– Ты мне всех покупателей распугаешь, – вполне серьезно сказал бармен, выставляя на прилавок банки с пивом.
– А разве баба – покупатель? – засмеялся Виктор.
– А кто же она?
– Покупатель – он мужского рода, а это женщина, да еще ко всему и натуралка. С лесбиянками хотя бы поговорить можно, они нас понимают.
Светская беседа продолжалась под пиво…
Мерцалов остановился у застекленной витрины бакалейного отдела, отгороженного от кафетерия кованой решеткой, на которой буйно росли вьющиеся растения.
Он мог спокойно наблюдать за устроившимися за столиком гомиками, а сам оставался для них почти невидимым, лишь время от времени менял позицию, поворачивался, чтобы не примелькаться.
– Витя, тебя, небось, жена заждалась, – подкалывали Панфилова.
Тот беззлобно и, как видно, привычно огрызался:
– Ты же знаешь, жена у меня только для мебели и у нее есть любовник.
– О, так у тебя вообще все как у людей! – раздавалось в ответ.
– Отцепись…
Устав экзальтировать публику, артисты балета угомонились. Они, с удовольствием попивая пиво, обсуждали самые обыденные темы. Этих мужчин, так разительно отличающихся от нормальных поведением и внешним видом, волновали, как и всех, вполне житейские проблемы: нехватка денег, сломавшийся в ванной кран, помятое крыло машины…
И Мерцалов понял: их вызывающее, демонстративное поведение – это бравада единомышленников, последняя возможность получить заряд поддержки перед тем, как расстаться.
Мерцалов переводил взгляд с одного танцора на другого, пытаясь определить, кто из них подойдет ему в качестве очередной жертвы, которая будет принесена на алтарь во имя выполнения задания, «Может быть, этот мрачный брюнет? Но черт его знает, что скрывается у него за маской на лице. Люди-загадки – не лучший материал. Нужно действовать наверняка, выбрать самого открытого из всех, того, кто понятен, как белый лист бумаги, на котором написано одно-единственное слово».
Компания допивала пиво. Мерцалову уже надоело изучать ценники на товарах, выставленных в витрине.
– За половину хотя бы заплачу, – донеслось до него из кафетерия, и Виктор Панфилов положил деньги на стойку, подсунул их к грязным стаканам.
Бармен отодвинул деньги назад:
– Нет уж, договаривались расплачиваться натурой, значит, натурой.
– Тогда пусть каждый платит сам за себя. У меня не безразмерная.
Артисты посовещались, скинулись, нужная сумма была вручена бармену, и гомосексуалисты пошли из гастронома, вполне довольные друг другом и хорошо проведенным вечером.
Мерцалов вышел за ними. Постепенно компания таяла. Сначала от нее откололись двое, спустившись в метро, а затем трое, которым было по дороге, сели в такси.
Вскоре Виктор Панфилов остался в одиночестве.
Мерцалов неотступно следовал за ним. Оставшись один, Панфилов уже не вел себя так безрассудно. Теперь внешне он мало чем отличался от других прохожих, даже поступь у него стала более мужской. Покупая в киоске сигареты, он говорил нормальным, без модуляций, голосом. Вскоре Панфилов встал на троллейбусной остановке, закурил, дожидаясь нужного троллейбуса.
Мерцалов пока не подходил к нему близко. Он притаился за газетным киоском и следил за гомиком. Когда тот выбросил нсдокуренную сигарету в урну, завидев приближающийся троллейбус, Мерцалов подобрался, снял с головы вязаную шапку и опустил воротник.
В темноте, с большого расстояния невозможно было разглядеть лиц, запоминались только силуэты людей. Силуэт же Мерцалова теперь изменился, и Панфилов, естественно, не мог его узнать.
Троллейбус притормозил, артист балета, пропустив вперед женщин, втиснулся в салон. Мерцалов вышел из-за киоска и вскочил на подножку. Двери закрылись, переполненный троллейбус медленно отъехал от остановки. Панфилов обернулся, якобы взглянуть за дверное окошечко, но Мерцалов догадался, что голубой хочет выяснить, кто стоит позади – мужчина или женщина.
Увидев за спиной мужчину, Панфилов криво усмехнулся и, воспользовавшись тем, что троллейбус качнуло на повороте, навалился на Мерцалова и пробормотал:
– Извините…
– Ничего страшного.
– Понимаете, давка.
– Понимаю.
Олег, как всякий нормальный мужчина, никогда не испытывал симпатии к гомикам, не испытывал ее и теперь. Однако задуманное заставляло его выражать совсем другие чувства.
– Ничего, ничего, – ласково прошептал Мерцалов, дыша прямо в ухо Панфилову. – В тесноте, да не в обиде, – он в душе порадовался тому, что его легкий акцент улетучился без следа.
