«Знаю я тебя!» – строго сказал Кинжал.
Из того, что напел ему Дрозд, Кинжал не понял почти ничего:
– Дальше действуем так. Покупаем 34 процента обыкновенных именных акций у двух акционеров. За счёт скупки акций у миноритариев доводим пакет до 46 процентов.
На языке рейдеров это называется СОБИРАТЬ РАСПЫЛ. Определением суда арестовываем акции оппозиции, а чтобы их директор не вывел активы, накладываем арест на недвижимость, то есть ПОЛУЧАЕМ КРИВЫЕ МЕРЫ. После этого проводим собрание акционеров, переизбираем совет директоров, который тут же назначит нашего гендиректора.
И дальше – в таком же духе…
Кинжал был не в восторге от сленга рейдеров, но приходилось терпеть.
Их с Дроздом рейдерский бизнес состоял из четырёх направлений. Три из них обеспечивал холдинг – финансирование, силовую и юридическую поддержку. Но главное в рейдерстве – наличие коррупционных связей в государственных органах. Без этого никакое поглощение невозможно.
И здесь – зона ответственности Адама Устяхина, где он был на коне.
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
№ (опускается)
20 декабря 2001 года.
Из аналитической записки Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооружённых сил РФ
«Причины криминализации российской оборонной промышленности».
Наш военно-промышленный комплекс (ВПК) – это 1660 предприятий, без учёта системы Минатома, связанных друг с другом, с энергетикой, транспортом, наукой, управленцами.
Содержать это в прежнем объёме государство не в силах. Но оно, к сожалению, не торопится установить чёткие правила игры для негосударственных собственников и инвесторов. В результате, попадая «в тень», заводы и НИИ военно-промышленного комплекса становятся почвой для криминальных разборок. Это вполне естественно, так как ВПК – это крупные объекты недвижимости, производственные мощности, вместилища уникальных материалов и технологий. Претендентов на это богатство предостаточно.
Сфера ВПК оказалась зоной особо активной деятельности высшего аппарата власти по преобразованию одних госструктур в другие. За десять лет рыночных реформ в ВПК многократно происходили организационные перестройки, которые не имеют другого смысла, кроме как создание видимой активности государства.
Появление новых структур – это всегда результат борьбы одних групп правящей элиты против других.
43 % предприятий ВПК – целиком государственные, 28 – акционерные общества с участием государства, 29 – частные структуры.
На акции заводов и институтов, которые полностью или частично стали частными, претендуют в основном не отечественные банкиры, не иностранные инвесторы, а российские чиновники – через СВОИХ посредников.
Лидеры среди претендентов на «оборонные» акции – это фирмы, связанные с центральными и местными властями, таких 39 процентов. Они идут на прямое нарушение закона, потому что федеральным и региональным чиновникам запрещено заниматься бизнесом.
Они же оказались агрессивнее независимых российских предпринимателей, – тех всего 30 процентов. Наши «чинодралы» обогнали даже криминальные группировки, которые едва набирают 6 процентов.
Но это – претенденты. А кто же реальные хозяева? В 59 процентах случаев – это просто богатые люди, «с деньгами». 33 процента – теневой бизнес.
32 % военно-промышленного комплекса контролируют криминальные структуры.
И, по мнению наших экспертов, криминал будет усиливать своё влияние.
Но возвращаемся к пункту 6. В борьбе серьёзно участвуют довольно агрессивные госчиновники – в лице посреднических фирм – и теневики. А эта категория претендентов не может явиться в суд, конфликты с их участием неразрешимы в рамках закона, поэтому наступает ВРЕМЯ КИЛЛЕРОВ.
Одна из главных причин криминализации ВПК – погружение его в густую тень и пребывание в катастрофическом хозяйственно-экономическом состоянии. В 1999 году весь государственный заказ являл собой всего 22 процента – от всех производственный мощностей российского ВПК.
Вторая причина – руководители заводов и НИИ на свой страх и риск ударились в бизнес. Они вышли на дикий российский рынок с его непомерными налогами, шатким правом собственности и слабой банковской системой. В результате оборонные предприятия стали фигурировать в сомнительных вексельных и кредитных схемах, в разного рода тёмных историях, и последствия не заставят себя долго ждать. В этих условиях контакты и сделки с криминальными группировками неизбежны.
«Оборонка» не доверяет представителям власти. Руководители секретных производств считают, что реформы ВПК проводятся для видимости и с единственной целью – замаскировать личную заинтересованность чиновников в контроле над предприятиями военно-промышленного комплекса.
