— Хватит, Чувак, — услышал я спокойный голос Билла. — Думаю, с него достаточно.
Я разочарованно посмотрел на Коули.
— Билл, ты никогда в жизни не поймаешь ни одного маньяка.
— Почему? — удивился сержант.
— Потому что для этого нужно быть еще большим психом, чем он, — печально ответил я. — А ты слишком нормальный. В отличие от меня.
Я отложил тесак, скинул фартук и снова надел полицейскую форму. Коули и Даркин аккуратно сняли Рона с крюка и попытались привести в чувство. Тот трясся от страха и все не верил, что только что избежал смерти. По крайней мере, на какое-то время.
Я достал пистолет, дубинку, полицейский значок и протянул это все Биллу:
— Возьми, я ухожу из полиции, форму принесу завтра.
— Почему? — снова удивился Коули. — Ты же отлично сделал свое дело, Чувак, поймал опасного маньяка, спас наш город…
— Я не могу оставаться полицейским, зная, что законы, которые я защищаю, несправедливы. Бедная Люси мертва, а эта тварь будет жить еще долго — есть, пить и дышать, пусть даже за решеткой. Он сможет смотреть телевизор, читать книги, играть в бейсбол на тюремном дворе — таковы наши гуманные законы. Где справедливость, скажи ты мне? Я хотел совершить суд по высшей человеческой справедливости, но ты мне помешал…
— Чувак, я не мог допустить самосуда, — тихо произнес Билл. — Я сочувствую тебе, и мне очень жалко Люси, но я прежде всего полицейский, как и ты, а потому обязан соблюдать закон.
— А я больше не обязан, с этой минуты. Я ухожу из полиции и живу теперь только по своим правилам. А первое из них гласит: если какой-нибудь урод ударит тебя по левой щеке, бей в ответ сразу по обеим, чтобы мало не показалось.
Я свистнул Чампу, и мы пошли на выход. Настроение было самое паршивое. Я шел пешком через весь город — в дом Люси и думал о том, что этот мир не только несправедлив, но еще очень жесток, если в нем находится место таким тварям, как Рон Джереми. Единственное, что меня немного утешало, — это то, что одной сволочью на Земле скоро станет меньше — по крайней мере, в этой ее части.
Утром перед полицейским участком я обнаружил довольно большую толпу. Горожане уже знали, что маньяка, убившего Люси, поймали, а потому жаждали правосудия. Точнее — расправы над этим мерзавцем. В дверях участка стоял капитан Нортон и старался немного успокоить толпу. Он явно нервничал — дело вполне могло обернуться судом Линча, а это плохо бы отразилось на его карьере.
— Ребята! — кричал он на всю площадь. — Я понимаю и полностью разделяю ваши чувства. Мы наконец поймали этого негодяя, и он, клянусь Богом, свое получит. Огребет по полной, в этом можете не сомневаться. Даю вам свое слово, слово капитана Нортона! Но сейчас я прошу вас разойтись, чтобы не было лишних проблем. Над маньяком будет суд, и вы сможете его увидеть и выразить свои чувства…
— Как же, получит он! — выкрикнула из толпы Берта Уоллис. — Я, можно сказать, чуть жизни не лишилась, а этот урод, скорее всего, отделается несколькими годами тюрьмы. Знаем мы таких — наймет за большие деньги адвокатов, а те быстренько его отмажут: внезапно выяснится, что он во время преступления был не в себе, крыша, мол, вдруг поехала… И все: отправят на лечение в какую-нибудь частную клинику, а потом и вовсе отпустят. Так будет, вот увидите! А бедная Люси лежит в могилке неотомщенная…
Толпа возбужденно загудела, раздались громкие выкрики:
— Нортон, отдай нам Джереми! Мы сами ему суд устроим, прямо здесь, немедленно! И присяжные нам не нужны — сами приговор вынесем, сами и в исполнение приведем.
Ситуация накалялась с каждой секундой — толпа стала медленно теснить капитана внутрь здания, пытаясь прорваться в участок и заполучить Рона Джереми. Нортон потихоньку пятился к дверям и растерянно озирался по сторонам. Помощи ему ждать было неоткуда. И тут он заметил меня:
— Ребята, — радостно завопил капитан, — вот он, наш герой. Это Чувак схватил Рона Джереми! Дорогу ему!
Люди передо мной расступились, и я подошел к Нортону.
— Что, капитан, демократия в действии? — иронически кивнул я на толпу.
Тот кисло улыбнулся:
— Выручай, Чувак, а то они сейчас разнесут наш участок к чертовой матери. Нужно потянуть время, пока прибудут Билл с Диком — я отпустил их домой немного отдохнуть.
Нортон обернулся к толпе и крикнул:
— Пусть Чувак расскажет, как поймал Рона Джереми. Вот он, настоящий герой! И отличный полицейский, между прочим!
— Уже нет, — сказал я, — вчера я подал в отставку. А сегодня пришел вернуть форму.
— Чувак, — тихо попросил Нортон, — ну, выручи! Век буду тебе благодарен!
Я взглянул на капитана, и мне стало его немного жалко — он честный служака, что ни говори, всю жизнь отдал полиции. Не брал взяток, не шел на компромисс с преступниками и даже перед властью не особо прогибался. Неплохой в общем-то человек, к тому же всегда мне помогал. Надо его выручать, чего уж там.
Капитан почувствовал мою молчаливую поддержку и крикнул:
— Ребята, попросим Чувака рассказать, как все было!
— Давай, Чувак, рассказывай! — поддержала Нортона толпа. — Нам интересно!
Все пододвинулись поближе и завели, как на хоккейном матче:
— Чу-вак, Чу-вак! Чу-вак!
Что мне оставалось делать? Как говорится, глас народа — глас божий. Я поднял правую руку, и шум слегка стих.
— Вы знаете меня, ребята, я простой парень, самый обыкновенный. Не какой-нибудь сенатор или политик, обещающий на выборах невесть что. Я всегда отвечал за свои слова и сейчас хочу вам кое-что сказать.
Толпа совсем затихла, и я продолжил:
— Многие из нас уверены, что демократия может все, что это — наше общее благо, наше самое большое достояние. Но я считаю — фигня все это, причем полная! Никому и никогда демократия не помогала и не поможет.
Люди одобрительно загудели. Воодушевленный, я стал говорить громче и увереннее:
— Вот возьмите, к примеру, меня. Я люблю пиво, гамбургеры, телик и своего пса Чампа. Больше всего на свете я хочу, чтобы меня оставили в покое и позволили жить так, как мне нравится. Ни богатство, ни карьера меня не интересуют — от них только лишние хлопоты и большая головная боль. Так, казалось бы, в чем проблема? У нас в стране полная демократия — живи, Чувак, как хочешь!
Но нет, фигушки. В детстве меня таскали в церковь и говорили, что Бог есть добро, а потому надо быть благонравным и благочестивым, соблюдать десять заповедей, слушаться старших, уважать родителей и учителей. Потом, в юности, мне внушали, что карьера — главное, к чему должен стремиться молодой человек, что кресло начальника — предел мечтаний для любого нормального мужчины. После школы я устроился на работу, которая, как выяснилось, была мне абсолютно ни к чему, более того — иногда просто внушала отвращение. Но всякий раз от меня кто-то что-то хотел и чего-то требовал: послушания, дисциплины, исполнительности и прочей ерунды, которые я терпеть не могу.
И никто ни разу не спросил: «А хорошо ли тебе, Чувак? Нужна ли тебе вся эта байда — деньги, карьера, машина, дом, за которые ты будешь расплачиваться полжизни?» Нет, все только твердили: давай-давай, Чувак, работай, вкалывай, зарабатывай деньги, бери в банке кредит, покупай в магазине товары, плати налоги. А еще стимулируй экономику, повышай рождаемость, удовлетворяй спрос… В общем, будь как все и не выёживайся.
А к чему мне все это — кредит, дом, машина, если я перестал быть самим собой, превратился просто в автомат для зарабатывания денег и потребления товаров? Я жил не для себя, а для других: для начальника, на которого вкалывал по восемь часов в день пять дней в неделю, для продавца, у которого покупал товары, для политика, за которого должен был голосовать, для жены, которая… Ладно, не будем о жене. А что оставалось для меня лично? Да практически ничего! Пиво и телик по вечерам, вот и все.
Идем дальше. Я остановился в этом городе, чтобы заработать немного денег и починить свой трейлер. И что из этого вышло? Сначала меня хотел прикончить какой-то идиот, которому, видите ли, не понравилась пицца. Потом чуть было не укокошили какие-то ненормальные экологини, когда я обналичивал в банке свой честно заработанный чек, а затем едва не растоптал сумасшедший бык во время гей-родео. Вдобавок ко всему меня недавно чуть было не пристрелил долбаный моджахед, причем прямо во время Дня независимости! За что, я спрашиваю? Что я им всем сделал? И это происходило, заметьте, не где-нибудь в Афганистане или Ираке, а в нашей родной, благословенной Америке, в тихом провинциальном Катарсисе!
Где при этом было государство, которое, по идее, должно меня защищать и спасать? А также отстаивать мои права и свободы? Где была наша хваленая демократия с ее гуманными принципами и приоритетом человеческих ценностей? Они мне помогли? Да ни фига подобного! Каждый раз я был вынужден сам себя защищать. Я дрался, сражался, царапался — лишь для того, чтобы выжить в этом сумасшедшем мире, чтобы просто жить, дышать, пить пиво и есть любимые гамбургеры.
