в нашем деле чреваты… Пойми, меня часто заносит не туда. А у тебя безошибочное свойство – ты верный путь видишь.
– Думаешь? – с сомнением спросил я.
– Не думаю, а знаю. Я уверен, что с тобой иду в правильном направлении. А если шею на этом пути свернем, то только вместе и за правое дело. На то и война.
– За компанию и жид повесился, – хмыкнул я.
– И монах женился…
За облсоветом мы вышли на набережную. И вот уже я стою, опершись на гранитный парапет. И гляжу в текущую воду, которая затягивает куда-то в свои водовороты мое сознание и волю.
Фадей молча смотрел вдаль. А потом вдруг заявил:
– Слушай. А может, нам грохнуть их всех – и в бега?
– Ну да, с семьями, женами, дочками. И в Латинскую Америку.
– Ну, тогда осторожненько похоронить одного Граца. Несчастный случай – и все дела. Грибочками накормить. Или за оголенный провод схватится. Что думаешь?
Предложение, не лишенное привлекательности. Фадей может такое сделать. Да и сам я не промах – готов хоть сейчас назвать десять способов отправить негодяя на тот свет. А заодно и исполнить – остались былые навыки.
– Есть еще варианты. Приписать его к какой-нибудь троцкистской группе – показания найдутся.
– Хорошо бы, – мечтательно протянул я. – Только вот он уже сделал свое дело. Сдохнет – еще хуже будет. Еще одно доказательство мести злобного троцкистского подполья за арест их лидеров. Давай, грузи еще!.. Нужно остановить саму лавину. Вернуть жизнь на завод. В область. И выкорчевать тех, кто стоит за ним. А для этого он нужен нам живым.
– Не можем мы сейчас его полноценно разрабатывать. Не та ситуация, – вздохнул Фадей.
– Мы все можем. Если аккуратно. Сначала нужно дискредитировать следствие. И для этого получить информацию, что же за такой соловей «Моисей», который так сладкоголосо и лукаво поет…
– Что-то случилось, Ермолай? – спросила Антонина. – Ты последние дни сам не свой. Никогда таким тебя не видела. Все настолько плохо?
– Измотался, – кивнул я. – И не знаю, смогу ли что-то изменить.
– Процесс по заводу?
– В корень зришь.
От всего происходящего накапливалась дикая усталость. Иногда, когда дела шли особенно погано, мне хотелось все бросить и уйти в тину. Только никуда я не уйду. Не на Граца же все оставлять. Кто настоящих вредителей и шпионов искать будет? Пацаны, ворошиловские стрелки?
– Опасно? – спросила Антонина.
– Считай, на канате над вулканом гопака вприсядку танцуем.
– Ты и не такое умеешь. За что я тебя, такого вот акробата, и люблю.
Я обнял ее и вздохнул:
– Это да. Умею кульбиты крутить. А вот с тобой проблема. В наших цирковых представлениях тебе не место. Поэтому ты должна взять отпуск и уехать в Ленинград.
– От кого я там должна скрываться?
– От моих коллег, которые сильно мной недовольны.
– И что это решит? Если что – меня там не достанут?
– Здесь могут до кучи загрести, если что не так пойдет. А там уже не их вотчина. И твой отец тебе всегда поможет.
– Кто на тебя охотится?
– Охотится, хорошо сказано. Флажки, загонщики… Только я и сам охотник. Уязвимые мои точки – это ты и дочура… Ну так как?
– Никуда я не уеду! Пусть будет то, что будет… Я сильнее, чем кажусь, Ермолай. И отчаяннее!
Она наотрез отказалась уезжать, никакие увещевания не помогали. И она прилично связывала мне руки. Но что поделаешь с женским упрямством, замешанным на гордой жертвенности ради любимого человека?..
Фадея не было на работе два дня. Исчез, переложив все обязанности на начальника секретно-политического отдела. На связь не выходил. Я уже начал беспокоиться.
Однажды, ближе к обеду, он появился с вестями. И мы отправились на моцион – на этот раз в старый монастырь, часть которого была отведена под музей.
Туда пускали всех. Священник в черной рясе посмотрел на нас настороженно, видимо, узнал. А мы пошли вдоль тополиной аллеи, высаженной на территории. Все же умели предки организовывать пространство тепло и красиво. И близко к человеку. На меня здесь всегда снисходило какое-то доброе умиротворение. Но только не сейчас. Сейчас мне хотелось быстрее вытряхнуть из Фадея все новости. А судя по всему, новости у него были.
– Не томи, Фадей, говори, – не выдержал я.
Тот оглянулся и кивнул:
– Все срослось. Узнал, кто такой «Моисей».
– И кто этот загадочный блудодей?
– Начальник группы нормировщиков с заводоуправления «Дизеля» Дарий Хижняк. Скрытный, скользкий. Родился в Польше в семье конторских служащих в 1901 году.
– И это он поет главным тенором в обвинительном хоре?
– Точно так. Задним числом ему оформили внедрение. Напихали в рабочее дело агентурных сообщений от его имени – тоже задним числом. И липуют вовсю. Мол, проник в террористическую организацию. Узнал ее состав и коварные планы. Честно докладывал своему куратору. Что и позволило в итоге предотвратить взрыв завода.
– Они нашу работу приписали. Молодцы.
– На связи он у нашего особоуполномоченного Билибина. Приятеля Граца и лизоблюда Агронома.
– На связи, – хмыкнул я. – Да этот эпикуреец Билибин вообще с трудом понимает, что такое агент. Зато отлично разбирается в ветчине, копченой осетрине и водочке с огурчиками.
– А ему и не надо разбираться. Там рулит Грац. Притом слишком умело и скоординированно даже для такой ушлой сволочи рулит. Точно говорю, кто-то у него за спиной матерый.
– «Картель»?
– Возможно.
– Помнишь про Бая, таинственного агента из верхов, о котором говорил Инженер. Может, он это крутит?
– Все может быть.
– И где сейчас тот «Моисей»?
– Формально в отпуске по здоровью. А фактически его наши коллеги отправили с глаз долой в дачный поселок Брусиловка в пятнадцати километрах от города. Ходит с сачком по окрестностям, орнитолог-любитель. Стрекоз ловит.
– И лапки отрывает, – усмехнулся я.
– Зачем?
– Да в детстве самые злобные дети всегда насекомым лапки отрывали.
– Потом кошек убивали. А теперь на людях тренируются. И чужими руками, потому что поумнели.
– Донос порой похуже бомбы будет.
– Ну что, – Фадей азартно сжал кулак. – Поедем. Поговорим с двурушником по душам.
– Один поеду. Двоим там светиться нечего…
Зашел я в гараж Управления в восьмом часу утра. Начальник уже был на месте. Разменявший пятый десяток сержант госбезопасности в комбинезоне, заляпанном машинным маслом, выглядел обычным авторемонтником. Больше всего на свете он любил возиться с машинами. Военные премудрости для него чужды, не походил он на служивого человека ни статью, ни повадками. Зато начальник хороший и технический работник отменный. Автобазу содержит в идеальном порядке. Машины у него не простаивают.
Он отрапортовал мне сумбурно:
– Здрав желаю, товарищ капитан. Происшествий нет.
