Иногда он переставал узнавать окружающих, нес околесицу и представлялся окружающим разными людьми — известными и не очень. Это явление обострялось особенно тогда, когда Иван Петрович сильно волновался. А волновался он, когда вспоминал все то, что с ним произошло. Анастасия пыталась сводить отца к врачу, но Бобров впал в состояние депрессии при одном только упоминании о каплях и уколах. Пришлось ограничиться лишь чаем с мятой на ночь и настойкой валерианы.
Егор, видя душевное состояние Боброва и опасаясь за сохранность имущества фирмы, которое он охранял, оснастил офис новейшим сторожевым оборудованием. Но и Боброва не уволил, чтобы не травмировать его и без того раздавленное самолюбие. Иван Петрович теперь сидел в уголке, окруженный лучами датчиков, которые охраняли больше его самого, чем имущество фирмы.
В один из дней после работы он пропал. В этот день, как обычно, Егор приехал в офис, где его встретил Бобров, который был в неплохом расположении духа. Иван Петрович попрощался со всеми служащими и отправился домой отдыхать после ночного бдения. Но до дома он не доехал ни к обеду, ни к вечеру. Настя и Егор в этот день объехали всю округу, обзвонили все больницы, морги и милицейские отделения. Никаких следов. Самое страшное заключалось в том, что у Ивана Петровича могло начаться очередное обострение и он, забыв свое имя и не ориентируясь в пространстве, мог попасть в беду. К утру следующего дня опасения переросли в сильную тревогу.
Тем временем Иван Петрович Бобров в абсолютно здравом рассудке вышел из поезда и отправился пешком по главному проспекту того города, где был когда-то губернатором. Его никто не узнавал. Во-первых, ещё в психушке он отрастил длинную бороду, во-вторых, сильно поседел, похудел и сгорбился, в-третьих, носил зелёные очки от глаукомы. Бобров шёл целенаправленно, никуда не сворачивая с проспекта. Завернул он только около небольшого заснеженного парка перед зданием НИИ, подошёл к одной из машин, усмехнулся и вошёл в здание. Бдительная вахтёрша застопорила турникет, увидев незнакомого старика.
— Вы куда? — спросила она тоном офицера гестапо.
— За пособиями, — ответил Бобров.
Иван Петрович знал и давно продумал, как проникнуть в это режимное заведение, потому что и раньше не раз приходил сюда. Правда, в другом, более значительном качестве. Тогда перед его приходом турникет и вовсе снимали, а полы мыли с порошком. Бобров знал еще, что на втором этаже по четвергам выдают пособия для работников НИИ, которые находятся на пенсии. Один раз на какой-то праздник он сам их выдавал.
—Что-то я тебя не припомню, — сказала вахтерша, подумав о том, что с пенсионерами можно и не церемониться.
—А я тебя, — ответил Бобров. — Пропусти, а то Рябиновскому пожалуюсь!
Вахтерша хмыкнула и открыла турникет. Бобров прошел по длинному коридору первого этажа и поднялся на третий по запасной лестнице, по которой, обычно никто не ходил. Затем он подошел к одной из дверей и прислушался. В кабинете Рябиновского слышались голоса. Бобров стал ждать. Через минут пять из кабинета вышли зам Рябиновского и еще какой-то незнакомый Боброву мужичонка. Они в упор поглядели на бывшего губернатора, но не узнали его.
Бобров отворил дверь и вошёл к доктору наук. Тот стоял у платяного шкафа и напяливал верхнюю одежду. Увидев незваного гостя, он даже не обратил внимания на то, кто это, а просто сказал:
— Потом, потом, зайдите позже, я сей час уезжаю.
Бобров повернулся к двери, закрыл ее на замок, снял свои глаукомные очки и достал из-под полы старого пальто короткий обрез охотничьего ружья, который приобрел на рынке в Москве. Рябиновский повернул голову, узнал в сгорбленном старике Боброва и окаменел. Бывший губернатор стоял молча, нацелив стволы ружья на грудь доктора наук.
— Иван Петрович? — удивленно и испуганно произнес Рябиновский. — Как же так? Я же думал, что ты в Швейцарии.
— Это ты Швейцарией называешь психбольницу, в которую меня засадил? — спросил Бобров.
— Помилуй бог, Иван Петрович, — ответил Рябиновский, — ведь я знать не знал, где ты! Если бы я только знал…
— Врёшь, гнида! — сказал Бобров. — Я слышал телефонный разговор между тобой и Цыбульским, когда меня санитары держали. С твоего ведома меня там держали и кололи всякую дрянь. Теперь вот я стал психом. Вот сейчас застрелю тебя, и мне ничего не будет.
— Помилуй бог, Иван Петрович, за что же? — жалобно пропел Рябиновский.