Он развернулся так, чтобы прижиматься к танцору всем телом. Тот замер, изредка вздрагивая от удовольствия. На следующей остановке в троллейбус вошли новые пассажиры, и Панфилов вместе с Мерцаловым переместились на заднюю площадку, ухватились за вертикальный поручень. Рука Мерцалова скользнула вниз и остановилась на высоте бедер. Панфилов как бы невзначай притиснулся к его руке, и Мерцалов ощутил напряженную плоть танцора. При этом Панфилов пристально смотрел в глаза Мерцалову и улыбался нагловато-призывно.
Мерцалов улыбнулся в ответ своей отрепетированной улыбкой, после чего танцор прижался еще плотнее. Так они и ехали остановки три, пока Панфилов не поинтересовался приторно-любезным тоном:
– Когда вы собираетесь выходить?
– Нам выходить на одной остановке, – не моргнув глазом ответил Мерцалов.
– Тогда на следующей.
– Понял.
Вместе они вышли из троллейбуса, вместе прошли метров сто по улице. Панфилов остановился и достал пачку сигарет – длинных, тонких, черных, с ментолом – таких, какие любят курить женщины.
– Угощайтесь.
– Спасибо.
Мерцалов вычурным жестом, двумя пальцами взял сигарету и, вместо того чтобы принять предложенную ему зажигалку, задержал в своих руках руку танцора.
На ветру затрепыхался язычок пламени, несколько раз гас. Рука Панфилова была горячей и немного влажной.
«Какая мерзость!» – думал Мерцалов, изображая на лице довольную улыбку.
Наконец он раскурил сигарету и прислонился к стене, облицованной керамической плиткой, рядом с танцором. Некоторое время они молча курили.
– Кто ты? – глядя в бледные звезды на городском небе, спросил танцор.
– Такой же, как и ты.
Панфилов хохотнул:
– Это я уже понял. Зовут-то тебя как?
– Андрей, – соврал Мерцалов.
– А меня Виктор, – и вновь в руке Мерцалова оказалась влажная, мягкая ладонь танцора. – Как ты меня вычислил?
– У меня глаз наметан, за километр своих вижу. Ни разу не ошибся.
– А мне случалось обжигаться, – Панфилов потер шрам над бровью.
Его что-то еще все-таки настораживало. Уж чересчур откровенно клеился к нему новый знакомый. А люди их круга, как известно, подозрительны: слишком часто приходится нарываться на неприятности.
– Сочувствую.
– Честно признаться, я и не старался тебя соблазнить, – усмехнулся танцор, с нежностью глядя на Мерцалова, и добавил:
– Смотрю, ты на дело с огоньком сегодня вышел, глаза накрасил.
– Да. Неделю уже не могу никого подыскать. Приехал в Москву, из наших никого здесь не знаю. Адрес клуба только дали, но там мне не хочется…
Виктор с надеждой спросил:
– Ты в гостинице остановился? – Было видно, что он отбросил всякие подозрения.
– Да нет, – Мерцалов скривился и сплюнул на снег, – у родственников, к себе пригласить не могу.
А ты как?
– Н-да, – задумался Панфилов, – у меня тоже дома народу полно, – Виктор попытался снять с пальца обручальное кольцо, но оно застряло на суставе, и он деланно весело рассмеялся. – Ты на колечко не смотри, жена-то у меня только для вида.
– Что ж, бывает, – пожал плечами Мерцалов и, подавшись к Панфилову, почти уткнулся в него лицом. – Так куда пойдем?
– Была у меня одна квартирка, друг за границу уехал, ключи оставил. Там без проблем – душ, кассеты нужные. А теперь все, приехал назад.
– Может, пустит?
– Нет, к нему тебя не поведу.
– Почему?
– Глаз положит, – рассмеялся танцор.
– Я групповуху не люблю.
Танцор хлопнул в ладоши.
– Ладно, черт с тобой! По-моему, я знаю, куда нам податься.
– Куда?
– Увидишь. Пошли! Ты красивый, сильный, – прошептал танцор, пропуская руку Мерцалову под локоть.
– Да и ты не, плох. Сразу, как увидел, понял – мимо не пройду.
Они спустились в подземный переход и вышли на другую сторону улицы.
– Назад едем? – поинтересовался Мерцалов.
– Да. Зря ты мне сразу в троллейбусе не сказал, кто ты такой, мы бы далеко не уезжали.
И вновь был троллейбус. На этот раз Панфилов вел себя куда как менее осторожно. Он сперва пробился к заднему окну сам, разгородил в толпе место и предложил встать возле поручня Мерцалову. После чего тесно прижался к нему сзади и время от времени наклонялся, чтобы прошептать на ухо:
