на подпись привезет.
– Доносы, ты хотел сказать… Не надо вам встречаться. Я тебе новое жилье подыскал.
– Какое жилье?! – взвился Хижняк.
– Поживешь с моими друзьями в лесу, среди белочек и бабочек. Пока все не разрешится.
– Но нельзя же… Я не могу! В конце концов, я должен же…
– Тебе кто давал слово? Ты ведь мне тоже такой болтливый не нужен. Одна пуля…
Больше он не возражал.
Отвез я его в лесничество в полусотне километров от города. И оставил под опеку двоим агентам. Фадей характеризовал их как людей крепких и очень надежных, которые лягут костьми, но выполнят приказ.
А приказ был: хоть сдохните, но Хижняк сбежать не должен. Равно как и передать весточку.
Интересно, как этот приказ они будут выполнять? Скорее всего, свяжут Хижняка для надежности или кандалами к стене прикуют.
Но это уже их дела…
Гена Рожкин жил в двух комнатах в огромной коммуналке напротив собора Святой Анны. Работал врачом в областной психиатрической больнице. Служил одно время в ВЧК, смелым был, даже безоглядно отчаянным. Пророчили ему карьеру в нашей организации. Но он однажды заявил: «Лечить буду людей, а не калечить». И ушел доучиваться на медика. Для сына земского врача решение понятное.
Никто не знал о наших связях. Ни в каких оперативных документах он не проходил. Это был человек на крайний случай. Который сделает все, что я скажу. В котором я уверен. А он мне обязан жизнью и был из тех, кто долги не забывает.
Выйдя вечером с работы, я тщательно проверился на предмет слежки за мной. Ее не было – это уже приятно. Теперь можно нанести визит другу Рожкину.
С порога я попросил у него чашку чая побольше, письменный стол и чернильницу с ручкой. Все это мне было предоставлено. А стопка бумаги у меня лежала в кожаном министерском портфеле.
Прихлебывая чай и прижмуриваясь от удовольствия, – в такие минуты вдруг начинаешь ценить маленькие жизненные радости, – я приступил к работе. И принялся дотошно описывать все происходящее вокруг дела о «Пролетарском дизеле».
Стесняться мне уже было нечего, поэтому я открытым текстом написал, кого подозреваю во вредительской деятельности с целью нанести ущерб промышленности области и советским органам. Главное вражье лицо – старший лейтенант госбезопасности Ефим Грац.
В итоге работа меня утомила. Хотелось сформулировать тезисы как можно четче, убрать сомнения и разночтения, привести ясные и убийственные доводы. Я сминал листки, когда мысль заводила меня не туда или проскальзывало что-то лишнее. Потом рвал их на мелкие кусочки и сжигал в изразцовой печке. После чего писал все снова.
Пропыхтел я половину ночи. Рожкин не решался меня беспокоить и тихо пристроился в кресле-качалке в соседней комнате, по привычке листая толстую книгу. Он большой любитель мировой литературы. Его хобби – выискивать у героев психопатологию и ставить диагноз. У Евгения Онегина им диагностирован маниакально-депрессивной психоз. У Раскольникова – психопатия, возможно отягощенная эпилепсией. Ну а книга «Дон Кихот» вообще может заменить справочник по психиатрии…
Наконец я закончил повествование. Остался в целом им доволен. Переписал слово в слово еще два раза. И заклеил в три конверта. Крикнул хозяина. И проинструктировал:
– Со мной что случится – тюрьма там или внеплановые похороны – передаешь этот конверт Фадею Селиверстову, моему заместителю. Знаешь его?
– Конечно, знаю, – кивнул он, принимая конверт с чистосердечным раскаяньем Хижняка и моими комментариями.
– Если и с ним что-то случится, все конверты забросишь в Москву.
На конвертах я написал адрес назначения, а также обратный адрес – нашего областного Управления. И приписка – от капитана госбезопасности Ремизова.
– Только в нашем городе в ящик не брось сдуру. На почте все письма с такими адресами сперва в УНКВД перенаправляют… Одно письмо кидаешь в почтовый ящик в Москве. Второе, с надписью «лично товарищу Сталину», – в ящик приемной ЦК. Для народных чаяний там такой держат. А третий передашь ответственному сотруднику Генпрокуратуры Демидову. Предварительно позвонишь ему по этому телефону и скажешь, что от меня. А потом забываешь обо всем как о страшном сне.
– Что, так далеко все зашло? – с сочувствием и некоторой насмешкой спросил Рожкин.
– Да уж куда дальше.
– Ермолай, что у вас творится в верхах? Вы же надоели народу со своими людоедскими играми хуже горькой редьки. Ведь что народ видит? Вон, сегодня уважаемый коммунист, с трибуны выступает, призывает. А завтра он уже враг народа, кровопийца и иранский шпион. Полный разрыв логики. Массовый психоз.
– Массовый психоз? У нас или у народа?
– У обоих… Пойми, я тебя уважаю, ты мой старый друг. Но как ты, с твоей обостренной совестью, в этом сумасшествии участвуешь? Давно бы уж занялся чем-то полезным.
– Во врачи бы пошел, – хмыкнул я.
– Врач из тебя вряд ли бы вышел. Не чувствуешь боль пациента. А вот инженер… С железяками тебе работать – самое оно.
И в корень ведь глядел, знаток человеческих душ и психических заболеваний.
– Поздно, – отмахнулся я. – Я человек конченый. Вон, молодежь к нам приходит, с комсомольского набора. Энтузиасты и пламенные борцы. А я уже давно пережил и этот задор, и гордость за причастность к нашему цеху и его тайнам. Пламя быстро гаснет, энтузиазм сдувается. Только вот молодые люди могут еще выбрать другую дорогу. Пойти в психиатры, например.
– По себе знаю, из чекистов психиатры получаются на загляденье.
– Факт… Ну а я старый потертый сапог. Мой задор давно сменился на чувства шахтера, который из года в год спускается в проклятую шахту, рубит осточертевший уголь и понимает, что из заколдованного круга штреков, лифтов и страха перед взрывом природного газа ему не выйти никогда. А спускаюсь я в эту шахту, потому что иначе не могу, а не потому, что мне так нравятся штреки и каска с фонариком. Да и шахта без меня обвалится.
– Диагноз понятен. Психопатология, отягощенная сверхценными идеями, манией величия и преследования. Для чекиста с таким стажем, как у тебя, это нормально.
– Нормально… Знаешь, старые оперативники, вышибленные из седла, долго не живут. Вот мне лично глубоко безразличны власть, высокая зарплата, звания. Просто полноценно я могу существовать только в своем качестве. Иначе инфаркт или пуля в висок – и все дела. Мы становимся придатком нашего дела. Без него нас нет.
– Опять повторюсь – вас всех лечить надо.
– Если у нас паранойя, то это не значит, что вокруг нет врагов. Поверь, Гена, их полно. И они не пожалеют ни нас, ни страну.
– Тебе верю. Хоть ты и псих… А о трудоустройстве не беспокойся. Возьму тебя санитаром.