— Что ты заладил, как попугай, «помилуй бог, помилуй бог», — сказал Бобров. — Бог тебя, может быть, и помилует, а я нет!
— В чём моя вина перед тобой? — спросил Рябиновский. — Я как мог старался тебе помочь, дочь твою хотел пристроить замуж за уважаемого человека, а она убежала со свадьбы. Я же всё время тебе помогал! Вспомни!
— Все пострадали, кто дела с тобой имел, один ты выкрутился, — сказал Бобров, — это несправедливо.
—Но ведь ты-то живой! — воскликнул Рябиновский. — А меня хочешь убить!
—Я живой? — переспросил Бобров. — Я иногда иду по улице, а потом оглядываюсь и вижу, что я не помню, как здесь очутился. У меня крыша едет, Рябиновский. Всё после «лечения» в психбольнице.
—Я-то тут при чём? — завопил доктор наук. — Я тебе здоровьем мамы клянусь, что я ни при чём…
—Нет у тебя мамы, умерла она семь лет назад, — ответил Бобров, — вот ты и клянёшься. Да, за тобой не заржавело бы и здоровьем живой мамы поклясться, потому что ты гнида, каких свет еще не видывал.
—И что, Иван, ты вот так сейчас меня застрелишь? — делано истерично произнёс Рябиновский, стараясь разжалобить Боброва. — Своего друга, свояка своего? Родственника, брата жены, убьешь, да? Оставишь моих детей без отца? Подумай, Ваня. Подумай хорошенько, прежде чем сделать необдуманный шаг!
—Я уже давно всё обдумал, — ответил Бобров, — за тем и приехал, чтобы тебя наказать. Пока такие, как ты, живут на свете и гадят, России из грязи не подняться.
«Поглядите, как он заговорил! — подумал Рябиновский. — Много ты сам о России думал, когда на губернаторском месте волок все, что не приколочено?» Но сказал другое.
— Иван, погоди, давай все обдумаем, спокойно обсудим, — предложил Рябиновский, — ты сейчас в состоянии аффекта, ты можешь совершить поступок, о котором потом будешь жалеть. Тебя обокрал и унизил этот щенок Никитин, ты лишился власти. Но ведь можно все исправить. Давай вместе подумаем как.
— Не буду я с тобой вместе ничего думать, — ответил Бобров и взвел курок, — я пришёл тебя покарать!
— За что? — возопил Рябиновский. — Что я лично тебе сделал плохого? Если и сделал чего, то прости меня, Иван, я же тебя люблю, как брата. А ты вот так за мою любовь к тебе хочешь меня убить!
Самообладание Боброва дрогнуло. Рябиновский был великим актером, и если бы пошел в театр, то играл бы только главные роли. Но ему, лицемеру, хватало актерской игры и на сцене жизни. Он был готов на все ради своей цели. Если надо было для дела унизиться, он унижался. Притвориться — притворялся! Обмануть — запросто! Пообещать и не сделать — нет ничего проще! Он мог нагадить человеку и тут же убедить его в том, что он сам во всем виноват. А ради сохранения своей жизни он даже упал перед Бобровым на колени и натурально заплакал, пытаясь его разжалобить.
Бобров сильно разволновался, покраснел, и вдруг наступило обострение болезни, вызванное приёмом ненужных организму лекарств. Сознание Боброва отключилось. Нет, он не упал на пол без памяти, а просто на время перестал осознавать, что делает. Как бывало и раньше, когда он намеревался купить продуктов в ближайшем магазине, а приходил в себя в автобусе, который ехал в совсем незнакомый ему район. Как будто в него вселялся и захватывал его другой человек. Кто был тем, другим человеком, который овладевал Бобровым в минуты помрачения, мы не знаем. Но то, что он был явно жестче и решительнее бывшего губернатора, стало ясно даже Рябиновскому, который увидел вдруг опустевшие и похолодевшие глаза Боброва. Ряби-новский понял, что ему пришел конец, и попытался броситься на Боброва, чтобы его повалить.
И тогда в кабинете раздался выстрел, Рябиновский с продырявленными кишками повалился на пол и, окровавленный, забился в судороге. Бобров нажал на курок второй раз, но, находясь в прострации, попал в телевизор SONY, который моментально с грохотом взорвался. В дверь кабинета снаружи стали громко барабанить и что-то кричать. Бобров аккуратно положил ружье на стол, отворил дверь, спокойно позволил себя связать ворвавшимся людям.
Пришёл в себя Бобров через час сорок минут, когда в отделении милиции его допрашивал усталый капитан. Бобров, пока не пришел в себя, отвечал путано, смотрел правым глазом в одну точку, а левым совсем в другую. По бороде его текли слюни, а ответы не соответствовали вопросам, которые ему задавали.
— По-моему, этот дед — клиент психушки, — сказал капитан второму милиционеру, старшему лейтенанту, — или он профессионально «гонит пургу».