– А с Желваком ты посоветовался? – спросил Брута Джон Касаткин.
– Нет, а зачем? – не понял генеральный директор и рейдер.
– Обтереть тему с паханом – святое дело, – сказал майор военной разведки, как будто полжизни провёл на зоне.
Пришлось выполнять и другой приказ шефа Джона Касаткина – взять на работу своим заместителем толкового немногословного парня, до этого работавшего в российском торгпредстве в Бразилии. Он якобы что-то не поделил с начальством и из системы ушёл. Чуть позже Айсор сообщил Осе и оперативный псевдоним Марлена Буздакова – Хантер.
Тот удивил своей осведомлённостью в делах холдинга и тоже оказался большим энтузиастом рейдерства.
На это направление Леонид Брут и поставил Хантера – по настоятельному совету Айсора.
Оса тут же обратил внимание, что все планы рейдерских атак на будущий год – сплошная «оборонка».
Это была хорошо замаскированная экспроприация оборонных предприятий, в лихие времена попавших в частные руки.
«Пусть хоть так коррупционер Дрозд поработает на государство, тем более, за такие деньги», – ухмыльнулся Оса.
Кинжал с самого начала чувствовал отеческую заботу Палыча. Между ними установилась невидимая связь понимания без слов. Такого не было ни с кем – ни с матерью, ни с отцом, ни с вологодской Маргаритой, ни даже с Димычем. О жене речи нет вообще: она была дана Богом, чтоб жизнь мёдом не казалась.
А скорее всего, ему была нужна хоть какая-то моральная поддержка. Русский индивидуалист советского разлива – существо исключительно социальное.
Он приехал на Павелецкую набережную под вечер. Охрана пропустила без задержки.
На втором этаже, в деловой части офиса, он нос к носу столкнулся с Желваком.
– Леонид Сергеевич! – стал тут же прикалываться пахан, демонстрируя отличное расположение духа, – очень рад! Очень рад! Проходите, располагайтесь, я сию минуту.
Кинжал прошёл через пустую приёмную в настежь раскрытые обе двери в кабинет Палыча. Он повесил свою короткую дублёнку в шкаф, прислушался и словно невзначай, обойдя огромный стол хозяина, цепким взглядом окинул разложенные бумаги.
Ничего интересного: договоры, скорее всего, фиктивные, справки-счета, какие-то спецификации, коммерческие предложения и бизнес-планы.
Но прямо перед отсутствующим хозяином, так, если бы он сидел и читал, лежала компьютерная распечатка с текстом 24?го кегля.
Кинжал пробежал глазами: «Рейдеры – специалисты по перехвату оперативного управления или собственности фирмы с помощью специально инициированного бизнес-конфликта».
Физиологи говорят, что умный человек думает, как переваривает пищу, – он и сам не может объяснить, как он это делает. Переваривает – и всё.
За секунду Кинжал отпрянул от стола и пулей оказался у инкрустированного столика в противоположном конце просторного кабинета – для приёма гостей. Он вырвал из кобуры мобильный телефон и набрал какой-то малозначащий номер. Там ответили, а он стал громко гнать какую-то туфту – про то, что завтра – никак, у него банковский день, приедут люди, идёт внутренняя аудиторская проверка…
За этим разговором его и застал вернувшийся в свой кабинет Желвак:
– Китайский лимонник? Или того, что в нос бьёт?
Кинжал обратил внимание, что лексика Палыча постоянно меняется. Он любил всякие случайно услышанные словечки и обороты.
Остановились на коньяке, с лимончиком по-николаевски – на каждой дольке две горки: кофе и сахар.
Теперь Кинжал должен был, не мигая, изучать реакцию пахана на свой рассказ об инструментах рейдерства, схемах захвата, проблемах подкупа чиновников.
Уже через пять минут Брут понял: Желвак в курсе.
Да тот особо и не скрывал.
– Этот Щегол, или, как он у тебя – Дрозд? – Желвак похихикал своим управляемым дежурным смехом, – сначала пришёл ко мне. А я и думаю, – дай-ка проверю своего крестника, не забыл, кому обязан по жизни? Послал его к тебе, а потом всё дни считал и гадал, расскажешь или нет? Дело-то на многие миллионы бюджетных денег тянет. А ты теперь мог бы и без меня, старика, обойтись – а?
