брошюр. А в большой комнате стоял мощный немецкий радиоприемник.
Радиоприемник, конечно, Кокошин признал своим:
– Куплен за мои кровные деньги.
– Зачем вам? – наседал назойливо Грац, намекая, что с таким аппаратом хорошо принимать морзянку из-за рубежа.
– Моцарта слушаю! Единственная моя слабость – хорошая акустическая техника. Могу позволить!
– Да уж, позволяли вы себе многое…
С главным инженером в камеру отправилась пара инженеров обычных – из группы контроля качества продукции и из сборочного цеха.
На следующий день после этих событий я встретился с начальником сборочного цеха, моим источником и хорошим товарищем Шалвой Ломидзе. Тот был взбешен.
– Сколько народу арестовали! Кто план выполнять будет? Кокошин – враг? Да на нем завод держится! Все бы враги такие были, нам и друзья не нужны бы стали! А Гольцов и Тузиков! Тоже ведь спецы не из последних. Какой у них троцкизм? Им кроме логарифмической линейки и конвейеров ничего в жизни не нужно! Они живут заводом!
– Что ты раздухарился? – пытался я остудить его пыл, который до добра не доведет. – Разберемся.
– Да уж, вы разберетесь… Сделай что-нибудь, Ермолай. Не за них. За дело прошу. Ты же большой чекистский начальник. Ты настоящий коммунист.
– Шалва, не все так просто.
– Тогда я сам письмо Сталину напишу! В Москву поеду. Пороги обивать буду. Расскажу, что это чудовищная ошибка. Или вражеский замысел.
– Не горячись. Только хуже сделаешь.
– Да хуже некуда!
– Ты так считаешь?
Хуже было куда. На следующей неделе на базе снабжения завода арестовали еще двух человек. У них тоже обнаружили троцкистские листовки.
А ко мне вечером попросился на прием сержант Измайлов, являвший собой одну из самых надежных моих боевых единиц. Он в составе следственной группы обыскивал дом одного из фигурантов.
Измайлов был сам не свой и воскликнул возмущенно:
– Товарищ капитан! Сам видел, как Грац эти троцкистские листовки подкидывал! Это неправильно. Так у нас дела не делаются.
Да, взошли мои плоды воспитания личного состава. Я всегда говорил, что липовать – это страшный грех. Мои сотрудники и поверили.
– Могу дать показания, – продолжил Измайлов. – Не хранилось там листовок.
– Какие показания?! – взбеленился я. – Хочешь тоже в камеру? Забудь об этом!
– Есть, – нахмурился сержант, понурив широченные плечи. Мои приказы не обсуждались.
– На время забудь, Коля. Может, придется однажды вспомнить. И спросить со всех. А пока молчи. Не дай бог…
– Понял я все, Ермолай Платонович. Не дурак…
По субботам в Парке культуры имени Дзержинского играл военный оркестр, сверкая начищенными медными трубами. По дорожкам между вековыми деревьями важно разгуливал трудовой народ, облаченный по случаю выходного дня в парадную одежду. Люди были рады теплой, ласковой погоде.
По пруду плавали лодки. В тире раздавались щелчки – пацаны пытались попасть из духовых ружей в цель и получить приз. Совсем мелкие шалуны брызгали друг в друга водой из бьющего фонтана. Какая-то пигалица восхищенно рассматривала скульптуру «Девушка с веслом» – такой идеал женской пролетарской красоты.
Фадей дымил своей убийственной самокруткой, сидя рядом со мной на лавочке.
Зазвучал «Марш Буденного». Хороший у нас гарнизонный оркестр. Душевно играют. Вот только нас сейчас другая музыка волновала.
– Нам скоро завод обезглавят и остановят, – сказал я.
– Да, Грац с размахом подошел, – угрюмо произнес мой друг.
– К слову. Те, кого взяли из руководства завода, – мы что, на сто процентов уверены в их невиновности?
Фадей пожал плечами:
– Ты знаешь, что в нашем деле нельзя быть уверенным ни в чем. Единственно, в чем я уверен – в фальсификации доказательств и отсутствии настоящего следствия, занятого поиском истины. Вот и наблюдаем невероятную дичь. Руками НКВД уничтожаются достижения советской власти.
– А может, нечему удивляться? Подумай, где безопаснее и эффективнее заниматься вредительством и террором.
– На службе в НКВД?
– Вот именно… Затесаться к нам. Опутать всех ложью, интригами и страхом. И делай, что хочешь. Ведь есть план по выявлению врагов народа. Перед Москвой надо отчитываться скальпами врагов народа. И собственно, не так важно, кто войдет в список этих самых врагов – истинный гад или просто инженер, без которого завод встанет.
– И в центре всего этого начальник следственной группы. Он, паскудник! Гаевский просто дурак и ничего не понимает. А этот краснобай Грац окончательно задурил его. Агроном ему в рот смотрит как загипнотизированный. Только и слышно: Грац то, Грац се!
Из-за деревьев послышался испуганный и вместе с тем восторженный женский визг. Кавалеры тащили барышень прыгать с парашютной вышки парка.
– А ты слышал, что на Граца представление в Москву ушло? – спросил я. – На орден Красного Знамени. За успехи в борьбе с контрреволюцией.
– Да кто ж не слышал! – хмыкнул Фадей. – Агроном ему по дури своей великой руки развязал. А теперь награждает. Особо доверенный кадр, который дела рисует, как буржуазный художник абстракционист, – мол, таково его авторское видение.
– В идеале переломить ситуацию можно, вскрыв истинный состав контрреволюционной организации «Картель». Но мы только нащупываем ее контуры. Время нужно, которого катастрофически не хватает. Пока мы с Инженером работаем по той контре, Грац весь завод перестреляет. Поэтому более реальный путь – наглядно продемонстрировать, что доказательственная база по «Пролетарскому дизелю» – липовая.
– Это если нас еще слушать будут.
– Найдем, кто выслушает… Грац не так просто это дело шьет. У него какой-то козырь есть. Иначе бы он так лихо не рубил шашкой. Кто-то ему дает показания, о которых мы не знаем.
– Кто? – Фадей бросил на меня вопросительный взгляд.
– Без разумения. Нашли какого-то попку, который на всех пишет, что скажут. Так что ждем новых арестов.
Мимо нас катил тележку с надписью «Мороженое» продавец в белом фартуке. Он зычно кричал:
– Мороженое! Эскимо! Вафельный стаканчик!
После поездки наркома торговли Микояна в прошлом году в Североамериканские Соединенные Штаты у нас началось победное шествие мороженого, до того бывшего экзотическим продуктом. В городе заработал хладокомбинат. Теперь мороженщики в киосках и с тележек продавали мороженое в вафельных рожках и картонных коробочках на развес. Ну а еще было такое чудо, как эскимо – брусок на палочке, политый шоколадом.
Я купил две порции эскимо. Одну отдал Фадею, на что тот сказал:
– Хоть так узнаю, что такое сладкая жизнь… Ну так что делать будем, командир особого «эскадрона»?
– Эх, заглянуть бы в материалы дела.
– Это можно. Хозяева мы в нашем доме или нет, – усмехнулся Фадей.
– Предлагаешь сейф с уголовным делом подломить?
– Зачем ломать? Аккуратно заглянуть.
– А если засыпемся? Тогда головы не сносить!
– А нам и так не сносить. Ты же видишь, куда все идет. Зачистят завод, возьмутся за нас. Мы у них как кость в горле.
