мигель…
– А? Я что-то пропустил? – начал возвращаться к жизни молодой латинос. Привстал, посерев от боли, крайне удивился, что он уже без веревок.
Залопотала по-английски Барбара, вроде и понятен был язык, но вот что она пыталась донести, ни черта не понятно.
– Господи, Глеб… – простонала Катя, очумело вращая глазами. – Ты пришел, в это невозможно поверить… Как же мы так оплошали…
– Да ладно, первый раз живем, не имеем пока опыта… – Семен уже пришел в себя, помотал окровавленной головой и полез обниматься.
– Не хотел бы прерывать этот потный мужицкий секс… – забубнил изменившимся голосом Антонович, пятясь обратно в хижину, – но к нам направляются трое посетителей.
Двое – с оружием, третий – почему-то женщина… Мне вот интересно, Глеб, у тебя есть план на все случаи жизни? Мы можем, конечно, их срезать одной очередью, но потом, когда вся братва, включая старцев и пузатую мелочь, кинется за нами в погоню…
– Всем лечь, веревки на себя… – захрипел Глеб, бросаясь к факелу, чадящему посреди хижины, и отставляя его в угол, откуда он практически не освещал лежащих на полу…
